Кража в особо крупных чувствах (СИ) - Волкова Дарья - Страница 16

Все дело в том, что в ее жизни не было таких мужчин. Да вообще никаких мужчин не было. Как там она думала недавно – сначала мальчики, потом старики. Из пионеров в пенсионеры.

Поэтому ее так ведет от Тихого с его зашкаливающей мужественностью и брутальностью. А ведь он, между прочим, подозревает Элину в убийстве. В убийстве ее собственного мужа. Только Эле теперь казалось, что он это сказал нарочно – что подозревает ее больше всех. Чтобы подразнить. Или чтобы посмотреть на ее реакцию. А на самом деле…

А на самом деле он, похоже, подозревает Женю.

Эля вздохнула, встала, пошла и достала сигареты. Она стала курить после того, как погибли родители. Валентин Самуилович ее за это журил, а то и вовсе отчитывал – и Элина, в конце концов, бросила. А теперь ее ругать некому.

Разве что Петр Тихий высказывает недовольство.

Да еще Женя заявил, что у нее сигареты очень вонючие. Да что бы он понимал.

Женя, похоже, и в самом деле мало что понимает. Теперь Элине думалось, что Валентина Самуиловича можно понять в отсутствии желания общаться с сыном. Женя был все же человек малоприятный – нытик со склонностью к склочности. Одно из самых неприятных сочетаний. Впрочем, как знать, каким бы вырос Женя, если бы его родители не развелись, или Валентин Самуилович бы больше принимал участия в жизни сына? А каким человеком стала бы сама Эля, если бы не осиротела в двадцать лет?

Никто не знает этого доподлинно.

Но одно Элина знала твердо – Женя не мог быть убийцей. Не мог. Но ее слово ничего не значит для большого хмурого следователя по имени Петр Тихий.

И имя ему подходит. Короткое и резкое. Как щелчок возведенного курка. А вот фамилия – нет, не подходит. Хотя... говорят, самые страшные люди – тихие. Про них никогда не знаешь, что они думают. Вот про Петра Тихого точно невозможно понять, что он думает. Как он ведет расследование, какие принимает во внимание факты? И к каким придет, в конце концов, выводам?

Элина вздохнула. И все же, несмотря на все сложности и неприятности с Женей, Элина была ужасно рада, что завтра увидит этого так странно волнующего ее человека – Петра Тихого. Пусть и в сопровождении каких-то там криминалистов.

Может быть, испечь чего-нибудь завтра? Ну, просто потому, что не пекла ничего давно. Ничего такого.

Ничего такого, думала Элина, стоя через пару минут перед шкафом. И надеть совершенно нечего. Ничего нового нет. Кроме купленных в припадке безумия белых кружевных прозрачных трусов. Но не в них же Тихого встречать? Хотя она пообещала сделать что-то, чего с ним раньше на допросах не происходило. Вряд ли он допрашивал женщин, одетых только лишь в кружевные трусы. Правда, такие женщины в его жизни наверняка были – но вряд ли он их в этот момент допрашивал.

Эля почувствовала, что щекам становится горячо. Петр Тихий уже не в первый раз становится причиной ее горящих щек. Эля решительно закрыла шкаф. Черт с ним, с Тихим. Криминалисты же ни в чем не виноваты, чтобы устраивать им такое испытание.

– М-м-м… – протянул Макаров таким тоном, будто кушал что-то вкусное.

– Что там?

– Тихий, сколько раз тебе говорил – не лезь мне под руку, когда я работаю! – безо всякого пиетета огрызнулся криминалист. А потом с торжествующим видом упаковал что-то в пакетик для образцов.

– Ну?!

– Подождем результатов экспертизы… – нарочито медленно проговорил Макаров, убирая пакет в алюминиевый чемоданчик.

– Да скажи хоть, что там!

– А то ты не видел.

– Не видел! Ты же сказал не лезть под руку!

– Ладно, – смилостивился Макаров. – Волос там. Явно человеческий.

– Седой? – Петр мгновенно вспомнил наружность покойного профессора.

– Нет, не седой. Какой-то темный.

– Прямо черный? Принадлежит брюнету? Или темно-русый?

– Слушай, отстань ты от меня! – снова закипел Макаров. – Просто темный. Черный или темно-русый – это я тебе сказать не могу. Не седой, не светлый и не рыжий, – Макаров ехидно кивнул на шевелюру Петра. – Остальное – при экспертизе.

– Генную экспертизу сможем сделать?

– На предмет?

– На предмет совпадения с другим образцом. И на предмет установления степени родства.

– Ишь, какой хитрый. Ну, давай образец, там посмотрим.

– Дам.

– Иконы изымать будем, Тихоныч?

– А что нам это даст?

– Ничего, – пожал плечами Макаров. – Все, что мне надо, я с них снял. Ну, мало ли. Для определения ценности.

– Так не пропали же, – ответно пожал плечами Пётр. – Лежат в сейфе – и пусть лежат. Мне только этой головной боли не хватает – чужих особо ценных икон. На хрен.

Макаров хмыкнул и окликнул своего коллегу, который у другого шкафа с любопытством разглядывал коллекцию бронзовых статуэток.

– Поехали! Тихий, ты с нами?

– Петр Тихонович, я бы хотела с вами кое-что обсудить, – раздался от двери негромкий голос хозяйки квартиры.

– Езжайте. Я пока задержусь здесь.

– Я испекла пирог.

– Вишневый?

– Нет, – она слегка растерянно моргнула. – Морковный.

– Морковный? – Петр демонстративно изобразил в голосе разочарование.

– С апельсиновой глазурью.

– Ну, если с апельсиновой глазурью – тогда годится. Давайте свой пирог.

Они молча ели пирог. И в самом деле, вкусный. Какое-то это странное было молчание. Петр сидел за столом напротив женщины, убийство мужа которой он расследовал. Да, у нее алиби. Но все же… Все же есть нюансы, как говорится. И вариант опосредованного участия ее в преступлении исключать нельзя. Хотя Петр в него не верил. Нет, это был даже не вопрос веры. Некоторые вещи он чувствовал абсолютно точно. Обличая это чувство вслух вместо привычного ему внутреннего «жопой чую» в более цивилизованное, произносимое вслух «спинном мозгом ощущаю». Арсений над этой формулировкой неизменно ржал, но так же неизменно доверял. Ибо спинной мозг Петра Тихого ни разу не подводил. Элина Конищева не имеет никакого отношения к убийству своего мужа. Но это же не повод сидеть с ней за столом и с полным ощущением того, что ничего такого сверхординарного не происходит, пить чай с пирогом. Морковным в апельсиновой глазури. Вкусный, между прочим, оказался пирог.

– Элина Константиновна, вы хотели со мной что-то обсудить? – Петр решил все же призвать в помощники свой профессионализм, а то следователь при исполнении так полпирога сожрет – и все без пользы для дела.

– Вкусный пирог? – ответила она в своей излюбленной манере вопросом на вопрос

– Очень, – искренне ответил Петр.

Ему на тарелку положили еще один добрый кусок пирога и задали еще один вопрос.

– А вы сегодня вообще ели?

Любопытно. Элина Конищева собралась с ним обсудить его режим питания?

– Я с утра дома позавтракал, – честно ответил Петр. – А вот с обедом как-то не сложилось.

– Скажите, вы женаты?

С каждым вопросом все интереснее и интереснее. Петр откинулся на спинку стула и сложил руки на груди. Девушка, сидящая напротив, прямо встретила его взгляд. У нее сегодня свободно распущены волосы, и это ей необыкновенно идет. На ней светло-голубая футболка и темно-голубые джинсы на бесконечных ногах, и все это тоже ей необыкновенно идет, подчеркивая цвет глаз. Которые, кажется, подкрашены – впрочем, Петр никогда не умел этого определять в женщинах точно. Только губную помаду различал – очень противная на вкус или терпимо.

– Знаете, Элина Константиновна, если бы не ваше свежее вдовство, я бы заподозрил вас в матримониальных планах в свой адрес.

– А вот не надо недооценивать женское коварство.

– И пары башмаков она еще не износила…

– Вы все-таки феноменально образованы, Петр Тихонович.

Так. Шутка несколько затянулась. Петр дернул плечами, поправляя кобуру, напоминая, прежде всего, самому себе о своем-таки служебном положении.

– Элина Константиновна, о чем же вы все-таки хотели со мной поговорить?

– Поговорить? Да-да, поговорить, – она произнесла это рассеянно, словно думая о чем-то другом. – Я действительно хотела, но… Я все никак не могу решить, как начать. И подобрать слова тоже не могу.