Укрепить престол (СИ) - Старый Денис - Страница 4

Далее мне, государю, отказывалось в строительстве новой резиденции. Я не хотел жить в Кремле. Тут может быть казна, работать Боярская Дума, место для приема послов и, может и работы. Но я хотел более уютный дом, чуть в стороне от бунтарских центров. Скажем… на Воробьевых горах, или где выше на Яузе, за Немецкой слободой. И мне предлагают отказаться от строительства, которое оценить пока вообще сложно, но не менее ста тысяч рублей только на первом этапе.

Тут можно было явить свою волю и сказать, что ХОЧУ. Однако, в России уже голодают люди и даже исключая гуманизм, а включая политика-прагматика, нельзя строиться, пока народ не накормлен, если нет желания после давить бунты того самого народа. Я же хороший царь, думаю о народе, что именно такой образ должен складываться у людей.

Еще мне крайне рекомендовалось в этом году больше не делать закупок вооружения, коней и пороха, заморозить производство пушек, бронзу на которые приходиться задорого покупать. Конечно! Церковники «под шумок» межвластия выгребли всю бронзу на колокола, как и самих литейщиков. Но не забирать же! Я еще не обладаю своеволием Петра Великого, не по характеру, но по обстоятельствам и самой системе.

Была рекомендация от Головина завязывать с обучением гвардии и строительством военных городков. Но вот что я не готов делать, так это.

— К чему все это, от чего Василий Петрович первым говорит? Дабы мы уразумели, что воевать нужно быстро. Коли мира до осени не будет, мы потеряем Россию, — говорил я, пытаясь по выражению лиц понять, не обвиняют ли меня собравшиеся в том, что я подвел страну к таким рискам.

Да, я сам себя обвиняю, что не нашел обходных путей. Что не подговорил запорожских казаков на волнения и не пригрел на груди своей царской гетмана Сагойдачного. Что не нашел возможным подмешать яд Сигизмунду и ввергнуть Речь Посполитую на пару лет в пучину магнатских распрей и поиска короля. Может и еще что иное можно сделать, но я выбрал тот путь, когда «все или ничего».

— Снеди и порохового запаса не ждать более? — спросил Скопин-Шуйский.

Не сказать, что вопрос прозвучал с обидой, или с обвинением. Скорее, Михаил Васильевич спрашивал с неким разочарованием. Но не ему говорить о провизии. Военные склады под завязку набиты, в каждом городе, даже в селах есть свои амбары и с зерном и сараи с животными на убой. Перестарались мы с «продразверсткой», оставляя крестьян голодать.

— Пока рано бить в колокола и сумневаться. Склады полные. Более того, жду от вас предложений, как бы нам чуть долю со складов забрать. Люди у Брянска, те, что еще остались после набегов, да у Чернигова голодают. Как бы не вышло так, что встречать станут ляхов с хлебом-солью, — сказал я, при этом мой взгляд, я прямо это ощущал, непроизвольно стал жестким и требовательным.

То, что приходят сведения из Чернигова, Брянска, Стародуба от том, что люди голодают — это еще было как-то объяснимо — все-таки там была война, и Лжедмитрий Могилевский с поляками и казаками так порезвились, что не только людей повырезали, но и оставили их без урожая вовсе. Чернигов мог бы прокормиться за счет торговли с ближайшими регионами Речи Посполитой, однако после всех событий даже для контрабанды возможностей сильно поубавилось.

Голод ощущался также и на Смоленщине и частью на Псковщине, задело и Новгородчину. И в этом также была виновата предстоящая война. Военные, тот же Скопин-Шуйский, не церемонились в выборе средств, как именно пополнить даже сверх нужного свои склады. Поэтому у местного населения часть урожая забиралась, часть шло на налоги либо помещикам. Ну, а остатка явно не хватало не то, что до следующего урожая, но и до первой травы, когда появится хоть какая-либо возможность варить, к примеру, «нисчимницу» [название супа в восточной Беларуси, части западных русских земель, состоящий из травы: крапивы, щавеля и пр.].

Вот и выходило, что склады полные, армия готова воевать, при этом сытно кушать, а крестьяне вот-вот снова побегут подальше от голода к тем же казакам, как это было в 1600–1603 годах.

— Государь-император, ты повелеваешь нам отдать часть припасов? — спросил Скопин-Шуйский, как бы давая мне шанс одуматься.

— Михаил Васильевич, ты же воевать собрался с помощью земляных и деревянных укреплений, так ведь?

Скопин-Шуйский оглядел всех присутствующих несколько недоуменно, не ответил, но кивнул, соглашаясь.

— Так возьми крестьян, пусть копают, и стрельцам легче, и более крепкое укрепление поставишь, — предложил я, как мне казалось, неплохой вариант.

Можно взять из крестьянской семьи одного мужика, дать семье продовольствия, а мужик этот поработает с месяц на укреплениях. Тогда и семья никуда не убежит, и поля будут засеиваться, так как крайне редко бывает, что в семье только один работоспособный мужчина. Условно: и волки сыты, и овцы целы. Чего нельзя делать, так это давать продукты просто так, по доброте христианской.

— Государь-император, с крестьянами замедлится движение войск. Появится скученность, так ты сам называешь. Могут и хвори какие приключиться, — озвучил головной воевода и негативную составляющую моего решения.

И все-таки я настаивал, чтобы крестьян привлекали.

— Дмитрий Михайлович, ты из Смоленска прибыл? Готов город к обороне? — спросил я Пожарского после того, как все же удалось убедить Скопин-Шуйского в моей правоте.

— Государь, никто не возьмет Смоленск. Нынче никто, — жестко, с некоторой зловещей ухмылкой, сказал князь Пожарский. — До холодов поспели выкопать еще один ров, подвезли бочки с земляным маслом, все, что нашли в Москве и Нижнем Новгороде от купцов астраханских. Наготовили рогатки, чеснока [железные шипы против конницы]. Такоже подвезли пушек, порохового запасу, новых шведских пищалей. Так что, Государь, не было еще на Руси столь крепкой твердыни, яко же нынче Смоленск, — пафосно закончил свой сумбурный доклад князь Пожарский.

Впрочем, я от него не требовал цифр, уточнений, деталей. Все, что мне нужно было, прописано в докладе, составленном Пожарским, Шейном и Федором Конем. Вот, куда еще ушло немало средств, но Смоленск, я более, чем уверен, уже является крепостью мощнее, чем было в иной реальности. Как минимум голода в городе в ближайшие два года случиться не должно.

Склады полные, а население (всякого рода купцы, лишь частью ремесленники, ростовщики и обыватели) по весне отправятся в Можайск, где как раз будут освобождаться дома, в которых сейчас зимуют пленники. С другой же стороны, весной в Смоленск прибудет подкрепление числом в три полка стрельцов и еще пять сотен служивых дворян и детей боярских. Гарнизон города будет составлять чуть более десяти тысяч человек при большом количестве орудий и с использованием разных хитростей, в том числе и горючих смесей. Так что есть надежда, что крепость устоит, а поляков получится разбить.

— Иван Исаевич, — Обратился я уважительно к донскому атаману. — А ты с Захарием Петровичем расскажите, что измыслили, и как будете брать Ригу.

* * *

Гродно

13 марта 1607 года

Король Речи Посполитой Сигизмунд III Ваза не мог скрыть своего раздражения. Само присутствие Станислава Жолкевского, польного гетмана, вызывало бурю негативных эмоций у короля. Негодование венценосной особы еще более усиливалось пониманием, что Жолкевский не любит короля, может, еще больше, чем король презирает гетмана. Но есть моменты у политика, когда нужно переступить через собственные эмоции для общего блага. И Сигизмунду становилось противно от того, что с Жолкевским ему приходится переступать через себя уже который раз [обоюдное неприятие между Станиславом Жолкевским и Сигизмундом III Вазой было известно всем современникам, между тем гетман всегда был на стороне короля].

Станислав Жолкевский смог удивить Сигизмунда тем, что после объявления Зебжидовским рокоша королю, польный гетман встал на сторону коронного войска. Этот поступок Станислава в значительной степени повлиял на то, что у Сигизмунда оказалось в распоряжении более подготовленное и организованное войско, которое не должно было оставить шансов бунтарям. Но Сигизмунд признателен не был. Жолкевский не следил за тем, что говорит в адрес короля, не стеснялся критиковать Сигизмунда, пусть и оставался верен Короне.