Спиридов был — Нептун - Фирсов Иван Иванович - Страница 44

Граф отправил своего адъютанта подполковника Манштейна прямо в спальню герцога. Дверь оказалась не запертой ни на замок, ни на задвижку. Манштейн вошел с двадцатью гренадерами, немедленно в постели схватил герцога, заявив, что пришел арестовать его и отвезти в Зимний дворец. Герцогиня стала звать караул, но Манштейн заметил, что караульных с ним довольно. Герцог пытался было сопротивляться, но подоспели гренадеры. В борьбе они разорвали рубашку герцога и вообще обращались с ним грубо. Одолев его, ему завязали руки и заткнули рот. И он, и герцогиня вынесены были на улицу почти в рубашках; когда же герцогиня услыхала, кто привел отряд, она разразилась страшным восклицанием: «Я скорей поверила бы, что всемогущий Бог умер на небесах, чем такой услуге от фельдмаршала». Впрочем, видя, что арестованные почти наги, с постелей сняли два одеяла и набросили на них. Их затем посадили в карету фельдмаршала и пленными привезли в караульную комнату Зимнего дворца».

Как и положено, на следующий день было объявлено об аресте Бирона и всех его присных. В предрассветных зимних сумерках на Дворцовую площадь двинулись гвардейские полки, толпами валили возбужденные горожане, довольные концом правления деспота, державшего страну в страхе. На площади жгли костры, распивали вино из бочек, вельможи присягали новой правительнице.

Во дворце сочиняли очередной манифест, ссылаясь «волеизъявление» народа. «И поэтому принуждены себя нашли по усердному желанию и прощению всех наших верных подданных духовного и мирского чина оного герцога от регентства отрешить».

Посыпались и награды. Остермана пожаловали чином генерал-адмирала, Миниха назначили первым министром, а генералиссимусом стал сам принц Антон-Ульрих. Миних был в обиде и сетовал, что этот чин принадлежит по праву ему. Но новые правители не без умысла устранили Миниха от первой роли в военных делах, опасаясь, как бы он не покусился на права.

Не прошел и месяц, как декабрьской ночью санный обоз увез в далекую Сибирь, в Пелымь, трех братьев Биронов с семействами. Начальник караула подпоручик Шкот, среди прочих сопроводительных бумаг, имел «Инструкцию из кабинета ея императорского величества» о строительстве специальных «хором с острогом» для содержания Бирона.

Чертежи для «особых хором» тщательно изготовил собственноручно фельдмаршал Миних. Старался генерал-фельдмаршал, корпел над схемами и не подозревал, что по злой иронии в недалеком будущем ему самому суждено провести в этих хоромах двадцать лет.

Проводив Бирона в ссылку, Миних посчитал себя уязвленным, начал игнорировать генералиссимуса — Антона-Ульриха. Правительница Анна велела Минину совещаться со своим супругом по всем делам и выдерживать субординацию. Анну Леопольдовну поддержал и Остерман:

— Фельдмаршал, ваше величество, не сведущ в делах политики ни внутри, ни вне державы. Он всю жизнь солдатиками да экзерцициями верховодил. Да и то не всегда с толком. Первым министром ему быть несподручно.

— Ты-то что предлагаешь? — рассеянно спрашивала двадцатитрехлетняя правительница, у которой на уме только и вертелись мысли о предстоящей встрече с другом сердца, саксонским посланником графом Динаром, который примчался в Петербург по ее вызову.

— Потребно разделить все дела нашего кабинета на три департамента. Миниху вменим в обязанность только дела военные и свой каждый приказ в армии, представлять на утверждение вашему супругу, генералиссимусу.

В эту пору Миних захворал и ничего о проделках Остермана не подозревал. Когда тщеславный вояка появился на службе и узнал о своем положении, то сгоряча объявил Анне, что уходит в отставку, подумав: «Авось одумаются, куда они без меня денутся?»

Правители только этого и ждали. На другой день Анна подписала указ об отстранении Миниха от «военных и статских дел».

Остерман вздохнул свободно, он сам побаливал и иногда неделями сидел дома, прикованный к постели...

Выпросив себе звание генерал-адмирала, Остерман сразу стал заметной фигурой по военным делам. Весь военный флот теперь переходил официально в его подчинение. Хотя он ни одного дня не провел на палубе корабля как военный моряк, не знал толком ни одной команды, которые приходилось слышать в молодости, когда он состоял секретарем при вице-адмирале Корнелии Крюйсе, все же интерес к морскому делу у него сохранился до сих пор.

С одной стороны, ему, канцлеру по иноземным делам, частенько приходилось соотносить свои действия с возможностями и силой военного флота. Так сложилось за десятилетие проходившего у него на глазах действа императора Петра Великого, то ли в многолетнем споре со шведами на Балтике, то ли на юге, у Черноморья. Так произошло и недавно, когда французы вмешались на море в спор за «польское наследство», а на подступах к Черному морю не без его, Остермана, наущения Россия отстаивала свои права у турок.

По-другому смотрелся теперь Андрей Иванович и среди правителей.

После генералиссимуса у него был военный чин, равный генерал-фельдмаршалу. В новом качестве ой, в разгар лета, вызвал президента Адмиралтейств-коллегии к себе домой. Теперь в покоях Остермана адмирал Головин, соблюдая субординацию, почтительно слушал генерал-адмирала, но тот был настроен благожелательно.

— Ты уж не пеняй, Николай Федорович, что я тебя потревожил к себе в дом, ноги не двигаются, присаживайся. — Кивнув на бумаги возле кресла на столике, озабоченно продолжал: — Нынче по всему раскладу шведская сторона затевает супротив нас войну, неймется им, мнят земли свои возвернуть от Выборга до Риги. Потому знаешь, у нас в Кронштадте да Ревеле силенок маловато, а в Архангельске готовых корабликов дюжина.

«Знает все, прохиндей, — беззлобно подумал Головин, — сосчитывает все по своим бумагам».

— Надобно определить туда знающего адмирала и привести эскадру в Кронштадт. — И, упреждая ответ собеседника, Остерман продолжал: — Видимо, кроме Бредаля, некого послать.

— Он единый, — согласился Головин, — Гордон не в счет, едва ноги волочит, Мишукова не миновать флагманом здесь, в Кронштадте, определять.

— Ну так ты и распорядись не мешкая: Бредалю к Архангельску отправиться, а Мишукова отряди в Кронштадт. Небось на здешней эскадре не ахти какое состояние, — закончил аудиенцию Остерман.

Предусмотрительный генерал-адмирал, взявший в свои руки все заботы о флоте, действовал теперь можно сказать, без оглядки на правительницу. По его указанию на стапелях Адмиралтейства закладывали новые корабли, фрегаты, галеры. В кронштадтских арсеналах пополняли запасы пороха и пушечных припасов, срочно подвозили недостающий комплект рангоута, такелажа, шили новые паруса.

Перемена власти начала сказываться и в повседневных флотских буднях. Адмиралтейств-коллегия восстанавливала несправедливо обиженных флотских офицеров. Одним из первых оказался Дмитрий Овцын.

«Понеже написанному по делам тайной канцелярии, — гласило постановление Адмиралтейств-коллегии, — из морских лейтенантов в матросы Дмитрию Овцыну по премории той же канцелярии велено прежний чин отдать и о написанном его Овцына по-прежнему поручиком к капитан-командору Берингу указ от коллегии отослать».

Чтобы показать шведам боеготовность кронштадтской эскадры, Остерман распорядился Головину отправить три фрегата к Архангельску.

— Шведы непременно эти фрегаты не раз увидят, пускай знают, что в Кронштадте не спят моряки.

— И то правда, — согласился приболевший Головин, — в эту кампанию одни пакетботы почту развозят.

Действительно, кронштадтская эскадра третий месяц стояла без движения на рейде. Как и в прошлую кампанию, в море раз в неделю снаряжали фрегат для крейсерской службы: а вдруг объявятся непрошеные гости.

Прошедшим летом шведы начали задираться на море. Пакетбот «Новый курьер» совершал обычный почтовый рейс из Любека в Кронштадт, у острова Гогланд его нагнала шведская шнява и потребовала пустить паруса и остановиться для осмотра.

— С какой стати, обнаглели шведы вовсе, — закипел командир пакетбота лейтенант Непянин, — флаг поднять, барабанить тревогу, пушки к бою. У нас их вдвое менее, но потягаемся.