Пусть дерутся другие (СИ) - Булаев Вадим - Страница 15

После года пребывания особая комиссия могла предоставить право на получение посылки с ограниченным перечнем товаров: кофе, конфеты, печенье. По отдельному разрешению допускалось свидание.

Драконовские условия. Закон делал всё, чтобы «оранжевые» испили чашу наказания до дна. Оправдание сложившимся порядкам явственно читалось между строк: «Не нравится — не садись в тюрьму».

Для общего ознакомления До-До упомянул и синих с зелёными, сидящих по своим блокам, будто в других государствах.

У них условия содержания резко отличались в положительную сторону. Разрешались телефонные звонки по довольно запутанной схеме поощрений, семейные встречи, предоставлялась возможность работать в сфере обслуживания заключённых и зарабатывать реальные деньги, выдаваемые при освобождении.

Старший блока описывал соседствующую вольницу с плохо скрываемой злобой, с завистью, импульсивно, из-за чего образовательное повествование превращалось в сбивчивый пересказ потаённых мечтаний.

Но самое занимательное началось под занавес. До-До охрип, часто делал паузы, а потом сказал совсем от себя, отложив журнал:

— Слушайся господина старшего надзирателя, если хочешь выйти отсюда. Слушайся, как родную маму. Иначе в блок «Е» переведут.

— Блок «Е»? — мне казалось, что в тюрьме только три блока, по числу цветов одежд для заключённых.

— Блок «А» — мы. Блок «В» — синие. Блок «С» — зелёные. Блок «D» — пожизненные. Да, есть и такие. Блок «Е»... ну, не полноценный блок, а так, аппендицит в тюремной больничке — психиатрическое отделение. Туда лучше не попадать.

— Почему?

— Признают социально опасным. Полгода проведёшь в изоляторе под таблетками. Лишишься всех перспектив до конца срока. Вообще всех, — акцентировал он. — По выходу оранжевый блок вишнёвым вареньем покажется. Имелся у нас смельчак... Доказывал независимость, спорил с господином Паем. В итоге удавился через неделю после выхода из психички. Боялся, что могут обратно вернуть... У тебя какая статья?

Я перечислил все. Выслушав, До-До заявил:

— С таким набором досрочное освобождение возможно только через президентское помилование или пересмотр дела. При хороших адвокатах можно попробовать выбить... лет через десять. У нас иногда выпускают тех, о ком друзья на воле не забыли, — в его голосе отчётливо мелькнуло что-то личное, разъедающее душу. — Короче, я сказал — ты услышал. Мой тебе совет — не беси Пая. Не надо.

Важные сведения. Вряд ли врёт.

— Спасибо. И прости за физиономию.

Раскаяния за содеянное я не испытывал, но больше мне заплатить нечем, а быть в долгу я не привык.

— Норм, — отмахнулся старший по блоку, — Ты молодец. У нас каждого новичка на прочность пробуют. Делать-то с утра до вечера нечего... Чтобы ты был в курсе, меня действительно зовут Мистер До-До. Созвучно псевдониму одного торчка, вокалиста давно сгинувшей поп-группы. Мамаша соплюхой от него фанатела, фанатела, а потом попала на концерт, пробралась за кулисы, радостно залетела и восторженно родила. Имечко в наследство досталось.

— Прикольно... За что сюда угодил?

— Копа сбил. Скоро выйду. Полтора осталось. Но с Паем будь аккуратнее. Бесстрашный тип, бывший вояка. Единственный из охраны блока, кто среди нас в одиночку ходит. На остальных ещё насмотришься. Они, обычно, за мониторами сидят, показываются при закрытых камерах.

— А в целом, народ тут какой?

— Смирный. Все смирные, откровенных неадекватов держат в другой тюрьме. И все напряжённые. Половина из оранжевых ненавидит всех остальных. Так что, если заметишь нездоровый блеск в чьих-то глазах — отходи подальше. Случаются срывы, как у тебя. Другая половина — нормальные, но тоже напряжённые. Ждут неизвестно чего. Ежесекундно.

Едва он заткнулся, в коридоре прогудело:

— До-До! Свободен!

Старший по блоку поднялся, подхватил стул, доложил о том, что мероприятие прошло без происшествий, и свалил из поля зрения.

Его место занял крепыш-надзиратель. Я, на всякий случай, встал на жёлтые пятна, за пару мгновений успев привести койку в порядок. Зачем? Из-за привычки, приобретённой в армии. Видишь начальство — наводи лоск. В подкорку вдолблено, на инстинктивном уровне.

Пай постоял, изучая внутренности камеры, покачался с пятки на носок, с одобрением щурясь неизвестно каким мыслям. Когда ему надоела тишина, он заговорил:

— Усвоил урок?

— Какой из них, господин старший надзиратель? По пребыванию в карцере или рукопашному бою?

— Второй. Ты проиграл, несмотря на все старания. И будешь проигрывать, потому что я так хочу. Потому что никто не может выиграть у государственной машины. Вам попросту нечем выигрывать, а одного умения драться — мало. Нужны возможности, которых вы, оранжевые осужденные, лишены. Соображаешь?

— Да, господин Пай.

Скупость ответа, основанная на тюремном уставе и моём полном несогласии, вызвала у надсмотрщика лёгкое раздражение, трансформировавшееся в развёрнутое толкование выдвинутых постулатов:

— Ты достойно держался в карцере. Не требовал доктора, не взывал к совести охраны, не сыпал проклятиями. По законам жанра я должен восхититься твоей стойкостью, провести душещипательную беседу с сокровенными признаниями, и возвысить тебя до равного, — тюремщик начал прогуливаться вдоль решётки, взад-вперёд, заложив руки за спину на сержантский манер. — Но этого не будет. Мне не нужны любимчики. Мне нужны покорные. Ответь мне, Маяк, что подвигло тебя драться до последнего? Это иррационально. С каждой разбитой физиономией ты приобретаешь если не врага, то соперника.

Посчитав данный этап беседы законченным, он остановился, вопросительно выгнул бровь в ожидании пояснений. Я признался, не видя смысла юлить:

— У меня срок по верхней планке, господин старший надзиратель. Хочу внутренне перенастроиться, принять будущее. Пока получается плохо. А драка — она помогает выпустить раздражение. Только и всего. Ну и чмом становиться как-то... претит.

— Не можешь сдаться?

— Да, господин старший надзиратель. Не могу.

— Похвально, — Пай понял, о чём я пытаюсь сказать. — И опрометчиво. Тебе не победить систему. Она крепче всех нас, вместе взятых. Рано или поздно сломаешься.

— Возможно.

— Я тебя услышал. Настроен барахтаться до упора. Что же... ускорим процесс. Думаю, небольшой вводной будет достаточно. Тюрьма № 4 расположена вдали от всего, так что о побеге и не мечтай. Не дойдёшь. Подохнешь в дороге. Мы, сотрудники администрации, несём службу вахтами. Приезжаем на автобусе, уезжаем на автобусе. Вместе, потому что личный транспорт запрещён. Все тюремные автомобили имеют защищённый запуск и контролируются со спутника. При попытке захвата они остановятся. Пока доступно?

— Да, господин старший надзиратель.

— В случае бунта срабатывают протоколы защиты. Кое-что ты на себе уже испытал, но это так, считай, по затылку мама погладила. Выходы блокируются, активируется система подавления, прибывает спецназ. Зачинщики получают пожизненное, участники — на рассмотрение суда. Сколько — не скажу. С момента постройки тюрьмы, а это более семидесяти лет назад, ничего подобного не происходило. Гасилось на корню раньше, чем некоторые отчаянные парни осмеливались открыто протестовать против существующих порядков. Уяснил?

— Да, господин старший надзиратель.

Продолжил Пай не сразу. Он скептически усмехался, будто искал во мне что-то эмоциональное, бунтарское, сродни плохо скрываемой непокорности. Искал, и не находил, вынужденно пересматривая какие-то свои выводы о личности осужденного 2024А.

— Теперь о показной гордости и злоумышлениях в отношении тирана-тюремщика, то есть меня. Про блок «Е» слышал? До-До должен был тебе рассказать.

— Рассказал, господин старший надзиратель.

— Это чистая правда. Для перевода в те благословенные края требуется три рапорта о вопиющем нарушении режима содержания. Станешь портить мне нервы — я их напишу. Сразу, — он выделил эти слова. — Три. В каждом упомяну попытку нападения на сотрудника тюрьмы — это по умолчанию лишает тебя возможности подавать любые кассационные прошения. Понятно?