Черный Арагац - Любенко Иван Иванович - Страница 5

Но первое впечатление от Большой Садовой у Ардашева было отнюдь не восторженное. Вид портил забор писчебумажной фабрики Панченко, из-за которого распространялся запах гнилой ветоши и хлорной извести. Дальше, как объяснил Бабук, шли торговые склады, здание железнодорожного ведомства, гончарно-цементный и механический заводы, а за ними – макаронная фабрика и пивной завод купца первой гильдии Чурилина. «А тротуары представляют собой весьма жалкое зрелище, почти как в Ставрополе», – размышлял Ардашев. Только неведомо ему было, что, согласно постановлению думы, за их состояние отвечали домовладельцы. Но некоторые, оправдываясь отсутствием средств, отказывались мостить перед собственными домами, и потому даже в самом сердце Ростова невнимательный или нетрезвый прохожий мог запросто угодить в лужу или рытвину, что для города с годовым бюджетом в один миллион рублей было позором. А вот за дорогами старались следить внимательнее и в газете «Донская пчела» о расходах отчитывались регулярно. Главные проспекты мостили кубиками, то есть цельным камнем правильной формы, добываемым неподалёку. Другие улицы, те, что располагались поближе к центру, укладывали мостовиками, имевшими изъяны в размерах, а для остальных дорог шли в ход осколки, или камень из разобранных старых зданий, ранее стоявших на той же Большой Садовой. Но это не относилось к предместьям, где не было ни мостовых, ни даже керосинового освещения, хотя газовые фонари зажглись в Русском Ливерпуле[9] ещё в 1872 году.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

На окраинах Ростова текла совсем другая жизнь. Правда, при незабвенном городском голове Андрее Матвеевиче Байкове[10] керосиновое освещение пытались устроить и там, но вскоре это неблагодарное занятие бросили по причине вандализма местных обывателей, разбивающих стекла, отчего в дождь, вьюгу или плотный туман фитили тухли. Фонари так и остались стоять, но уже покосившиеся, с пустыми глазницами, вдоль кривых и покатых улочек Нахаловки, Собачьего хутора и Темерницкого поселения. Редкий чужак осмеливался сунуть нос в эти окраины даже при полной луне.

Чем ближе коляска приближалась к пересечению с Таганрогским проспектом, тем сильнее облачалась Большая Садовая в парадный мундир. По двум сторонам, точно великаны, плечом к плечу, а иногда и врозь высились двух, трёх- и четырёхэтажные особняки с большими окнами, украшенные портиками, кариатидами, изящными балконами и колонами. Были и совсем необычные дома в четыре этажа, с двухсветными окнами, украшенные классическим стилизованным декором и надстроенной ротондой. Там, где Большая Садовая пересекала Таганрогский проспект, текла уже другая, купеческая и вельможная жизнь.

Караваны телег и ломовых извозчиков, гружённых товарами, медленно двигались в сторону пристани, к складам и магазинам.

На запруженных экипажами перекрёстках дежурили городовые, позвякивала проезжающая мимо конка, с шумом вспорхнули с тротуара голуби, испуганные невесть откуда взявшейся дворнягой. Из открытых окон кафе-кондитерской доносился запах ванили и сдобы. Мальчишка-газетчик, увязавшийся за коляской Ардашева, получил-таки гривенник за «Донскую пчелу», успев предложить седокам газету в тот момент, когда лошадка пошла шагом, свернув на Большой проспект. Красные, жёлтые и голубые вывески торговых домов, банков, иностранных консульств, аптек, фешенебельных гостиниц и дорогих ресторанов мелькали перед глазами студента. «Да, Ставрополь безусловно уступает Ростову, – мысленно рассуждал Клим. – У нас вся красота сосредоточена в одном месте – на Николаевском проспекте. Однако улицы в губернской столице так же широки, как и здесь, но мощены иначе, речным булыжником. Между городами расстояние всего три сотни вёрст, а разница – межпланетная. Наверное, если бы я не видел Петербург с его дворцами, Лондон с подземкой или Ливерпуль с самым современным портом, я бы восхитился. А так – да, вполне себе приличный южнорусский город».

– Приехали! Стой! – велел Бабук.

Клим расплатился и спросил:

– И куда теперь?

– Высокий дом с балконами видишь? Это его. Он хозяин. Идём.

Перед Ардашевым возникло трёхэтажное здание из красного кирпича под номером 101[11], с полуподвальными окнами и многоскатной крышей. Входная филёнчатая[12] дверь была расположена справа, затем шли два окна и ажурный балкон. Второй и третий этажи имели по три окна и по одному балкону. Оконные проёмы и межэтажные простенки украшали прямоугольные кирпичные выступы. Подоконные филёнки, дугообразные и треугольные сандрики[13] над окнами верхнего этажа содержали в себе элементы классицизма и русского стиля. Арочный въезд во двор располагался под балконом первого этажа. Два подвальных окна были закрыты ставнями.

– Красиво, – восхитился Клим. – Чистая эклектика.

– Что?

– Это такой стиль в архитектуре, когда в нём намешаны разные формы и течения.

– Как салат?

– Точно, – улыбнувшись, согласился Клим. – Главное, чтобы всё сочеталось. Тут важно чувство меры. А это не всем удаётся. В Ставрополе тоже есть такие дома, а в Петербурге их великое множество.

– Виктор Тимофеевич живёт на первый этаж и подвал. Тангаран там… музей. Остальные два квартира другой человек у него снимают. Третий этаж – старый бабка, её сын умер, в Дон река утонул. Жену оставил, сын есть. Второй этаж – очень красивый дама с хитрый глазки, как лисичка. Сын у них тоже есть. Только муж у неё злой, как шакал. Я на неё совсем чуть-чуть глаз положил и сказал: «Добрый день, аревс», а он на меня так посмотрел, что я даже задрожал… испугался мало-мало, – горько признался Бабук.

– А что такое аревс?

Приказчик пожал плечами, ответив:

– Солнышко моё.

– Выходит, муж знает армянский?

– Канешна знает! Его зовут Самвел Багдасарян. У него два скобяной и три москательный лавка, а жена русский женщина. Я просто не видел его, когда говорил с ней. Он ещё на лестница был и очень тихо крался, как кот. – Толстяк поморщился и добавил: – Он наш обычай нарушил. Женился не на армянка. Это не беда, но немножко неправильно совсем.

Бабук вошёл в парадную. Остановившись перед первой квартирой, он покрутил механический звонок.

Тишина.

Подождав немного, армянин приложил ухо к двери:

– Тиха там. Не слышу никто.

– Звони ещё раз, – велел Ардашев.

Бабук опять повертел стальную ручку в ту сторону, куда указывала стрелка с надписью: «Вращать по кругу».

И опять ни звука.

– А горничная у него есть? – осведомился Клим.

– Есть, канешна. Мария. Красивый, как спелый гранат! Думаю, Виктор Тимофеевич и она – любовники.

Ардашев щёлкнул крышкой часов «Qte Сальтеръ» и заметил:

– Без четверти шесть. Скоро темнеть начнёт. Мне надо деньги отдать и взять расписку о получении, или квитанцию.

Уставившись на часы, приказчик спросил оценивающе:

– Твой часы серебряный?

– Да.

– Тебе повезло.

– Почему?

– Воры могли украсть.

– Им нужен был саквояж с деньгами, а не хронометр.

Толстяк вздохнул и сказал:

– Мой часы в мастерская. Тоже серебряный. Отец подарил. Золотые потом сам куплю, как разбогатеваю.

– Надо говорить «разбогатею». Но давай звони ещё раз.

И вновь шестерёнки издали звонкий металлический скрежет.

– А может, его нет? – предположил Клим и потянул на себя дверь, но она оказалась незапертой.

– Открыто, – удивился студент.

(function(w, d, c, s, t){ w[c] = w[c] || []; w[c].push(function(){ gnezdo.create({ tizerId: 364031, containerId: 'containerId364031' }); }); })(window, document, 'gnezdoAsyncCallbacks');

– Спит, наверно, – предположил приказчик.

– В такое время?

Постояв несколько секунд в нерешительности, приказчик открыл дверь и прокричал:

– Виктор Тимафее-евич! Пириехали мы, Ардашов и я!

В квартире было так тихо, что было слышно, как в одной из комнат тикают настенные часы.

Бабук махнул рукой, вошёл внутрь и принялся ходить по комнатам. Клим проследовал за ним. Портьеры были опущены. В помещениях царил полумрак. Приказчик, мотнув кудрями, заключил: