Амурский Путь (СИ) - Кленин Василий - Страница 50

Чай уже совсем остыл, когда Тугудай закончил свой рассказ. Дурной не мог перестать восхищаться своим воеводой, который не только выполнил задачу, но и расширил земли Руси Черной, привел под руку новые роды. Даже Албазин возродил! Хоть, и несколько неожиданным образом.

Вечером, сидя в атамановых палатах, Дурной долго вглядывался в рабочий чертеж амурских земель.

«Получается, теперь Русь Черная раскинулась от Шилки и до моря, — он даже в некотором восхищении оглядывал освоенные просторы. — Как же странно порой она строилась… Узнать бы, что-то прочное мы создаем? Или это всего лишь рыхлый песчаный… нет, не замок — домик. Который смоет первая же сильная волна…».

На бескрайних просторах живет от силы тысяч пять русских, тысяч десять дауров, да прочих племен, принявших закон Руси Черной — может, еще столько же. Впрочем, особняком эти народы уже мало где живут. Разве что староверы из зейских селений, да дауры Тугудая. В Северном давно уже казаки с местными… дружат, в Темноводном дауров поменее, но есть, в Пасти Дракона — гиляки, дауры да казаки вместе море покоряют. Даже на месте Албазина теперь нечто смешанное строится. Но самый сильный плавильный котел, конечно, в Болончане. Удивительное место создала Чакилган! Здесь и русские, и дауры, и тунгусы, и ачаны, и гиляки.

— Вот за ним будущее, — уверенно прошептал беглец из будущего и решительно свернул карту.

Всё, к чему он старательно шел последние три года, было сделано.

Осталось дело за малым.

Глава 50

— Нет.

Она стояла спиной к нему, стояла, глядя в бревенчатую стену — и на всё говорила только одно слово.

— Чакилган, солнце мое! Да я сам больше всего на свете хочу остаться с тобой. Но мне надо ехать!

— Нет.

— Ну, как ты не понимаешь, ведь всё делалось именно для этого. Тысячи людей на это трудились, сотни — погибли ради этого…

Чакилган резко повернулась: раскрасневшиеся круглые щеки ее были мокрыми.

— Тринадцать долгих лет я ждала тебя. Ждала, когда все вокруг говорили: он мертв, забудь. Потом случилась чудесная весть — и жизнь моя наполнилась цветом. Но тебя умыкнул Ивашка. Хвала духам, ты смог вернуться! Но потом снова ушел. Ушел молча и обоих моих сыновей забрал! И снова я ждала. Потом два года разъездов, я видела тебя неделю в месяц — и снова ты ушел. Ушел в такие дали, что и подумать страшно… За самую Стену! Полгода никаких вестей, но ты вернулся — и снова уходишь!

— Я уже два месяца здесь…

— Какое великодушие! — Чакилган наполнилась особой своей красотой, которая возникала в ней, когда женщина была в ярости. — Два месяца! А уезжаешь ты насколько? Скажи, это ведь дальше, чем цинская Столица?

— Гораздо дальше… — опустив голову, пробормотал Дурной.

«Настолько далеко, — промолчал он. — Что при самом наилучшем раскладе я вернусь года через три».

Сказать такое вслух у него язык не поворачивался.

— Я верю, что это важно, — угасла Княжна. — Не понимаю, но верю. Но пусть поедет кто-нибудь другой! Почему это всегда ты, Сашика? Пусть вот хоть Ивашка. Он же очень мудрый.

Ивашка треснул бы напополам от удивления, если бы узнал, что Чакилган такое о нем говорит.

«Упрек справедливый, милая, — вздохнул Дурной. — Вечно я во все лезу сам. Но тут случай особый. Даже Ивашка… даже с его боярским прошлым он не справится. Слишком много послезнания я собираюсь использовать. Опасного послезнания…».

— Он не хочет, — пробурчал несчастный муж вслух. Больше сказать ему нечего. К тому же, это правда. Дурной очень хотел взять бывшего боярина Измайлова с собой, его знания о московской жизни очень помогли бы… Но старый друг-враг уперся и ни в какую. Вряд ли он боялся, что его там вспомнят (это почти 40 лет спустя!). Но ехать в город, где он когда-то лишился всего, Ивашка не хотел…

Да, Дурной собирался в Москву.

Об этом он задумался еще до достопамятного островного совета. Когда появилась мысль про «легализацию» Руси Черной. Такое можно сделать только лично. И только с самим царем. А царя нужно завлечь: так и возникла идея довезти до Москвы караван с чудесами амурскими и китайскими. Да и царь тут нужен специальный…

Это была еще одна причина, почему Большак отложил легализацию на два года. С одной стороны, монгольский инцидент, а с другой — смена власти в России. Сейчас в Кремле еще царит Алексей Михайлович. Но уже зимой его не станет. И на престол взойдет сын — Федор. Про которого все знают только то, что он был очень болезненный и правил недолго.

«А ведь это далеко не самое главное, — рассуждал Дурной. — К власти пришел молодой, образованный, инициативный человек. Несмотря на болезни, Федор Иванович деятельно вникал во все дела. Он был не чужд западной европейской образованности, понимал ее полезность, собирался провести налоговую и административную реформу, развивал профессиональную армию вполне современного типа. Да он много что начал делать задолго до Петра, который еще и пресловутого ботика в глаза не видел… Но он был очень болезненный и правил недолго».

А что если и это изменить?

Еще прошлой зимой Дурной подошел к Хун Бяо и с улыбкой произнес:

«Не верю, что говорю это, Олёша, но, кажется, ты всё верно предвидел: вскоре мы сможем увидеть твою прародину — Тэвейю».

«Я же говорил, — улыбнулся щуплый даос. — Дао не волнуют чьи-то планы. Если уж оно решило довести меня до далекой земли моих предков — то доведет».

«Но мне там понадобится твоя особая помощь, — уточнил тогда Дурной. — Нужно будет спасти Белого царя от немочи».

Увы, он не знал точно, от какой именно. Да, наверное, никто вообще не знал. Беглец из будущего помнил, что в юности Федора переехали тяжелые сани. Но проблемы были и иного толка: очень больные ноги, царь временами просто не мог ходить, а европейские целители утверждали, что у него на организм фатально влияет цинга. Считалось, что то ли врожденно, то ли приобретенно Федор Алексеевич крайне плохо усваивал витамин С. Вывалив на Олёшу все имеющиеся сведения (кроме витамина С — беглец из будущего понятия не имел, как это объяснить), Дурной лишь добавил: «постарайся быть готовым к любой хвори». Даос с удвоенным усилием принялся заготовлять снадобья, готовить порошки и пилюли, делать разные настои с корнем женьшеня, которого он уже добыл в изрядном количестве.

Если удастся продлить Федору срок жизни и правления — то это уже не только для амурских земель перемены. Но и для всей России. Не будет «микросмуты» на долгих 17 лет. Как минимум. А как максимум — многие нужные стране реформы проведет не Петр, а его старший брат. Хотя, конечно, так решительно, как Петр I, никто их не проведет…

— Все-таки едешь?

Дурной мотнул головой. Он даже не заметил, как ушел в воспоминания, а после в грёзы. Чакилган стояла уже без слез в глазах, но руки ее совершенно безвольно висели вдоль тела.

— Через неделю, милая, — ответил ее муж севшим голосом, но твердо.

Караван снова собирался в Темноводном. Еще в разгаре была уборочная страда, а Большак уже повелел потихоньку свозить людей и товары. В дорогу он решил взять отряд не особо большой, но крепкий — 120 человек, все обученные, все при пищалях. Старался брать молодых, тех, кто провел на Амуре много лет, или даже родился. А такие уже были. За 20 лет с хвостиком в Темноводье выросло уже первое поколение «коренных черноруссов». В том числе, и от смешанных браков. Особенно много таких жило в Северном, но и в Темноводном и Болончане тоже хватало.

В дар царю-батюшке везли, прежде всего, золото (коего за три года накопили почти семь пудов — больше центнера) и пушнину. Кроме пресловутого соболя, коего имелось чуть ли не символические сорок сороков, на Москву решили везти несколько шкур леопардов и тигров; Ивашка с моря привез по связке шкурок каланов, морских котиков и сивучей. Дары моря. Вторым по значимости набором стали товары китайские: шелка самых разных плетений и расцветок — около двухсот рулонов. Чай — пять пудов (старались брать прессованный, этот в дороге не размокнет и не заплесневеет). Всякого фарфора захватили немного — всё равно мало шансов в целости довезти. Прочего — понемногу, больше для экзотики. Немного дырявой китайской деньги, роскошных халатов, серебряных украшений, дорогого оружия — всё это Дурной заботливо отбирал еще, находясь за Великой стеной. Были у него и другие подарки — совсем особые.