Аквариум. Геометрия хаоса - Кушнир Александр - Страница 15

После этой вечеринки Майк влился в ближний круг «Аквариума». Особенно быстро он сошёлся с Мишей Файнштейном-Васильевым, с которым у него нашлось множество общих тем — от заграничных пластинок до моделей самолётов. Марат также привязался к Науменко и помог ему записать в домашних условиях первые опусы. Параллельно с этим звукооператор «Аквариума» мотался на практику в родной Ереван, но неизменно возвращался к Оле Липовской, в квартире которой происходили эпохальные попойки.

В интервью для книги Ольга вспоминала, как в день своего рождения Борис наварил целую ванну пельменей (правда, детскую) — такое у молодого поэта было настроение.

«Вокруг музыкантов существовал обширный круг людей, считавших себя частью “Аквариума”, — рассказывала позднее Таня Апраксина. — Многих из них привлекали не столько песни, сколько личное обаяние всей группы, внутри которой Борис был вне конкуренции. Его подчёркнутая галантность, даже куртуазность, знаменитое целование рук дамам сочетались не только с разносторонней образованностью, интеллигентностью, сообразительностью, но и с оригинальностью и дерзостью. Он умел моментально расположить к себе, вызвать чувство полного доверия. Мне чрезвычайно импонировала его манера смотреть человеку прямо в глаза, очень открыто и глубоко. Его вежливость, внимательность к собеседнику, его открытость немедленно завоёвывали всякого».

В тот период Борису стало казаться, что состав «Аквариума» устаканился и в творческом процессе наступила стабильность. В этом была огромная заслуга Гаккеля, который сутки напролёт жил новыми песнями, аранжировками, репетициями и концертами.

«Со времени прихода Гаккеля в “Аквариум” его апартаменты, где бы они ни находились, являлись штаб-квартирой группы, — писал Гребенщиков “Правдивой автобиографии Аквариума”. — Меньше пяти гостей у него дома не собиралось. Сам Сева при этом много пил и курил, а затем мучался весь следующий день, но вечером вновь напивался в дым. Поэтому он изобрёл своеобразный метод игры на виолончели, который не требовал никаких занятий. Гаккель играл спонтанно, не стараясь сыграть как надо. И это у него получалось лучше, чем у Роберта Фриппа».

Энтузиазм, неподдельное гостеприимство и бесконечная самоотдача Севы ещё сильнее сплотили музыкантов. Именно тогда у Гребенщикова появилась идея: все члены группы должны быть не только единомышленниками, но и непременными соавторами. И он стал активно продвигать концепцию «“Аквариум” = Борис + Сева + Дюша + Фан», согласно которой каждый участник имел священное право на собственные ноты, мысли и краски. Собственно, так и произошло на нескольких треках в «Притчах графа Диффузора», и это был определяющий момент для идентификации музыкантов.

«Я отдаю вам песню и смотрю, верна ли она, — вдохновлял приятелей Борис. — Подрубаетесь ли вы в ту струю, которая течёт в ней под поверхностью слов и нот? И когда это происходит, мы начинаем выстраивать её — на основе нашего мироощущения… И если всё идёт верно, то мы получим творение, которое принадлежит каждому из нас. Ибо каждый его прожил и каждый расплачивается за него собой».

Борис понимал, что идею коллективного творчества, которую он отчасти «подрезал» у The Beatles, исповедует сразу несколько местных команд — например, «Мифы» и «Россияне». Последняя группа считалась тогда несомненным фаворитом ленинградской рок-сцены.

«По моему мнению, в то время лучше всех на концертах смотрелся Жора Ордановский с “Россиянами”, — рассказывал Марат. — Очаровательный парень, резкий и прямой, далёкий от всякого “эстетства”. Кстати, когда мне был нужен свидетель на свадьбу с Олей Липовской, Борю я отверг сразу… Просто представил себе, как он явится в женском платье или вовсе голышом, и поэтому пригласил Ордановского. Жора оказался идеальным свидетелем — сумел вовремя поставить подпись, вовремя улыбался, вовремя нажрался и даже буянить начал тоже вовремя».

Так случилось, что вскоре «Аквариум» выступил вместе с «Мифами» — в одной из школ на Васильевском острове. Народу в зал набилась тьма-тьмущая, и большинство из них оказались далеко не школьниками. Наверное, в этом сейшене, состоявшемся осенью 1975 года, не было ничего примечательного, кроме того, что он стал последним концертом перед уходом Фана в ряды Советской армии. Ждать возвращения друга в Ленинград надо было целый год, и это казалось Бобу и Севе невыносимым испытанием.

«Как-то раз я встретил в “Сайгоне” Гребенщикова и поинтересовался, как у “Аквариума” идут дела, — вспоминал Володя Рекшан. — Боб вежливо ответил, что они временно прекратили играть, поскольку басиста забрали в армию. Я спросил: “Будете ли искать кого-нибудь на замену?” Его ответ меня просто поразил: “Искать мы никого не планируем, а подождём, когда Фан вернётся из армии. Мы просто будем его ждать».

Мне всегда было непросто влезть в мозги Гребенщикова, но, судя по всему, в эти «военные месяцы» «Аквариум» действительно решил не выступать с концертами. Чтобы поддержать Михаила, музыканты отсылали ему в армию душевные письма. Вопреки цензуре некоторые из них дошли до воинской части, в которой служил Файнштейн-Васильев.

«Здесь петербуржно, — писал Боб зимой 1976 года. — Всех сайгонило и экзаменовало весь январь… Дюша флютится и ведет нудные беседы, как бы ему устроиться на работу. Джордж — не Джордж, головоломка, как и он сам. Приезжает Марат, но после этого немедленно уезжает. Поэтому смысла его приездов понять никто не успевает. Липовская же, не в пример ему, добросовестно беременеет».

Временно лишившись Фана и Дюши, «Аквариум» перешёл в аскетичную фазу существования: гитара, гармошка и виолончель. В это непростое время дуэт Борис + Сева разучил новые композиции — «С той стороны зеркального стекла», «Танец», а также психоделический «Блюз НТР»: «Я инженер со стрессом в груди, вершу НТР с девяти до пяти, / Но белый дракон сказал мне, в дверь подсознанья войдя, / Что граф Диффузор забил в стену гвоздь, / А я — лишь отзвук гвоздя». Примечательно, что этот программный номер Гребенщиков сочинил во время университетской практики, которая проходила в НИИ комплексных социальных исследований, на работе у Людмилы Харитоновны.

Тогда же Борис решил зафиксировать новые песни «для вечности». Запись происходила спонтанно — на квартире у вокалиста «Акварели» Якова Певзнера, проживавшего неподалеку от Витебского вокзала. В распоряжении музыкантов оказались четырёхдорожечный магнитофон «Юпитер» и самодельный ревербератор, а в гостиной было сооружено подобие звукоизоляции, собранное из картонных коробок для яиц. В этих монашеских условиях измученные студийным минимализмом Борис и Сева попытались записать вокал, гитару, гармошку и виолончель.

В итоге виолончель была слышна только в одной композиции. Все остальные песни, часть из которых фиксировалась в другом месте, были записаны под гитару и гармошку Гребенщикова. Несмотря на то что акустический альбом «С той стороны зеркального стекла» звучал сыровато, в нём отчётливо проглядывался фундамент будущей «новой религии». В немалой степени — благодаря пронзительным и самобытным текстам Гребенщикова:

«Песня “С той стороны зеркального стекла” была отмечена гармоническим совершенством, и в ней есть почти все кодовые “аквариумные” символы: Стекло, Игра, Покой, — размышлял журналист Василий Соловьёв-Спасский в книге “История светлых времен”. — Музыкально альбом незрелый, с дурацкими плёнками задом-наперед… Но есть в нём какое-то просветленное предчувствие будущих открытых континентов, те просторы, которые лишь чудятся в сновидениях кораблю, спускаемому на воду. В то время он был как тайна — загадочная и притягательная».