Тоннель - Вагнер Яна - Страница 43

— И потом! Даже если это правда. Ну ладно, хорошо, у них есть вода. И как они собираются?.. Ты представляешь, что там сейчас начнется у них? А мы с девочками. Я даже думать не хочу, Алик, мне страшно даже думать. Нет, пускай они сами там разбираются. Та женщина, помнишь, с блокнотом? Она обещала, что вода будет, это ее работа, вот пусть она с ними и договаривается, а мы подождем. Вместе со всеми. Они объявят, когда начнут раздавать.

— Мы с утра ждем, Лара, — мягко начал мужчина и даже постучал было пальцем по золоченому хронометру у себя на запястье, но жена его в эту самую минуту как раз опустила голову и старательно разглаживала платье на коленях. Для нее спор очевидно был закончен, и все нужное сказано.

— Я пить хочу, мама, — тоненько заныла вторая разбуженная девочка.

— Все хотят, дура, — сказала первая.

— И ничего, — сказала женщина и снова обняла дочерей за плечи. — И не страшно. Надо потерпеть. Вон, все сидят и ждут, посмотрите. Нас позовут.

Мужчина выглянул в окно, у которого пять минут назад странный темнолицый человек излагал ему свое странное предложение, и заметил, что людей в проходах поубавилось, а некоторые автомобили и вовсе стоят пустые. И вдруг почувствовал смутную тревогу, какая бывает у тех, кому кажется, что все вокруг знают уже что-то важное и только им почему-то не говорят.

— Давай я сам схожу, — предложил он жене. — Ненадолго. Просто узнаю, как там дела.

Женщину на заднем сиденье Ниссана эта идея не только не обрадовала, но даже как будто поразила.

— А мы? — сказала она и прижала дочек покрепче. — Мы тут одни останемся, да? ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 13:41

— Ну что там? — спросили снизу.

Доброволец в тесной майке-борцовке, обнажавшей могучую шерстяную спину, обернулся с высокой ступеньки ИВЕКО и сказал:

— Вроде нету никого. Может, ушел куда-нибудь?

— Что значит «нету»? — возмутился лысоватый мужчина в жилетке. — Постучите еще раз!

— Сам стучи, — огрызнулся шерстяной здоровяк и тяжело спрыгнул на асфальт. — Говорят тебе, нет его там.

— Ну и что теперь, обратно идти? Слушайте, у нас тут чрезвычайная ситуация вообще-то, — сказал парень с дредами в сандалиях на босу ногу. — Можем сами вскрыть и посмотреть.

— И как мы без водителя посмотрим, вот интересно? — крикнули ему. — Двери, что ли, будем выламывать?

— Нет, ну это совсем уже как-то, извините... Давайте дождемся человека.

— Иностранные номера тем более. Представляете, что начнется...

— Да придет сейчас, куда ему тут ходить?

Женщина-Мерседес стояла в первом ряду, высокая, как осадная башня, но в обсуждение пока не вмешивалась. Ждет, куда ветер подует, понял Митя, который в тактике светловолосой чиновницы начинал уже понемногу разбираться. А вот они не готовы. Им не хочется ломать замки в польской фуре, отбирать еду силой. Они надеются, что все можно сделать прилично. Видишь, Сашка, а ты говорила — коммунизм.

— Мы даже не знаем, что там, — говорила как раз дачница в шортах. — Может, там вообще не продукты.

— Это рефрижератор, женщина, — ответил лысоватый. — Не обои же в нем возить.

— А прикиньте, там мясо мороженое, — сказал кто-то. — И минус восемнадцать.

— О, ребят, на пять минут меня туда пустите, задолбала эта жара!

— В очередь записывайтесь!

В толпе засмеялись, и вся она как-то обмякла и распалась, как при команде «вольно». Вроде ничего особенно не изменилось, но теперь это был не боевой отряд продразверстки, а просто пара десятков отдельных, уставших и немного смущенных людей. Штурм захлебнулся, даже не успев начаться, и очень возможно, польская фура была бы спасена, если бы ее водитель, который не смог больше выносить свое возмущение, лежа за шторками спальника, не выбрал именно этот, без сомнения, роковой момент, и не высунулся наконец из кабины, и не крикнул:

— Czego do cholery jeszcze ode mnie chcecie, kurwa mać!*

Славянские языки вовсе не так похожи, как кажется, но некоторые слова добровольцам все-таки разобрать удалось, а остальной смысл угадать уже было легко. На мгновение стало тихо, и воздух вокруг рефрижератора снова как будто загустел. Женщина-Мерседес начальственно кашлянула и шагнула вперед:

— Мы проверяем грузовой транспорт, находящийся в тоннеле. Документы покажите, будьте добры. Водительское удостоверение, страховой полис и транспортные накладные.

Дылду в синем костюме польский водитель вспомнил сразу, и лицо его омрачилось. Начинали сбываться самые нехорошие предчувствия, которые мучили его еще с утра, после первого их разговора возле патрульного Форда, и он попытался использовать аргумент, который помог ему в прошлый раз.

— Ne rozumiem, — сказал он как можно иностраннее. — Nie mówię po rosyjsku*.

Но даже сам почувствовал, что теперь это сработает вряд ли.

— Документы, — невозмутимо повторила дылда и протянула руку. — Лейтенант, подойдите.

За спиной у нее возник рослый молодой полицейский, и все тут же стало очень официально.

Водитель ИВЕКО мысленно страстно проклял день, когда согласился на этот рейс, и полез в машину за накладными. В каждой из них черным по белому на двух языках было написано, что в фургоне рефрижератора хранится одиннадцать тонн овощных и восемь с половиной — фруктовых консервов в жестяных и стеклянных банках: фасоль в томате, зеленый горошек, маринованные огурцы, сливовый джем, компот из абрикосов и детское яблочное пюре — общей стоимостью сорок девять тысяч евро. И стоит только вынести эти бумаги на свет, как положение его, и без того незавидное, сделается почти безнадежным.

Спустя две с половиной долгих минуты, в течение которых рыжий дальнобойщик возился в кабине и вполголоса ругался по-польски, женщина-Мерседес заглянула наконец в документы, и лицо ее прояснилось. Казалось, она даже сейчас поцелует страницу. Поляк замер на верхней ступеньке тягача, как будто асфальт внизу был отравлен, и угрюмо ждал приговора.

— Мне придется попросить вас открыть кузов, — сказала женщина-Мерседес торжественно и строго.

Добровольцы затрепетали и сомкнули ряды.

— Nie mogę, nie, — сразу отозвался водитель ИВЕКО, словно эта реплика готова была у него заранее. — Przepraszam, to nie jest dozwolone, nie!* — говорил он со своей ступеньки вниз, в чужие одинаковые лица, и чувствовал себя актером на любительской сцене, которого никто в зале не слушает, а он все-таки обязан доиграть роль до конца; и тут вдруг увидел в толпе знакомого человека в очках и перешел на английский: — Tell her! Please, you tell her, if I break the seal, I’ll loose my license!*

Смотреть на него было жалко.

— Look, I’m really sorry, I am, — сказал Митя сочувственно. — But there are three hundred hungry people here. Nobody cares about your license right now. Just open the truck*.

— Да чего ты с ним по-английски-то, — зарычал Патриот. — Я, значит, его понимаю, а он меня нет? Завели тоже моду, братья-славяне, блядь. Понимаешь же, да, по-русски? Эй!

Рыжий поляк коротко зыркнул на него и сплюнул на асфальт.

— Понимаааешь, — улыбнулся Патриот. — Просят тебя по-хорошему, иди открывай!

— Переведите ему, что вопросы с таможней мы решим, — сказала женщина-Мерседес. — И с грузовладельцем тоже. Всё оформим документально, он получит компенсацию.

Но водитель ИВЕКО перевода дожидаться не стал. Он вытащил из кармана связку ключей и швырнул ей под ноги. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 14:02

Кот не мяукал, не царапал сетку и, кажется, даже не шевелился, причем давно. Переноска стояла у стены возле коробки с лекарствами, и с того места, где сидел доктор, виден был край полосатого матрасика и белый кончик хвоста, но подойти и проверить было нельзя. Невозможно из-за мальчика за решеткой. Объяснить этого доктор не мог, но они почему-то теперь были связаны — мальчик и кот; или даже не так — они были связаны все трое, и связывал их как раз он, доктор. И раз уж он не мог помочь одному, то не имел права встать и проверить другого, чтобы не нарушить какое-то важное равновесие. Причем именно потому, что старый кастрированный кот значил для него гораздо больше. И может, по этой самой причине чужой неприятный мальчик и должен был вот-вот умереть.