Наследник огня и пепла. Том V (СИ) - Добрый Владислав - Страница 19

В этом магосредневековье ожидания от волшебников были сродни ожиданиям от учёных в средневековье моего мира. Идеалом тут был бы Леонардо Да Винчи — художник, скульптор, архитектор, механик и так далее, и тому подобное. Сам Леонардо, как говорят, считал себя музыкантом. А работал, в числе прочего, ещё и судьёй.

Поэтому Бруно с его огромным багажом знаний но отсутсвием значимых и зримых проектов и не пользовался уважением коллег. Хотя, может его творческое переосмысление иллюзий во время Битвы у Ворот, могло добавить ему респекта в Университете. А самое интересное, что я обратился с вопросом о подсветке поля боя ночью к Каасу. Надеялся, что он сварганит пиропатроны на парашюте, которые можно будет «подвесить» над нашими войсками. Каас слился. А Бруно во время разговора просто рядом стоял. И вот, благодаря ему, мы победили. И это не преувеличение, искренне сомневаюсь что горожане не поддались бы панике, если бы все происходило в кромешной тьме.

— Я очень, очень, очень рад что вы меня приняли, сеньор Магн, — Бруно засуетился, начал перекладывать свитки, картинки, стопки кожаных листков почерневших от времени. Все это он ронял, поднимал, клал не туда, терял.

Я уселся, знаком показал Адели чтобы та тоже присела. И спокойно пережидал пока Бруно, бесконечно извиняясь, не успокоится и не подготовится. Посмотрел на Ланса. В доспехах легче ходить чем стоять. Наверняка у него уже болят ступни. Поэтому я показал ему на стул и сказал:

— Сядь, Ланс.

— Простите мой сеньор, но нет, — ответил этот наглец. — Я занят. Мне нужно защищать вас.

— Ты лучше защитишь меня, если у тебя ноги не будут дрожать от усталости. Возьми стул и сядь так, чтобы видеть меня и всё вокруг, — спокойно сказал я.

Ланс явно устал, поэтому, хоть и недовольно скривился, но спорить не стал. Сходил за стулом, поставил его за моей кушеткой и уселся на него. Сперат здоровый лоб, и выносливый. Поэтому я оставил его стоять.

Бруно возился дольше, чем я рассчитывал. Мимо нас неслышным ветром пронеслись слуги, оставив после себя в наших руках кубки, а в руках Сперата кувшин. Я с наслаждением отхлебнул молодого вина, еще сохранившего сладость персиков. И отвлеченно подумал, что так и спиться не долго. Впрочем, крепость у местных вин была меньше чем у пива в моем мире. А пить просто воду в любом случае тут гораздо вреднее. За всем этим я пропустил момент, когда Бруно начал говорить. Как всегда свою лекцию.

— Простите, сеньор Бруно, — сказал я. И честно признался: — Я пропустил, что вы говорили. Можете повторить?

— Кхм… Если вы помните, около трех месяцев назад вы разговаривали с покойным сеньором Эфестом о природе магии. И я вызвался тогда составить короткий труд о природе магии. И я готов вам его представить.

И он пододвинул мне несколько свитков, каждый толщиной в рулон туалетной бумаги. И широкие. Солидные такие бобины. Бумага была дешевой, выдавала себя взлохмаченными краями. Я не испугался солидности «краткого» труда. Если обычный местный свиток перевести в машинный текст и распечатать, то на одной страничке книжного формата уместится не меньше метра рукописи. А то и больше — тут любили разбавлять буквы картинками и делать большие отступы.

Взяв тонкие перчатки из кожи молодого ягненка из рук появившегося из ниоткуда Фанго, я надел их. Объяснил удивленному Бруно:

— Часто работаю со старым пергаментом, привычка беречь руки, — и углубился в чтение.

Как я и предполагал, несмотря на видимую монументальность, всё эссе Бруно могло бы уместиться на двенадцати страничках. Бруно пытался что-то мне сказать, Адель вежливо предложила отложить чтение на потом, и только Сперат весело хмыкнул. Он уже знал, что читаю я заметно быстрее, чем тут привыкли.

Видя, как я стремительно «листаю» свиток, Бруно застыл с отпавшей челюстью. Затихла и Адель. А вот со стороны её фрейлин послышались удивленные, если не сказать испуганные, вздохи.

Я глянул по сторонам, когда брал второй свиток. Все смотрели на меня так, как я бы смотрел на человека в моем мире который бы полыхнул огнем или вылечил открытый перелом наложением рук. Потрясенно и с недоверием. Отчасти их недоверие было оправданно — не меньше половины текста я пробежал, что называется, «взглядом наискосок». Не потому, что там было то, что я уже знал. Просто сказывалась привычка вычленять важное в потоке информации.

Доклад Бруно был весьма не плох. Очень похож на умные научные статьи в моем мире. Сначала он выдавал примеры, со ссылкой на источники. А потом делал выводы. Вот только, на основе верных наблюдений, он сделал неверные выводы. Что тоже очень похоже на научные статьи моего мира.

Стоило только копнуть поглубже и выяснилось, что магия просыпалась в простолюдинах и раньше. Больше того, история просто пестрела примерами талантливых самоучек, родившихся в крестьянской семье но смогших стать общепринятыми магистрами наук. Бруно останавливался на этих примерах и доказывал, что жизнь таких людей с детства была связана с магией. Прачка, освоившая алхимию, обстирывала Университет уже лет десять. Знаменитый маг с востока прислуживал с детства волшебнику и так далее. Из всего этого Бруно делал вывод: «Так же, как у кузнеца сын неизбежно обладает познаниями в кузнечном деле а дети других семей к такому не пригодны, так же как сын рыцаря неизбежно будет сильнее в бою чем сын кузнеца, так и люди долгое время проводящие в окружении людей сведущих и могущественных в искусстве, неизбежно переймут часть умений…».

Это было общепринятое мнение. Обучение в Университете, как я уже знал, сводилось к совместному чтению трудов великих волшебников о магии, трудов о великих волшебниках, и совместной работе над проектами лекторов. Причем своеобразной — лекторы сами творили заклинания. Студенты им обычно просто ассистировали, и редко пытались подражать, или «помогать» своим деканам и лекторам. Даже самой задачи обучить студентов делать так же, как умеют деканы, не стояло. Поскольку априори предполагалось, что люди разные и у всех будут разные результаты.

Что почти полностью уничтожило саму возможность научного подхода. Ведь это ему противоречило, особенно в той части где «Любой эксперимент может быть многократно повторен в аналогичных условиях с аналогичным результатом». Местные университеты были не столько научными учреждениями, сколько какими-то, прости Император, художественными мастерскими.

Тем не менее, это работало. Я сам видел множество людей, которым от природы доставался талант к огню на уровне мощности как у газовой плиты. Но они проводили несколько лет в Университете Караэна и выходили оттуда со способностью сплетать из магии огненные конструкты в виде какой-нибудь бабочки. Мало того, что такой человек теперь мог поджечь врага на большом расстоянии, так ещё и делал это на порядок эффективнее.

Закончив второй свиток я некоторое время размышлял. Похоже, это работало скорее как если бы человека погружали в иную языковую среду. Все вокруг разговаривают на другом языке и волей не волей ты пытаешься им подражать. И очень быстро ты начинаешь понимать другой язык, а потом и разговаривать на нем. Это куда эффективней, чем обучение в школе. Вот только если мне нужно три сотни огненных магов, то Университет Караэна мне в этом не поможет — у них нет как таковой учебной программы с четкими критериями успеваемости. Больше того, подозреваю, что если я попросту заплачу за обучение трехсот человек, их «успеваемость» резко снизится — и через пару лет хорошо если хоть несколько сможет насмотреться на лекторов в достаточной мере, чтобы суметь что-то изобразить самим. Я вдруг вспомнил видеоролик о детях-маугли, выросших среди животных, которые в раннем детстве оказались вне человеческого общества и не социализировались. Многие из них так и не научились говорить. Какой-то механизм в голове не запустился.

— Скажите, Бруно, — сказал я, глядя в сторону. — Если человеческий ребенок вырастет… Эмм… Сразу после рождения окажется среди долгобородов, то на каком языке он будет говорить?