Счастливый Новый год для вдовы - Хаан Ашира - Страница 4

– Знаешь, наверное, это пока слишком рано, но я все равно скажу. Я бы хотел встречать каждый новый год только с тобой. До конца моей жизни.

– Я тоже… – с замиранием сердца сказала я, не понимая, это просто романтичная болтовня или…

Это было «или».

Он взял мою правую руку, обернул безымянный палец золотистой ленточкой мишуры и без улыбки посмотрел в глаза.

Мы поженились в январе и следующие три года слушали бой курантов вдвоем под нашей елкой.

До конца его жизни.

И следующие три – тоже вдвоем, даже после его смерти.

Всего лишь сон

Весь первый месяц после его смерти я провела на кладбище, у могилы.

Родители Дениса приехали только на похороны и со мной почти не разговаривали, перенеся обиду за скоропалительную и тайную нашу свадьбу с сына на меня. Он теперь был далеко от обид и боли, на него сердиться было нельзя, и виновной стала я.

За все: и за свадьбу, на которую Денис не пригласил никого из родственников, и за его смерть, и за то, что последняя надежда на чудо – что я окажусь беременна – рассеялась через неделю после похорон.

Больше их тут ничего не держало. Я была им чужой.

Впрочем, мне было все равно. Я так и не увидела Диньку последний раз – хоронили в закрытом гробу, опознав по документам и родинкам.

«Чертовы китайские шлемы» только и сказал следователь по нашему делу, докурив и выбросив бычок в грязный декабрьский снег.

Кажется, он посчитал эту фразу чем-то вроде соболезнования. Никто не был виноват – ни Динька. ни водитель грузовика – только погода, гололед и чертовы китайские шлемы.

И еще я.

Должен же кто-то быть виноват.

Надо было запретить ему этот чертов мотоцикл! Надо было не пускать зимой на трассу! Надо было самой разобраться в шлемах, в защите, во всем – и заставить его купить только самое надежное.

Надо было тем утром снова затащить его в постель, хотя бы на пять минут быстрого жадного секса – и он опоздал бы на свидание со смертью.

В институте я не появлялась еще полгода. Вошли в положение, разрешили сдать хвосты летом. Мне было все равно. Скоро был Новый Год, и я не представляла, как буду встречать его одна.

Сторож давно устал гонять меня от могилы вечерами – показал разогнутые прутья в заборе и с чистой совестью запирал ворота в урочный час. Говорил: «Заодно и присмотришь за нашим добром, а я хоть выпью раз в жизни как человек».

– Динь, я не знаю, смогу ли я без тебя. И не уверена, что хочу, – шептала я, гладила холодный мрамор памятника, лежа на скамейке у могилы. Моего рыжего голубоглазого Дениса кто-то упрятал в черно-белое фото, при взгляде на которое сразу было ясно. что он мертв, даже не надо звать экстрасенсов. – Как ты себе представляешь мой новый год без наших печенек, мандаринов. поцелуев и вчерашних салатов? Мне что – одной наряжать елку? Ту, что мы с тобой в прошлый раз…. вдвоем?

Я так долго плакала в ту ночь, что не знала,смогу ли остановиться. Идти домой, туда, где уже никогда не будет его, по улицам, украшенным гирляндами и елками, наполненными счастливыми людьми, которым есть к кому возвращаться, было слишком невыносимо.

Зачем? Какой смысл?

Но маленькая свечка взятая из церкви еще на отпевании, уже догорела, и я снова, как весь этот месяц, встала только на одной силе воли и упрямстве.

И пошла домой.

И сварила пельмени, и даже поела.

Все на вкус было как картон и пустота. Пельмени, веселые передачи по телевизору, чья-то чужая радость от нового года, загаданные желания.

Бессмысленные действия.

Мне было совершенно нечего загадывать. Ни единого желания во всем огромном чертовом мире, в котором больше не было того, кто был мне нужен больше всех.

А ночью Денис пришел ко мне в первый раз.

Сел рядом на кровать, большой и теплый, как всегда, положил тяжелую руку мне на бедро и сказал:

– Какая ты дура, Машка, знал бы – не женился. Что значит – не хочу? Мы такие классные елочные шары в прошлый раз купили, а? И ты не будешь их вешать? Ты разоришь торговцев мандаринами? Не купишь у них наши традиционные два ящика, и их деточкам будет нечего есть! И салаты чтобы сделала, поняла?

– Без тебя? – глотая слезы, понимая что это всего лишь сон, но надеясь удержаться в нем подольше, спросила я. – Не хочу без тебя!

– И не надо, – сказал Денис и подтянул меня к себе поближе. Он как обычно пах чем-то теплым, уютным, как домашний пушистый кот,которого разворошишь спросонья и уткнешься ему в шерстяной бок. Разве во сне чувствуешь запахи? – Я приду к тебе ночью, ты только ляг спать под елочку, там где мы всегда… – он ухмыльнулся – теплая ладонь скользнула под одеяло и легла мне на живот. – Только по-честному чтобы – с мандаринами и печеньем. И елкой.

Я замерла, не веря реальности его прикосновений. Такой живой сон! Вот бы он продолжился еще хотя бы немного, пока ладонь ползет вниз…

Но за окном прогрохотал грузовик, и я проснулась с бьющимся сердцем – и в самый интересный момент.

Конечно, я не верила в чудеса. И в привидений тоже. Если бы они существовали, хоть бы раз показались мне во время моих бдений на кладбище. Но сон – это ведь не чудеса? Это просто сон…

Вряд ли Денис из моего сна выполнит свое обещание и продолжит то, что начал этой ночью. Но если есть хотя бы половинка шанса, если я смогу увидеть его хотя бы раз, я никогда не прощу себе,если не попробую!

Новогоднее чудо

Сторож кладбища, привыкший за месяц к моему присутствию, удовлетворился бутылкой водки и запеченной курицей, которую я приготовила по нашему с Денисом рецепту, но одна все равно не съела бы. Он не стал мне мешать, когда я притащила на кладбище живую елку, воткнула ее в сугроб рядом с памятником и стала наряжать разноцветными полупрозрачными шариками, которые мы с Денисом купили в прошлом году уже на излете зимних каникул и предвкушали тогда, как будем вешать их вдвоем.

Имбирные печеньки получились только с третьего раза, зато идеальные – плоские, хрусткие, но сочные, с невероятно новогодним запахом специй. Я разрисовала их сердечками и признаниями в любви к моему мужу. Если он может видеть меня оттуда, где он сейчас, то пусть видит и печеньки.

Принесла и салаты в разнокалиберных мисках и большую синюю вазу, наполненную пронзительно оранжевыми мандаринами. Яркое новогоднее счастье так нелепо смотрелось на черно-белом снегу среди крестов и памятников, что я чуть не потеряла веру. Разревелась: от того, что мы больше никогда не будем вместе, не будем чистить эти мандарины наперегонки, кормить друг друга с рук брызжущими соком дольками.

Но потом все равно вытерла мокрые глаза рукавом свитера, улыбнулась и продолжила. Зажгла свечи, открыла шампанское и под бой курантов из динамика телефона чокнулась с динькиным бокалом, стоящим на краю мраморной плиты.

Прошептала:

– С новым годом, любимый…

И оставила очищенный мандарин на снегу. Для Диньки.

Времени я на кладбище провела немного: допила шампанское, отволокла наряженную елку к сторожке и побежала домой – к нашей пластиковой елочке, с воскресенья по традиции украшенной мишурой и печеньем на ниточках. Переоделась в специально купленную для этой ночи короткую шелковую ночнушку и устроилась, свернувшись калачиком в ворохе мишуры, глядя наполненными влагой глазами на расплывающиеся огоньки над головой. Думала, что от нервного предвкушения заснуть не получится, даже приготовила таблетку снотворного, которой со мной поделились сердобольные подружки на похоронах. Но она не понадобилась – мерцающие огоньки почти сразу расплылись в глазах, и я провалилась в мир грез.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».