Проклятие сублейтенанта Замфира - Мельников Сергей - Страница 25

Она потянулась к нему — тёплая, близкая, пахнущая молоком и вездесущей лавандой, которой переложены все вещи в доме Сырбу. Он коснулся её губ, впустил язычок и подумал, что другие континенты пусть живут спокойно, у него уже есть свой, покорный и готовый выложить перед ним все свои сокровища. Может быть и всей жизни не хватит, чтобы исследовать его полностью: от недр до вершин. Зачем думать о прочих, пускай ждут своих открывателей.

Глава 15

Замфир угадал. Сабуров ехал в этом поезде. Штабс-капитан не раз проезжал этот маршрут. Перед поворотом на Тараклию поезд взбирался на взгорок и сильно сбавлял ход. Была у Сабурова мысль спрыгнуть с поезда и в расположение доехать следующим, но он её отбросил. Подумал:

“Да что я ему — нянька, что ли?!”

Он накинул лётную куртку и вышел в тёмный тамбур, закурил. Прополз мимо домик Сырбу, нужник на отлёте, блеснула речка Лунгуца — из-за кустов на берегу и не видно её. Имя — как у смуглой молдавской красотки, а на вид — мутная, желтушная, стоялая. До неё — земля цвета ржаного хлеба в плесени, от неё — тоже. Прыгает по кочкам вороньё — горбушку ковыряет.

На привычном месте стоял Замфир и напряжённо вглядывался в окна проплывающих купе. Смотрел с такой тоской и надеждой, с разомкнутыми губами, умоляюще сморщенным лбом под форменным кепи, ни дать ни взять — маленький ребёнок от поезда отстал. Сабуров потянулся к ручке двери, но не тронул, вместо этого шагнул назад, в тень. Появилась голова друга Васи, он всмотрелся в темноту, но взгляды их так и не встретились, уплыл за край — остался в Казаклии, а поезд ушёл на фронт. Путь был всё короче: Румыния сжималась, как тлеющая бумажка. Как скоро обуглится и этот край?

Сабуров не вышел. Причина тому — пошла и примитивна, как сама жизнь: он стыдился. В первую их встречу, в разговоре под Шустов, Василе открыл своему случайному знакомому тайну. Поверил то, что не каждый мужчина решится сказать своему самому ближнему конфиденту. Молодой человек, по виду совсем юноша, был оплетён страхами, как египетская мумия — бинтами. Константин попытался помочь и невольно стал его наставником, хоть никогда не стремился примерить эту роль.

Во второй раз он надеялся проехать через Казаклию незаметно, но настырный румынский офицер его нашёл, спасибо сербскому художнику Любе. Замфир застал Сабурова в минуту слабости, когда он беспомощный, распятый на своей койке, прощался со всем, что было ему дорого. Цветущий вид и лёгкая брезгливость сублейтенанта разозлили штабс-капитана. Желаешь подробностей, друг Вася? Получи полной мерой! Он так увлёкся, живописуя ужасы своего падения, что вновь оказался в кабине подбитого аэроплана и раскрыл Замфиру свой страх, страшнее всех страхов, испытанных им ранее — теперь он боится летать.

В внимательных глазах сублейтенанта на миг мелькнуло торжество, Сабуров успел его поймать. Пусть тот не прелестная барышня, готовая вот-вот одарить своей благосклонностью, а малознакомый, в сущности, офицер — случайный встречный большой войны, а падать с пьедестала всё равно больно. Даже не падать — сползать неуклюже, пузом, на землю, придерживая сломанную ногу. Не хотел Сабуров больше встречаться с Замфиром — и со стыда, и со злости.

В военном госпитале в Одессе хирурги собрали его ногу. Когда выпустили, Константин купил щегольскую тросточку и ударился в недельный загул. Он был рассеян и щедр. Страстные девицы наливали ему холодное шампанское, но вкуса и в нём, и в них было не больше, чем в церковной просвирке.

Он ходил в рестораны, пятнал пеплом крахмальные скатерти. Холёные шпаки вокруг дымили толстыми сигарами. Подпив, по-барски шуршали ассигнациями и выкидывали коленца под истеричный визг джаз-банд. Лаковые оксфорды на их дрыгающихся ногах сияли ярче эполет штабных. Это франты в белых перчатках, с новенькими скрипящими портупеями, уверенно рассуждали о положении на фронте, который только на карте и видели. Сабуров презирал и тех, и этих.

Но гаже всего были громогласные пьяные тосты за победу русского оружия. Сабурова подмывало крикнуть: “Господа! Я в каждого из вас по бочке водки волью, если от этого победа станет ближе!”, но он молча подзывал официанта и заказывал ещё казённой. Лишь однажды Сабуров дал себе слабину и нарочно оттоптал ногу завитому мелким куделем поручику. Глянул в бегающие глазки и молча ушёл, не извинившись. Его визави такой поворот событий вполне удовлетворил. Из вольного города штабс-капитан уезжал с пустыми карманами и чувством, что его обманули.

В штабе флота в Севастополе было деловито и тихо. Сновали по ковровым дорожкам адъютанты, двери бесшумно открывались и закрывались без стука. За стенкой приглушённо клацал телеграф. Из кабинета справа, с папкой в руке, вышел капитан второго ранга Шевцов — давний знакомец и бывший начальник Сабурова. Запнулся, поднял глаза и с искренней радостью раскинул руки.

— Какие люди! Константин Георгиевич! — воскликнул он и радостно хлопнул его по плечам. — Глядите орлом, хороши! Как нога? Что говорят эскулапы, скоро в небо?

— Здравствуйте, Сегей Афанасьевич! Нога в порядке. А вот небо… — Сабуров помрачнел: — Хочу подать прошение о переводе меня в кавалерию.

— Крепко зацепило… — понимающе покачал головой Шевцов. — Пойдёмте, штабс-капитан, ко мне почаёвничаем.

— А это? — Сабуров показал глазами на папку.

— А это подождёт, ничего важного.

В кабинете Шевцов с Сабуровым уселись с внешней стороны стола, как два посетителя высокого начальства в его отсутствие. Денщик расстелил салфетку на обитом кожей столе, принёс чай в подстаканниках, лимон и несколько кубиков рафинада. Коротко кивнув, удалился.

Чай остыл, так и не тронутый. В севастопольском вокзальном буфете Константин наполнил флягу шустовским. Они пили коньяк из крошечных посеребрённых наперстков, одним глотком, как водку. Сабуров рассказывал, Шевцов задавал уточняющие вопросы, оттого катастрофа, сломавшая бесстрашного авиатора казалась обыденным разбором полёта. В конце кавторанг вздёрнул брови, взглядом указывая на фляжку штабс-капитана:

— Есть там ещё пара капель эликсира?

Сабуров поболтал ей в воздухе:

— На один раз хватит.

— Наливайте. Вы как сейчас, не сильно заняты? Могу ангажировать на денёк?

— На что угодно согласен, лишь бы без дела не сидеть.

— Славно. Мне груз надо в Качу отправить. В авто уже погрузили, а сопровождающего нет — все при деле. Съездите в свою альма-матер, передайте по описи. Вечером вернётесь — приглашаю отужинать в “Поплавке”. Брют, свежие устрицы…

— Что-то, у меня после Одессы изжога от ресторанов. А что за груз? Секретный?

— Грифа нет, но груз крайне любопытный. Слышали про ранцевые парашюты Котельникова? Две дюжины отправили на испытание в Качу. Превентивно, ждём, пока министерство примет их на вооружение. Пойдёмте, покажу.

Они вышли из здания в холодную севастопольскую промозглость, которая петроградской фору даст. В углу двора, чуть припорошенный снежком, стоял грузовик. Шевцов откинул брезентовый полог, и Сабуров заглянул в кузов. В полумраке рядами стояли объемные алюминиевые баки с фанерными крышками.

— Видали такое, Константин Георгиевич?

— Слышал, но живьём не пришлось.

— В прошлом году я был в Гатчине, когда Его Императорское Высочество сменил гнев на милость и дал высочайшее добро, да вот только с тех пор мало что изменилось. Для чиновников военного министерства у аэроплана есть цена в золотых рублях, а жизнь авиатора — копейка. Бабы нарожают, Кача выучит. Проволочки, согласования, пересогласования — тянут время, как могут, а воз и ныне там. Пока идёт вся эта бумажная канитель, с каждым сбитым аэропланом мы теряем обученного лётчика. Вы, Константин Георгиевич — чудеснейшее счастливое исключение из этого поминального списка. Кто знает, будь у вас такая банка за спиной, может, не просились бы вы в кавалерию саблей махать?

Сабуров упрямо покачал головой:

— Отлетал я своё, Сергей Афанасьевич. Господь нам две ноги дал, чтоб по земле ходить, а крыльев я пока ни у кого за плечами не видел.