Укрепить престол (СИ) - Старый Денис - Страница 18

Ага! Именно что королевич интересуется! Да Густав Адольф нынче «не комильфо» и держится только на морально-волевых, чтобы не свалить в глубокий сон. Все же перебрал мальчик, способный в будущем стать палачом России. Может сразу его того? Был бы под рукой яд, что подействует через недельку… Нет, я могу быть беспринципным, но дети… они имеют шанс жить и стать хорошими людьми.

— Крым, штым, пук, — зло проговорил один из сопровождающих королевича.

Перевода не потребовалось, так как слова подкреплялись жестами и яркой, раздраженной интонацией. Мужик нервничает, что королевич уже закатывает глаза и чуть держится на ногах.

— Скажи ему, чтобы вели королевича в покои! — повелел я Михаилу.

— Я есть простить, но ваше величество, не будет ли так угодно, поговорить? — спросил Делагарди, и явно заданный вопрос был спровоцирован не только Якобом Пунтоссоном.

— Отчего и не поговорить! — сказал я, и панибратски ударил по плечу Делагарди.

Королевич, королевичем, но тут есть люди, которые имеют влияние на шведского короля. Как правило, воспитатели наследников зачастую весьма значимые люди и для государя и для государства.

— И Россия не будет более предпринимать попыток выйти к Балтийскому морю? — Михаил Васильевич перевел мне вопрос от мужика, который более остальных нервничал по поводу опьянения королевича.

Это был Юхан Шютте, назначенный главным сопровождающим в свите королевича, который закатил истерику отцу в своем желании изучить театр военных действий и посмотреть на русское войско. О данном персонаже я не знал ничего [один из сподвижников и политиков при Густаве II Адольфе и дочери короля Кристины]. А вот вторая фамилия, или третья, если считать Делагарди, резала слух и что-то в памяти всплывало.

Аксель Густавссон Оксеншерна! Он должен был сыграть видную роль в истории Швеции [ригсканцлер, смог победно закончить Тридцатилетнюю войну]. Сейчас же передо мной молодой мужчина, но с цепким взглядом профессионального военного и кого-то еще, может интригана.

— О чем вы хотели со мной поговорить? — спросил я, а Михаил Васильевич споро перевел.

Перевод нужен был больше для Оксеншерна.

— Есть главный вопрос — насколько ты, государь, собираешься использовать Швецию в своих интересах и когда планируешь начать войну уже со шведским королем, — растерянно переводил слова Акселя Густавссона Михаил.

Лихо начинает переговоры будущий второй человек в Швеции. Сразу показывает, что просчитал партию и знает все ходы. А это значит то, что нужно менять комбинации, или начинать новую партию, до того сметая все фигуры с доски. Можно играть и дальше по намеченному плану, но с большой вероятностью риска.

— Ха-ха! — демонстративно рассмеялся я, скрывая за смехом свою растерянность. — А ты откровенный!.. Нам суждено соседствовать и так или иначе, но решать многие проблемы, желательно переговорами.

— Переговоры возможны почти всегда, вопрос только в том, на какие уступки может пойти Россия, — Аксель изобразил притворную улыбку.

Делагарди делал вид, что он дерево и лишь случайно тут произрастает. Это было понятным, так как шведы воевать будут, и сейчас они на нашей стороне, потому генерал просто улыбнется, разведет руки и сошлется на несдержанность и излишнюю фантазию Оксеншерна.

— Переговоры, мой друг, это всегда взаимные уступки, или вынужденные уступки, если война проиграна. Вот сейчас, вы, шведы, решаете свои проблемы с помощью русской крови…- Аксель набрал воздуха в легкие и сделал попытку перебить меня. — Молчи, швед, да слушай русского государя-императора!

Я добавил, насколько только мог, металла в голос, и зло посмотрел на Акселя.

— Нынче мы нужны друг-другу, можно и далее жить в мире. Но ты мне скажи, швед, отчего Россия теряет каждый год более миллиона рублей, продавая Швеции зерно, которое после вы продаете дороже? Где Шуйский? Вы хотите его сделать фигурой и сыграть? Или Новгород? Отчего вы еще там, а, генерал Делагарди? — я посмотрел на Якоба Пунтуссона.

— Благодарю, государь, я узнал, все, что мне нужно. Дозволено ли мне будет откланяться? — Аксель встал по стойке «смирно».

Я тяжело дышал. Злость могла вот-вот выплеснуться. Меня эта скотина не ставит ни в грош, он уже сейчас хочет уступок. Каких еще? Москву отдать?

Я дал отмашку жестом, чтобы Оксеншерна убирался прочь. Как и прогнозировалось, Делагарди попытался сослаться на то, что была трудная дорога, все устали, вот и говорит Аксель не совсем то, что нужно и что слова этого человека точно не являются официальной позицией шведского короля. Вместе с тем, и генерал поспешил уйти, неловкость, повисшая в воздухе, не предполагала дальнейшей беседы.

— Михаил Васильевич, ты все понял? — спросил я Скопина-Шуйского, когда мы остались наедине.

— Нам нужно готовится к новой войне, не закончив еще эту? — ответил вопросом на вопрос головной воевода.

— Ты мне эту выиграй так, чтобы все заткнулись, чтобы два, а то и три года думали, да размышляли, стоит ли с нами связываться, а мы в это время войско будем тренировать. Я есть с деревянной миски стану, но деньги на войска найду! — говорил я в сердцах.

Не политик я, все же, не каждую эмоцию сдержать могу. Но и гнев, как по мне, был уместен. Меня качали и вывели на эмоцию. Будь иначе, то могли счесть за слабость. А так…

— Государь, можно ли? — спросил мой штатный киборг Еремей.

— Что еще и тебе? –спросил я.

— Так ты хотел напутствие дать… — не стал продолжать далее Ерема и правильно, не уверен, что Скопина-Шуйского порадуют те методы ведения войны, на которые я собирался дать свое «царское благословление».

— Выиграй мне эту войну, Михаил! — потребовал я и направился к своему шатру.

Внутри моего временного жилища, к слову сырого и мерзлого, уже поздний вечер и холод был более чем ощутимый, находились парни, которым суждено потрепать поляков. Я надеялся на то, что в этом времени о диверсионной работе у противника не так, чтобы много соображений и есть возможность изрядно похулиганить и на коммуникациях и где взорвать фугас, обрушить мост, отравить колодцы, подпалить конюшни. В общем — фантазия, а так же безумие и отвага.

И было все равно на то, что поляки могут узнать о моем напутствии, если кто из двенадцати парней, что стояли передо мной, попадется и начнет говорить. Пусть знают, кого обучает самолично государь русский и что не скрыться никому, хоть в Варшаве, хоть еще где.

— Егорка, нагадь ляхам так, чтобы они пожалели, что пошли на нас войной еще до того, как мы встретимся с ними в бою! — заканчивал я напутствие и обнял каждого из бойцов. — И пусть горит земля под ногами наших врагов!

Глава 5

Глава 5

Москва

18 апреля 1607 года

Ксения Борисовна маялась. Не могла найти себе место и дело. Вышивка? Она уже украсила шелковый платок ликом… Мужа. Никому не показала, испугавшись того, что ощущает, смотря на тот образ, который ей сильно напоминает своего… Дмитрия. Порой возьмет платок, посмотрит… и вновь прячет его под подушку, злясь на себя за проявленную слабость.

Ранее она лишь хотела уйти из монастыря, не смирилась с ролью невесты Христа, есть грех. Но это не единственный грех, что до сих пор смущает женское сердце. Она сопротивляется любить своего мужа. Любит его, но боится привязываться. Вначале Ксения думала, что такие противоречия в ее сердце — это потому, что никак не может смириться с убийством мамы и брата, что может потерять еще одного человека, к которому будет привязана. Но нужно уже признаться себе. Да, она боится потерять того, самого.

Развалившись на кровати, на Ксению накатили воспоминания, как же ей было хорошо вот тут, когда они… даже в постные дни, предавались любви. Неужели именно это, когда она, забываясь обо всем, превращаясь в другую женщину, жаждущую ласки, и есть то, что так влечет к мужу? Есть ли что иное, что их объединяет? Дочь. Да! Дмитрий любит ее, часто возится, а Ксения даже непроизвольно, сопротивляясь низменным чувствам, ревнует к дочери. Времени, проведенного с мужем, ей постоянно мало.