Тоннель - Вагнер Яна - Страница 30

— Я сама, — отрезала она и пошла еще быстрее.

Парнишка-полицейский тащился за ней послушно, как военнопленный, и даже не оглянулся.

Валера вытер мокрый лоб и расстегнул наконец пиджак. Отстать сейчас ему было точно никак нельзя, а следовало, напротив, успеть раньше хотя бы на полсекунды, прийти первым и сообщить, что он все сделал, как велено, задание выполнил, а после сесть наконец на свое место, за руль, и дальше пускай уже отдуваются эти двое. Он ослабил галстук, сделал глубокий вдох и, страдая от боли в ногах, перешел на бег. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 08:44

Из-за плотно задраенных окон в кабине Газели скоро стало совсем жарко, воздух загустел и испортился. Вокруг уже минут пятнадцать было тихо, никто больше не кричал и в дверь не барабанил, но экран из фольги, которым они загородили стекла изнутри, юный водитель поднять так и не решился. Никакой прочности эти серебристые шторки стеклам, конечно, не добавляли, и скорее всего, из-за плотной фольги температура и росла так быстро. К тому же не видеть ничего тоже оказалось страшно, даже страшнее, чем видеть. Он сидел в горячем полумраке, скорчившись в пыльном велюровом кресле, дышал часто и впрок, как человек, которого заколотили в бочку и бросили в реку, и старался не думать о том, что люди, которые недавно кричали на него и раскачивали машину, могут по-прежнему стоять там, снаружи, совсем близко, только теперь молча. Ожидая, например, какого-нибудь приказа, или разрешения, или просто момента, когда кому-то из них надоест ждать и он выбьет окно. Но с другой стороны, они ведь и правда могли разойтись. Отвлечься, пойти искать воду в другом месте, и тогда поднять сейчас экран и показаться им означало напомнить о себе. Позвать их обратно.

За последние четверть часа он передумал многое и теперь уже готов был открыть кузов и отдать им груз, все триста двадцать бутылок чужой воды. Сдался и принял неизбежное: они были сильные, и защититься от них не было способа, хотя мама наверняка с этим бы не согласилась. Но мама была далеко, в Панчакенте, и ни на что уже не могла повлиять. И точно так же далек и бессилен сейчас был хозяин машины, накануне отправивший его на Верейскую улицу; их обоих здесь не было, а сам он больше сопротивляться не мог.

Отменить следующий штурм, который (это он знал точно) обязательно случится рано или поздно, можно было единственным способом — не дожидаясь нападения, выйти самому, снять замки с будки и распахнуть двери. Тогда все бы сразу закончилось — и заточение в душной железной бочке, и мучительное ожидание. И конечно, он так бы и сделал, он уже давно бы так сделал, если бы не человек, сидевший рядом в кабине. Чужой сердитый седой человек, который час назад пересел к нему в машину, защищал его, говорил от его имени и остался с ним. Несмотря на разбитый бампер и бесчисленные грядущие беды, ожидавшие теперь их обоих, встал на его сторону и назвал братом. С этого момента право принимать решения принадлежало этому храброму человеку, а молодому водителю Газели оставалось только сидеть смирно, страдая от жары и жажды, и стараться не показывать, как ему страшно.

Он еще раз посмотрел на своего соседа, который откинулся в кресле и дремал, даже во сне строгий и собранный, со сложенными на коленях темными руками, и быстро отвел глаза — разглядывать спящего было нехорошо. Если б они хотя бы могли поговорить. Он тогда сказал бы, как благодарен, и, конечно, извинился бы за расколотый бампер Рено, пообещал отработать и купить ему новый, самый лучший и дорогой. Может, осмелился бы попроситься к нему в таксопарк, чтобы работать рядом с этим хорошим человеком, помогать ему, мыть его машину или менять масло. Он уже многое умел и мог сам поставить новый бампер. Ему только нужно было научиться говорить по-русски, ничего в этом злом непонятном городе не получалось без этого трудного непонятного языка, и он твердо решил, что научится. Сделает все, чтобы начать наконец понимать и говорить, и с этого момента жизнь его пойдет совсем по-другому. Мысли эти были приятные, легкие, и он даже забыл ненадолго про жару, неизбежное увольнение и позор и тоже начал засыпать. И почти сразу проснулся — резко, рывком, потому что в окно постучали.

Стук был другой: негромкий, непохожий на прежние, как будто стучавший никакого внимания привлечь как раз не хотел. Юный Газелист повернулся, чтобы разбудить своего соседа, но тот уже открыл глаза и сидел с напряженной прямой спиной. Стук повторился. Невидимый гость, скрытый за непрозрачным экраном из фольги, сдаваться явно не собирался. Мгновение двое запертых в кабине мужчин смотрели друг на друга, потом старший коротко кивнул, а младший потянулся и приподнял фольгу. Снаружи, в узком проходе между бетонной стеной и бортом Газели стоял худой темноволосый человек. Лицо у него было разбито, рубашка спереди в темных засохших пятнах. Убедившись, что его заметили, он огляделся по сторонам, прижал палец к губам и вдруг улыбнулся — широко, радостно, как если бы участвовал в какой-то увлекательной тайной игре и приглашал их присоединиться. А потом подошел вплотную к окну, подмигнул растерянному юному водителю, перевел взгляд на седого настороженного таксиста и сказал негромко:

— Привет, ребятки. Откройте, есть разговор, — и задрал свою испачканную рубашку.

По левому боку, из-за спины через ребра у него расползался уродливый багровый синяк, за поясом торчала массивная рукоятка пистолета.

Таксист наклонился к окну и внимательно оглядел незваного веселого гостя, его рассеченную скулу и изодранные запястья. А потом, по-прежнему не говоря ни слова, отщелкнул замок и толкнул дверь.

В этот же самый момент в двух с небольшим километрах от Газели распахнулась дверца огромного Майбаха Пулман и женщина-Мерседес сказала оробевшему лейтенанту, внезапно переходя на «ты»:

— Ну, чего встал? Залезай.

Вот куда, значит, она ночью водила капитана, понял старлей. Забираться внутрь жутковатого лимузина ему совершенно не хотелось. Была в этом какая-то неприятная симметрия, он как будто повторял уровень в компьютерной игре, который до него пытался пройти его незадачливый толстый начальник и не преуспел, и уровень этот начинался именно здесь. Как будто приглашение в черную тяжелую машину и запускало программу, последовательность событий, которая в конце концов привела капитана к бетонным воротам с цифрами 0-60 и закончилась выстрелом в живот. И стоит ему, старлею, принять это приглашение, программа запустится снова, и выйти уже будет невозможно. Убьют меня здесь, подумал он с тоской. Как же так.

— Ну! — нетерпеливо повторила женщина-Мерседес. — Ты перегрелся, что ли? Иди давай!

Он все еще мог отказаться, даже сейчас. В отличие от капитана, она даже корочки ему свои не показывала, не тот у него был статус, и в этом низком своем статусе он был свободнее, легко мог прикинуться дурачком, повернуться и уйти и ничего бы формально не нарушил. Но изнутри нехорошей машины раздался сухой бумажный голос:

— Заходите и закройте дверь.

И думать он сразу перестал, пригнулся и полез внутрь. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 09:02

Вино наверняка кислое, это видно даже по этикетке — какой-то бюджетный Крым, взяли первое попавшееся прямо на трассе, в магазине у заправки. Зеленое стекло, веселенькая картинка, крышка винтовая, как у лимонада. Если нет пробки, милый, говорит мама, это не вино, а уксус. Ук-сус. В руке у нее бокал, круглый, как кошачья голова, и тяжелое красное плещется, стекает по стенкам густыми кровавыми струйками. Я не пил, мам, правда, это не я. Надо было взять газировку, большую двухлитровую, с пузырьками, из холодильника. Стоял же у выхода высокий стеклянный ящик, набитый водой, соленой и сладкой, цветной и прозрачной, почему не купили?

Нет, купили, я точно помню, она где-то здесь, мам. Зашипела и брызнула, растрясли по дороге, болталась под правым локтем, ну пускай теплая, ну выдохлась, все равно, пусть они дадут мне воду, мам, есть же вода.

Зеленая крымская бутылка покрыта испариной, и там внутри холодное белое. Катька пьет прямо из горла, проливает вино на загорелые коленки. Дай попробовать, Кать, оно кислое? Ладно, пусть кислое, ну и ладно, ничего, Кать, ну пожалуйста!