Спиридов был — Нептун - Фирсов Иван Иванович - Страница 82

Посольские дела Обресков вел солидно, достойно отстаивал интересы державы, невзирая на окрики из Петербурга. Чуть не вышло это ему боком. После прихода к власти Петра III в Константинополь полетела депеша: «Порта должна начать военные действия против Австрии, сделаться союзником Пруссии». Обресков донес в Петербург, что считает это дело пагубным для России. До этого долгие годы он выступал с антипрусских позиций.

Ответ из Константинополя читала уже Екатерина и «за сохранение чести и благопристойности двора» наградила Обрескова орденом Анны I степени...

25 сентября 1768 года Обрескову неожиданно назначил аудиенцию великий визирь, Хамаз-Паша. На душе у посланника было неспокойно: «Почему в Диване, а не в Порте?» Посланника обычно всегда принимали в Порте.

Два дня назад из Петербурга прислали перевод подстрекательных писем французов при крымском хане, с целью провоцировать беспорядки на границах Турции с Россией.

Тревога оказалась не напрасной. Прервав приветственную речь Обрескова на полуслове, великий визирь взмахнул руками:

— Довольно, достаточно мы слышали от тебя лживых речей! — И предъявил ультиматум: — Россия немедленно отводит свои войска из Польши.

Это был только предлог. Обресков наизусть помнил последний рескрипт Коллегии иностранных дел: «В польских делах ни слова, ни имя Ея Императорского Величества не могут сносить ни малейшей уступки». Так и ответил визирю.

Хамаз-Паша произнес слово «война».

— Россия не желает войны, — с достоинством ответил Обресков, — но она всеми силами ответит на войну, которую ей только что объявили.

Из Дивана Обрескова повезли под конвоем в Едикуле, Семибашенный замок, турецкую Бастилию.

Давно сгущались тучи над Югом России. Три года тому назад Турция, явно и тайно подстрекаемая французским двором, недовольная политикой Екатерины в отношении Крыма, исподволь начала готовиться к войне. Правда, Франция интриговала против Екатерины не только в Константинополе, где сидел ее агент «секретной политики» граф де Верженн. Еще в 1762 году в Варшаву назначили резидентом ловкача и проныру Эненна, который, в конце концов, инспирировал выступление против России польских конфедератов и ворошил эту зловонную кучу. В Швецию был отправлен граф де Бретель... Все они согласованно дирижировались из Парижа: снабжали деньгами и оружием поляков, подкупали турецких сановников, натравливали против России короля Швеции... Уж очень не хотелось терять Франции выгоднейший турецкий рынок и допускать Россию в Средиземное море, к странам Леванта.

А прямой угрозой этому было стремление России выйти к берегам Черного моря, так и не осуществленное еще со времен Петра Великого...

Еще в те времена в Париже ясно понимали: кто владеет Крымом, тот хозяин Черного моря. К сожалению, нынче в Кремле узколобые правители эту истину не замечают.

В 1767 году герцог Шуазель встал у кормила иностранных дел Франции. Одним из первых он вызвал к себе барона Тотта, способности которого Шуазель знал давно и ценил.

— Вы поедете резидентом к крымскому хану, в Бахчисарай.

Барон обиделся, хотел отказаться, место в Бахчисарае было не в почете у дипломатов.

Но Шуазель был непреклонен: кроме Тотта никто не исполнит его замыслов.

— Ваша цель в Крыму, — уговаривал он барона, — помочь крымцам в союзе с турками и конфедератами Польши выступить дружно и навсегда отбросить Россию от Черного моря.

Глаза барона заискрились. За долгие годы пребывания в Константинополе он мастерски стряпал, под руководством посла Верженна, дипломатические интриги.

— Франция не может допустить выхода России на берега Черного моря, — мерно роняя слова, говорил ему Шуазель на прощание. — Это нанесет непоправимый ущерб нашим торговым интересам в Леванте.

В Бахчисарае барон Тотт чувствовал себя вольготно, тогда здесь не было русского консула. Стараниями посланника Обрескова в Стамбуле вскоре Россия заимела здесь консула, но, на беду, на этом месте оказался присланный из Киева туповатый и тщеславный капитан Никифиров. Он-то и завербовал на службу России переводчика хана — Якуба, ставил себе это в заслугу и получил повышение в Киеве. Знать бы ему, что Якуб служит и барону Тотту который не скупился на подачки. Именно фальсификации Якуба в донесениях Порте сыграли главную роль в объявлении Турцией войны России. Об этом успели узнать и в Киеве, перехватив хвалебные депеши Тотта в Париж.

Перевод этих донесений лежал в сумке Обрескова на последнем докладе в Диване. Но он не успел раскрыть визирю тайные замыслы французов, о чем сожалел, размышляя в подземельях Семибашенного замка...

В начале ноября Панин доложил о заключении Обрескова в Семибашенный замок. Первоприсутствующий Коллегии иностранных дел Никита Иванович Панин пользовался особым доверием Екатерины с первых дней занятия ею престола. Еще тогда он предложил императрице для поправки дел в стране созвать Государственный совет. Екатерина вначале согласилась и даже подписала Манифест, но тут же и порвала: «Уж лучше самолично все решать, чтобы никто не мешал»...

Нынче началась война, первая в ее царствование, дело серьезное, не дворцовая интрига. Самой всего не одолеть, недаром говорят, «короток ум женский» . Да и какой из нее полководец?..

Обо всем этом она размышляла, читая докладную записку Панина. Лицо ее несколько раз меняло выражение. Сначала сползла обычная маска величественного добродушия, черты обрюзгли, опустились уголки рта.

— Но это же война...

Несколько минут она сосредоточенно молчала. Потом, плотно подобрав губы, чуть нахмурив брови, преобразилась, холодным блеском сверкнули голубые глаза:

— Первое, надобно позаботиться о положении Обрескова, он нас обо всем предупреждал. — Голос ее окреп, исчез промелькнувший, как бывало в минуты волнения, немецкий акцент. — Другое, я желала бы собрать наших доверенных лиц, статских и военных, дабы обсудить, как вести войну. Подобно той Конференции, что созывала Елизавета Петровна.

Спустя два дня, утром 4 ноября, в Зимнем дворце в приемном зале собрались приближенные сановники. Ожидали только Григория Орлова, много лет обитавшего здесь же во дворце и имевшего привычку опаздывать. Когда он стремительно вошел, сверкая золотым шитьем генеральского мундира, камер-лакеи распахнули резные двери в покои императрицы. Не успели сановники войти, как с противоположной стороны появилась Екатерина. Присутствующие склонились в поклоне, провожая взглядом еще стройную фигуру императрицы, которая, как обычно, несколько рисуясь, в свободного покроя сером однотонном платье без украшений прошелестела к простенку и устроилась в кресле с высокой спинкой.

Поправив голубую Андреевскую ленту, она, без предисловий, кивнула Панину:

— Граф Никита Иванович изъяснит причины, почему я принуждена иметь войну с Портой. Ныне собрала я вас для рассуждений о плане войны.

Совет заседал долго, почти шесть часов. Сначала Панин несколько нудно объявил Манифест о начале войны, потом зачитывал переписку с Константинополем. Президент военной коллегии граф Захар Чернышев докладывал о состоянии войск Порты и нашей армии.

Спорили, рассуждали в основном только военные: Чернышев, Петр Панин, брат Никиты, и Орлов.

Больше басил Григорий Орлов, стараясь задавать тон:

— Коли война, то надобно беспременно иметь цель. А ежели ее не достичь, нечего и ввязываться. По моему разумению, султана пора проучить, вконец изгнать из Константинополя.

Чернышев и противники Орлова, Панины, сдержанно возражали, Екатерина их примиряла. Единодушно высказывались, что без овладения Азовом и Таганрогом не быть флоту на Азовском и Черном морях. А без морской силы турок не одолеть, надобно создавать флот заново.

Неожиданно Орлов заговорил о посылке в Средиземное море российских судов, учинять диверсию туркам со стороны Греческого архипелага. Императрица слушала его внимательно, не перебивая, казалось, это импонировало ее взглядам и открывало новые горизонты, в замыслах которые она лелеяла, отправляя Алексея Орлова в Адриатику.