Граничный Орден. Стрела или Молот (СИ) - Сторбаш Н.В. - Страница 37

Нет. Он справится. Должен. Его жизнь не может пойти под откос из-за одной распутной девки. Это её вина! Она сама пришла к нему. Сама потащила его в постель. И глупо думать, будто она влюбилась в него с одного взгляда, нет. Как там говорил Марчук? Они точно звери. Не ведают греха. Захотелось ей ласки, вот она и пришла к нему. И чтоб он помог ей сбежать! Хуже уличной девки! Та хотя бы знает, что поступает дурно.

Он выстрелит. Она сама виновата! Её никто не звал. Ни в этот мир, ни к нему в спальню. Никто. Она сама! Это её вина. А Адриан поступает как должно! Правильно!

Послышался шорох. Какая-то женщина грубовато произнесла:

— Вот тут он сказал будет ждать. Я пойду, барышня?

— Иди, — прошелестел нежный голос Любавы.

Карницкий обхватил пистоль обеими руками, боясь его выронить.

— Адриан, где ты? Ты уже здесь?

Он стиснул зубы, шагнул из-за дерева и увидел ее, тоненькую, хрупкую, в длинном голубом платье. Она улыбнулась ему.

— Адриан, зачем ты позвал? Я же сказала, что…

Он стремительно пересёк поляну, посмотрел в ее чистые глаза, наставил пистоль ей на грудь и спустил курок.

Выстрел прогремел так громко! Так громко!

Так и не поняв, что случилось, Любава упала на траву. Два хриплых вдоха, и всё.

Карницкий так и стоял, вцепившись в пистоль. По его лицу текли слёзы, но он их даже не замечал. Он вдруг понял, что совершил ошибку. Непоправимую ошибку. Надо было забыть об Ордене, о никому ненужной чести, о чужих домыслах и бежать с ней. Пусть недалеко, пусть до первого жарника, но они были бы вместе. И были бы счастливы.

Если бы пистоль мог стрелять два раза подряд, Адриан бы сейчас направил вторую пулю себе в сердце.

— Пойдём! Пойдём-пойдём.

Кто-то осторожно вынул пистоль из его онемевших рук и подтолкнул.

* * *

Марчук волок за собой Карницкого, закинув его сумку к себе на плечо.

«Ничего, — думал он, — поначалу всегда больно. Пройдёт время, и он остынет, сходит к девкам раз-другой, забудется. Сам придумает себе оправдание и простит. Сразу — оно проще. А если уступить хоть раз, позволить отложить первое убийство, так они потом всякий раз начинают выдумывать причины, почему нельзя именно сейчас. То погода плохая, то сон дурной, то ветер не с той стороны дует. Хотя сейчас и впрямь неудачно вышло. Как бы не сломался парень».

Дела душевные

Как только Марчук с Карницким вернулись в здание Ордена, старшего тут же уволок к себе командор отделения и после короткого разговора дал обоим три дня отдыха, на радостях, что Аверий сумел не озлить влиятельного графа и при этом разрешил дело.

Адриан же вернулся в крохотную комнатку, упал на кровать и просто лежал, глядя на выкрашенный белым потолок. Ему надо написать отчет о законченном деле, отметиться у чернильников, вычистить пистоль… Юношу замутило от одного лишь воспоминания. Да разве это воспоминание? Это же было вот только, мгновение назад. Голубое платье, распахнутые от удивления глаза, нежная улыбка… и огромное красное пятно на груди.

Так, не шевелясь и не вставая, Карницкий пролежал до темноты.

Нет, надо встать. Встать, пойти в приходный дом и сказать, что уходит из Ордена.

Адриан помнил, как сомневались граничники, брать к себе барчука или нет. Хоть он и сирота, пострадавший от иномирцев, но у него был отец, дом, состояние. Ему всегда было куда идти! Потому его и не хотели брать. Они уже тогда знали? Знали, каково стрелять в беззащитного человека? Знали, что он не годится для такой работы? Эта история дошла аж до Белоцарска, вмешался сам приор Ордена, что отвечает за всё Бередарское царство, и сказал, чтоб взяли, но относились ровно так же, как и к остальным приёмышам. А в письме Карницкому-старшему приор отписал, что делает этот шаг на свой страх, и если Адриан не справится, тогда никого из благородных семейств больше не возьмут, и что по нему будут судить обо всех дворянах Бередара. Разве не честь? Еще какая честь!

И Адриан старался. Еще как старался. Лучший во всем круге! И стреляет метко, и читает бойко, и устав Ордена наизусть знает. И верхом хорош, и бегом, и… А как дошло до дела — струсил.

Хуже всего, что Карницкий не знал, когда же именно он струсил. В чем его ошибка? В том ли, что он не хотел убивать попаданку, или в том, что всё-таки убил? И то и то было предательством. Сначала он предал Орден ради женщины с иномирной душой, а потом себя ради Ордена.

Надо встать, пойти и сказать, что уходит…

Может, поэтому Стрелы и не заводят семьи? Всего два дня знакомства, всего одна ночь, и Адриан чуть не предал Орден, о котором мечтал с детства. Чуть не предал сокружников, с кем учился пять лет. Чуть не предал Марчука, своего наставителя, с которым ходил по делам уже месяц с небольшим.

Нет, он ошибся раньше. Нельзя было ее впускать! Нельзя было соглашаться на поцелуй.

Надо встать…

Медленно, словно деревянная кукла на веревочках, Адриан поднялся с кровати, привычно достал свечу с полки, запалил спичку, подумал, что Марчук бы не одобрил бессмысленную трату дорогой запалки, «будто огнива нет», переломил тонкую палочку, не заметив жара. Постоял в темноте, собираясь с духом для второй попытки.

В тоненьком искрящемся пламени свечи Карницкий увидел несколько писем на столе. Верхнее было от отца. Адриан сел на стул, ножом вскрыл толстую обертку, вынул скрепленные нитью и пронумерованные листы. Отец всегда придавал слишком большое значение письмам.

После традиционных приветствий, сердечных приветов от всех родственников, дальних и ближних, после многочисленных мелких новостей, которыми так приятно делиться с близкими друзьями, хотя человеку со стороны они бы показались бессмысленной чепухой, Адриан добрался и до самого главного. В прошлом письме, которое было написано во время небывалого душевного подъема после Хлюстовки, юноша писал, что намеревается стать Стрелой ради спасения людей. И отец не смог не ответить сыну.

«Мой дорогой Андрюша, можешь ли представить, насколько взволновало и растревожило меня твое письмо? Я ни в малейшей степени не сомневаюсь, что ты станешь достойнейшим представителем Граничного Ордена, самой острой стрелой, так сказать. Меня тревожит другое. Из-за юношеской горячности и некоей слепоты, присущей твоему возрасту, я боюсь, что ты, Андрюша, забываешь о важной части бытия Стрелой, а именно — тебе придется убивать почти безвинных людей. Ты достойный дворянин, образованный, воспитанный на лучших книгах древности и современности, и ты не видел ни крови, ни грязи, ни подлости. Каково же тебе будет, когда ты столкнёшься с этим во всей красе?»

На лист упала капля, размывая чернильные буквы.

«Андрюша, прошу тебя, подумай ещё. Чернильник — это тоже достойное занятие, хоть и звучит не столь блестяще, как Стрела. Если есть у тебя сомнения, которые ты не можешь разрешить сам, я могу приехать в Старополье, невзирая на всю мою глубокую нелюбовь к бездушным чугунным повозкам, именуемым поездами».

Адриан не сдержал улыбки от давней шутки. Отец по молодости много ездил поездами и привык к ним, а вот его знакомые всякий раз при встрече осуждали железные дороги, рассказывали страшные истории, которые якобы когда-то произошли с кем-то. Например, как женщина в тягости поехала на поезде, а потом у нее родился дымящийся младенец. Или как поезд сбил человека, и после всем его пассажирам долгие годы снился один и тот же кошмар. Сначала Карницкий-старший пытался переубедить своих собеседников, а потом махнул рукой и стал поддакивать, сам выдумывал какие-то байки и всегда подчеркивал свою неприязнь к поездам.

Прийти бы этому письму раньше… Впрочем, вряд ли это что-то изменило. Отец, как всегда, прав насчет горячности и слепоты. Адриан и впрямь был слеп, а теперь прозрел. И уже никак не смыть ни с рук, ни с души этот грех.

Карницкий задул свечу и пошёл спать, понимая, что не сможет уснуть ни на мгновение.