Песнь одного дня. Петля - Сигурдардоттир Якобина - Страница 7

Конечно, ему хотелось бы попасть на эту лужайку, раз уж он все равно живет здесь, понюхал бы траву, трава всегда трава, хоть она и растет всюду по-разному. Проклятые ступени, если никто тебя не поддерживает, ноги не идут, хоть плачь. Вот если бы Нонни был дома… Нельзя, чтобы женщины таскали на себе этакого одра, человек не должен допускать, чтобы о нем плохо думали. Особенно такая важная и красивая женщина, как Свава. Или та девчушка, у которой уже есть свой ягненочек. И вечно-то он хнычет, этот малыш, словно жалуется на что-то. А на нее, бедняжку, это так действует. В прежние времена таких недоносков никогда не обижали, нет, матерей даже подкармливали, чтобы у них молоко было получше.

Хорошо бы в такое тихое утро пройтись не спеша по туну.

Нет, это не жизнь. Зачем он, собственно, здесь торчит? Разве он не может вернуться домой? Дорога уже давным-давно высохла. И автобусы ходят часто. Сигги мог бы приехать за ним на лошади прямо к шоссе. Если бы он смог проехать верхом, хотя бы немного. Смог? Как будто люди не ездят верхом до последнего дня! Подумаешь! Не помрет же он от этого, врачи сами сказали, что сердце у него здоровое, зрение прекрасное. Слух? Что ж такого, если он иногда плохо слышит? Человеку вовсе не обязательно слышать все, что болтают вокруг. Главное — ревматизм, от которого у него сведено все тело. Но от здешней жизни ему лучше не станет, здесь он все дни дремлет то в кресле, то на диване, а то ходит, стучит на весь дом своей палкой, хоть и старается делать это пореже, чтобы никому не мешать. Нет, от такой жизни, черт побери, забудешь, кто ты есть — мужик или баба. Пора отправляться домой.

Старик хватает палку, с трудом поднимается на ноги. И тащит свое непослушное скрюченное тело по коридору, через прихожую, на крыльцо. Да, корни действительно промочило. Он нюхает воздух и, честное слово, чувствует запах — пусть это только его воображение! — сладкий запах овец, когда они выбегают из хлева и останавливаются, словно для того, чтобы спросить, куда им держать путь. Они глотают воздух, летний воздух зеленеющего туна, пропитанный влагой и пронизанный радостным солнечным светом, и только потом им приходит в голову взглянуть на землю. Решено, он едет домой. Завтра же. Сегодня Нонни может позвонить туда. Наконец-то он узнает точно, сколько маток окотилось.

* * *

Он не намерен пить с ней кофе. Он просто не выйдет из своей комнаты, пока она не уйдет на работу. Сегодня ему некуда спешить. Все утро он мечется по комнате, листает книги, но не находит ни одного слова, которое стоило бы запомнить. Черт бы побрал все эти книги! Они не говорят, как выпутаться из трудностей. По крайней мере из его трудностей. Они не могут посоветовать, как избавиться от прошлого, как убить его. Грехи юности непременно подстерегут человека и подставят ему ножку в самый решительный момент его жизни. Если его прошлое всплывет наружу, все будет потеряно. Все его старания искупить эти грехи полетят к чертям.

Конечно, если б у него был другой характер, он бы своего добился. Завел бы знакомых, завоевал их доверие. Чтобы за него замолвили словечко где нужно. Такое словечко лучше всякой письменной рекомендации, особенно если его произнесли уважаемые люди. Разве он с юности не сыт по горло всякими громкими фразами? Безрассудные фразы, безрассудная компания — много ли найдется таких, кто не прошел через это? Одни только тупицы, непроходимые тупицы, упивающиеся своей тупостью, деревенщины. От них, кроме глупости, ничего не услышишь. А это не опасно. За это никто не расплачивается. Убеждения! Что это такое, убеждения? Это же внушение! Массовое внушение, самовнушение — какая разница.

Невидящим взглядом он смотрит в окно, бледный, серьезный, угрюмый. Если юноша беден, он исповедует коммунизм или что-нибудь похожее, что обещает ему достойную жизнь вместо бедности. Молодому человеку легко внушить что угодно. Зрелый человек понимает, что коммунизм — это совсем не то, чего ему хотелось бы достичь в жизни. Если бы он в свое время был немного поосторожнее, не забывал бы о будущем, о своем собственном будущем, единственном, что имеет для него значение, если бы предвидел все, чем борьба и ее последствия могут обернуться для бедного студента, как, впрочем, и для любого другого, тогда он сегодня не метался бы по комнате мрачный и измученный бессонницей. А тут еще эта старая карга! Какая она мерзкая, противная, как она глядит на него собачьим взглядом старой девы! Очевидно, ее кривляние означает улыбку. А как униженно она предлагает ему кофе! Что заставляет людей так унижаться! И почему стольким людям нравится унижать других? Собственно говоря, что она в нем такого нашла? Думает, что он необыкновенно умный? Или все дело только в том, что он мужчина? Скорей всего — последнее. Ведь это ложь, будто женщина ищет равенства с мужчиной, она жаждет подчиниться ему. (Кроме единственной, но та — исключение.) Мужчины сами навязали женщинам идею равенства и спекулируют ею, добиваясь своего. (Кроме, конечно, болванов вроде него, которым невмоготу смотреть, как человек унижается.) Ему ли унижать людей? Разве он сам не ходил от одного к другому с таким же молящим и униженным выражением лица? Он отворачивается от окна и делает еще один круг по своей крохотной комнатушке. Надеясь на стипендию, которая должна изменить все его будущее, он… возможно, он тоже ловил чьи-то взгляды в надежде на милость, так же как она ловит его взгляд.

Он хватает со стола книгу и, не открыв ее, швыряет обратно, она падает с глухим стуком. До чего же пустой звук! Ну, так как? Он проводит по лбу белой тонкой рукой. Бедность — проклятие для того, кто не может с нею примириться. Даже если человек победит ее, она оставит у него в душе шрам. Взять, к примеру, хотя бы эту учительницу с униженным выражением лица. Это унижение — шрам, нанесенный бедностью, след попрошайничества, гримаса нищеты. Слава богу, ему такое выражение не свойственно. Он свободен, молод и знает себе цену. Разве он не стремится к определенной цели? Разве весь этот год он не добивался ее всеми силами? Друзьям его цель кажется странной. Это их дело. У них другой путь. Он не намерен плестись в хвосте. Теперь, когда он наконец-то поверил в свои силы, его уже ничто не остановит. У друзей вытянутся лица, когда он вернется. Кого тогда будут интересовать перенесенные унижения, неприятности, борьба между продающими свою душу и противниками подобных сделок, которые так и не сумели освободиться от детской фанатичной веры, от наивного ребячества? Каждый должен думать о себе — таков естественный закон жизни. Жизнь коротка, возможность дается человеку только один раз, дорога каждая минута. Вот что родители должны вдалбливать своим детям, а не моральные заповеди, которым теперь больше уже никто не следует.

Он снова подходит к окну и выглядывает на улицу. Смотрит на людей. Все спешат, одни — за молоком, другие — за рыбой, третьи — к автобусу, который должен отвезти их на работу. Сразу бросается в глаза, что это люди серьезные, потому-то они так и спешат. Он смотрит на них и невольно улыбается. Вспоминает своих родителей, вот кроткие старики, они счастливы и довольны, хотя и бьются всю жизнь в сетях невзгод. Какой гордостью засияет лицо отца, когда он узнает, что его сын получил стипендию и надолго покинул родину, отправившись по следам Лейфа Счастливого, правда, с другой целью. А мать торопливо проведет рукой по глазам, чтобы смахнуть слезы радости и торжества: «Будто я не знала, что он станет большим человеком!» Вот какие люди его родители.

Как тихо на улице!

Утренняя прогулка наверняка принесет пользу его душе. И крепкий кофе, который ему подаст кто-нибудь помоложе, чем его нескладная соседка. Он глядит на часы. Должно быть, она уже ушла. Как бы там ни было, а он не станет пить с ней кофе. Он надевает пиджак, приглаживает мокрые волосы, проводит по плечам щеткой, завязывает галстук и выходит на солнце.

* * *