Меж двух времен - Финней Джек - Страница 51

— Я предпочел бы обдумать свое мнение, — сказал он, — если б только видел такую возможность. Предпочел бы взвесить все «за» и «против». Без нажима, не торопясь. Но, если говорить начистоту, я склонен присоединиться к вам.

Эстергази открыл было рот, хотел что-то сказать, но Данцигер его перебил:

— Значит, так? Решение, значит, принято?

— Не думаю, что есть формальные… — начал Эстергази, но Данцигер опять его прервал, на сей раз резко, грубо.

— Перестаньте юлить! Это решение? — Он выждал секунду, затем гаркнул:

— Ну?…

Эстергази сжал губы и покачал головой. Момент был щекотливый.

— Получается так, доктор. Ничего не…

— Я выхожу в отставку.

Данцигер встал и отодвинул стул, чтобы выйти из-за стола.

— Подождите! — Эстергази тоже встал. — Мы просто не может допустить, чтобы это произошло подобным образом. Я хочу с вами поговорить. Один на один. Буквально через несколько минут.

Нужно отдать старику должное: он никогда не терял чувства собственного достоинства. Вот и теперь он не стал бурно отказываться или хлопать дверью — такая мелодрама претила ему.

Он лишь помолчал немного, потом сказал:

— Пожалуйста. Но ведь уже свершилось: никто не передумает и не отступит. Я буду ждать вас у себя в кабинете, полковник.

В полном молчании он направился к двери и вышел.

— Не нравится мне это, — произнес кто-то на другом конце стола, и все обернулись на голос. Говорил молодой, но уже полнеющий и лысеющий человек, кажется, представитель одного из калифорнийских университетов. У него было интеллигентное лицо, но сейчас оно было еще и рассерженным. — У меня нет права голоса, почти нет права высказывать свое мнение, да и интерес во всем этом предприятии небольшой: я метеоролог и нахожусь здесь главным образом для доклада своему университету. Однако я не уйду отсюда, не спросив: как можно набраться наглости поступить вопреки суждению и вопреки решению доктора Данцигера?

— Слушайте, слушайте! Как говорят англичане… — заявил кто-то довольным тоном; один из тех, кто любит потасовки, пока сам стоит в стороне.

Я думал, что отвечать будет полковник Эстергази, но поднялся Рюб — медленно, не спеша, совершенно спокойно и, подумалось мне вдруг, с полным сознанием своей власти.

— Как? Да потому, что назад дороги нет. И быть не может.

Нельзя потратить миллиарды, подготовить полет человека на Луну, а потом решить, что нет, не будем. Или изобрести самолет, осмотреть его со всех сторон, а потом разобрать по винтикам и разорвать чертежи, чтобы кто-нибудь когда-нибудь не сбросил с него бомбу. Предприятия такого масштаба, как наш проект, нельзя приостановить; человечество этого никогда не делало. Риск? Быть может, да. Безусловно — да! Но кого и когда останавливал риск? Кого-нибудь из тех, чей день рождения стал национальным праздником? Мы пойдем вперед. Мы…

— Кто это «мы»? — выкрикнул сердитый голос, не знаю чей.

— Все мы, — сказал Рюб тихо, наклоняясь над столом и опираясь на костяшки пальцев. — Все, кто вложил бесконечно много времени и энергии в это дело, для кого оно стало важной частью жизни. Думайте, черт побери! Неужели вы считаете, что проект можно остановить? Бросить? Забыть? Нет, господа, чего не будет, того не будет. Так что нечего нам тут с вами штаны просиживать и болтать без толку…

Это, в сущности, положило конец выступлениям, хотя разговоры еще какое-то время и продолжались. Принесли копии моего отчета и результаты перепроверки и роздали присутствующим; все экземпляры были пронумерованы, и их надлежало сдать не выходя из зала. Очень многие поднимали глаза от текста, находили меня и улыбались, не скрывая изумления, а я ухитрялся ухмыляться им в ответ. В какой-то мере чтение подхлестнуло спор: одни соглашались, что проект надо со всеми возможными предосторожностями продолжать, другие подвергали это сомнению или ставили недоуменнее вопросы. Мне кажется, многие раньше просто не понимали, как мало значит их присутствие, когда дело доходит до принятия решений.

Закрылось совещание на том, что Эстергази в тактичной форме напомнил всем участникам о совершенно секретном характере сведений, с которыми их ознакомили. Им сообщат о времени следующего заседания, а пока — спасибо, что пришли, и до свидания.

Рюб понимал, что для меня решение еще впереди, и оказался рядом со мной, когда я вышел из конференц-зала. В коридоре он предложил мне заглянуть на Шестую авеню, в бар, куда мы уже ходили раза два и где можно было перекусить. Я ответил, что сперва хотел бы повидать доктора Данцигера, и мы вместе дошли до его кабинета. Но секретарша сказала нам, что у него полковник Эстергази и что, похоже, они просидят там долго, — не думаю, чтобы Рюб сильно этому удивился. Я был голоден как волк и принял его предложение; мы заказали по большой тарелке овощного супа, сандвичи с горячей солониной и по две кружки пива. Сидели мы в последней кабинке в заднем углу, с двух сторон на нас смотрели глухие кирпичные стены, и рядом не было никого, кто мог бы подслушать разговор.

Не стану детально описывать всего, о чем мы говорили. Мы сделали заказ, и Рюб тут же начал излагать в тихой, трезвой манере, что, хотя они очень надеются на продолжение совместной работы — подбирать кандидатов трудно, и готовить их долго и хлопотно, — тем не менее свет на мне клином не сошелся. Им будет очень жаль, если я уйду, но со временем замена обязательно отыщется. Я и сам это знал, конечно. Во всяком случае, я знал, что заменить меня пусть не так просто, как пытался представить Рюб, но в принципе возможно. И его слова заставили меня слегка похолодеть, потому что уж себе-то самому врать было ни к чему: я не сумел бы примириться с мыслью, что никогда туда не вернусь. Но я лишь кивнул и сказал, что, конечно, все это так, но могу ли я с чистой совестью продолжать участвовать в проекте, если приду к выводу, что он несостоятелен?…

— Послушай, Сай, — сказал Рюб тихо-тихо, — доктор Данцигер старый человек. Согласись. И того, что приключилось в связи с проектом на сей день, для него уже многовато. Для него кульминация уже позади: он достиг того, к чему стремился. И если тем все и кончится, он будет только доволен. Я люблю его, честно. Но он старый человек, одержимый навязчивой идеей риска. Послушать его, так можно подумать, что если б ты слишком громко чихнул там, в январе 1882 года, то положил бы начало такой цепи событий, которая могла бы привести к гибели всего мира. Но это же не так! Это повлияло бы на события не больше, чем если ты сейчас чихнешь. Попробуй! — Он усмехнулся.

— Давай, чихай! Здесь десятка два людей, а ведь ни один сукин сын и внимания не обратит. Да, черт возьми, люди не решают, жениться им или не жениться, и вообще не принимают важных решений из-за какого-то тривиального действия первого встречного. Ведь это даже не ты распалил своего Пикеринга. Ясно, что такой уж у него характер, так он себя ведет изо дня в день — и повел бы себя соответственно, был бы ты поблизости или нет. Да и не вижу тут принципиальной разницы: события поистине важные не происходят по чистой случайности. Они результат взаимодействия такого множества сил, что становятся попросту неизбежными и не вытекают из какого-то одного отдельно взятого поступка. Если только ты не задашься специальной целью совершить что-нибудь такое, что привело бы к изменению крупного события, на многое ты не повлияешь. Хочешь сладкого?…

Я отказался, а Рюб заказал себе кусок яблочного пирога и еще кружку пива. Потом, словно повинуясь внезапному импульсу, он улыбнулся мне — душа-человек, да и только, — и воскликнул:

— Черт возьми, Сай, оставайся с нами! Ты-то до сих пор никому не причинил вреда, ни на что не повлиял — у нас есть тому доказательства. То же будет и впредь, если сам будешь осторожен…

Мы еще немного потолковали о моих приключениях в доме N19 по улице Грэмерси-парк; Рюб удобно устроился в углу кабинки и попыхивал сигарой, а я рассказал ему кое-что о своих впечатлениях от Нью-Йорка тогдашнего и теперешнего. Слушал он зачарованно, задавал вопросы и в конце концов заявил: