Костяной - Провоторов Алексей - Страница 15

Мой конь, для которого не существовало непроходимых дорог.

Я вывел его под свет луны. Викл был высок; стальные, как и у кузнеца, зубы поблескивали в отсветах молний. Он ел все.

– Хинга говорила, – прошипел Дрейн, сверкая железным языком, – что есть заклятие, способное вернуть тебе силу за счет твоей крови, взятой для меча, и железа для коня. Для этого ты должен зарубить Викла Сталью и…

Я ударил кузнеца в челюсть, располосовав костяшки о стальной язык. Моя кровь потекла по его подбородку, и он лихорадочно стал оттирать ее изнанкой фартука. Легкий дым поднимался от кожи.

– Ты врешь, – сказал ворон.

Конечно, он врал. Хинга ничего не говорила ему, иначе он бы ждал меня.

Дрейн зло глянул на меня.

– Я сказал это, чтобы ты зарубил коня, – ответил он наконец.

Я вынул Сталь и отсек его лживый железный язык. Ему легче, он просто скует себе новый.

Взлетев коню на спину, я взглянул на меч. Линии были извилисты. Никто не знал, чем закончится мой путь, и я собирался выяснить это как можно скорее.

Итак, я обрел голос, но не Голос, добыл язык кузнеца, вернул своего коня и теперь мог не беспокоиться о дороге. До тех пор пока Беймиш не разберется с Горном окончательно. Он – победившее зло. Я вспомнил крах Солтуорта, последней человеческой надежды. Вспомнил искаженные яростью черты Гейр. Предательское оружие, бьющее в спину. Смятение рядов, грохот заклинаний и свист стрелы.

Я успел тогда сказать два слова. Это меня и спасло.

Но мне было крайне необходимо произнести еще два. Одним я воззвал бы к Зверю, а вторым… Для этого у меня еще не все было готово. Но ночь продолжалась, и я надеялся успеть.

«Он заплатит мне за все», – подумал я и понял, что ворон произнес это вслух. Викл одобряюще всхрапнул. Он любил месть.

Была глубокая ночь, когда мы покинули окрестности Двора Дрейна. Он смотрел нам вслед, молча, конечно. Луна таращилась сквозь рваные облака, словно чужак через занавешенное окно.

Викл нес меня, безошибочно выбирая дорогу. Мой плащ, цвета тумана и низких облаков, развевался на ветру, и дождь срывался тяжелыми каплями, но все время отставал. Серебряная и синяя печаль владела миром, но там, на западе, на краю неба, я видел тонкий темный штрих – логово Баута, где он сидел на своем каменном престоле, глядел на мир глазами предателя, а дочь его, цветок Анна-Белл, спала в своей постели.

Я собирался нарушить ее сон. Я добыл уже и книгу, и коня, и ворона, и железо. Все, что мне было нужно, – это сосуд. Некоторые заклятия я знал и безо всяких книг.

Но без Голоса мне нечего было и надеяться ни использовать сосуд, ни вызвать Зверя. А если он не ответит на вызов, мне останется лишь постоять у подножия Башни и уйти.

Ворон крикнул коню, и мы полетели быстрее. Старые деревья слились в полосы; мы проскакали по мосту, разбивая его в щепки, но я не успел услышать, как бревна упали в воду, – теперь мы были уже далеко. Дорога пошла в гору, потом свернула, но мы – нет. Викл вознес меня на лесистый холм, а когда чаща стала совсем густой, помчался подобно белке, отталкиваясь от стволов, прыгая от дерева к дереву. В его копытах скрывалось множество механизмов, дававших ему немало возможностей, и каждый был напоен магией Дрейна.

Потом мы спустились в низину, пересекли болото, где какая-то тварь с белыми глазами пыталась схватить Викла за ногу, после выбрались из леса и вернулись на дорогу. Встречный ветер забивал дыхание, но конь был неутомим. Ворона же мне пришлось спрятать под плащ – Прокла сносило ветром, и он не в силах был догнать нас.

Замок приближался. Я видел его много раз, но все равно что-то стеснило мне сердце, и боль прошлась по всему телу, так, что сдавленно каркнул Прокл под плащом, ощутив мое состояние.

Мы вломились во Двор Баута через закрытые ворота: Викл набрал такую скорость, что выбил их, выбросив вперед копыта. Людей из стражи разметало, и мы не остановились подле них.

Конь замедлил свой бег. Мощенный камнем двор тонул в тени пузатых башен под конусами черепичных крыш. Каждая черта была знакома мне здесь, каждый камень. Только флаги на башнях, двуязыкие флаги, цвет которых был неразличим в темноте даже для меня, были чужими, и ветер трепал их так сильно, словно хотел сорвать.

Раньше это место звалось по-другому. Тогда и Баут еще мог называться человеком, сражаясь на стороне людей. Теперь, когда все человеческие силы были раздавлены, отброшены прочь, он занял эти стены. Приспешник Беймиша, страшного косиньера, в той битве десятками резавшего бывших союзников Баута своим непомерно огромным оружием.

Я спешился у самых дверей, и камень дрогнул под моими ногами. Никто не ждал меня здесь. Даже странно это было после того, что я сделал с Хингой и Дрейном. Но кто станет предупреждать Баута? Он всегда будет смердеть предательством, и своей стороны отныне у него нет.

Он вышел, чтобы увидеть меня, стоящего возле коня со стальными копытами, меня, в плаще цвета ночи и предрассветных туч. Наверное, он не видел моего лица, только подбородок и отсвет глаз: оранжевого и зеленого. Большой ворон на моем плече хрипло закричал при виде Баута, выдохнув облачко пара.

О, он был не один. Никто не дал ему сторонней охраны, но его люди стояли за ним, и их было много.

– Я пришел за Анной-Белл, Баут, – сказал ворон. – И за мечом. Он по-прежнему в крови?

Тут мне оставалось надеяться лишь на слово, сказанное перед тем, как я пал.

– Даже Анна не смогла отмыть его. Но ты не получишь здесь ничего, кроме смерти, раз уж не захотел достойно встретить ее там, при падении Солтуорта.

– Смерть сегодня пришла со мной, – ответил Прокл моими словами.

Хорошо, что кровь Гейр осталась на мече, ударом которого в спину убил ее Баут. Мне нужна была эта кровь.

– Убирайся! – сказал предатель рода человеческого.

– Отдай мне дочь и меч, и я оставлю тебе одну руку и одну ногу.

Баут, одетый в черное, со своим широким, вечно каменным лицом, взмахнул рукой, и стрелы полетели в меня.

На этот раз я не стал отбивать их. Повинуясь моей ярости, ворон произнес слово, и магия Стали отреагировала на него. Это не было так уж сложно и не требовало моего настоящего Голоса.

Изменив путь, стрелы ринулись к Стали, и я взмахом заставил их последовать за острием, как косяк рыб, отшвырнув в сторону. Металл рассыпался в пыль, и я сделал шаг к Бауту.

И его охрана отступила на шаг.

– Убейте его! – крикнул он.

Они бросились на меня, обнажая мечи, защищая своего господина, за которым последовали, вынужденные стать уродами у пиршественного стола чудовищ.

Я убил половину из них, прежде чем первый коснулся меня. Его меч подсек мне ногу. Я взял его голову левой рукой и сжал так, что хрустнула кость. Он упал, и я зарубил еще двоих. Ворон так и не покинул моего плеча. В этой битве оно было самым безопасным местом.

Остальные откатились, взяв меня в неровное, нервное кольцо. Даже при луне я видел, как побледнел Баут. Черная щетина выделялась на его белом лице, словно штрихи гравюры. Ветер гудел в башнях, трепетали флаги, будто змеиные языки, старый лес стонал за стеной, и какая-то птица протяжно и тоскливо кричала в этом лесу.

С лязгом распахнулись двери башни, и пятеро рыцарей вышли из них, закованные в доспехи с головы до ног.

– Ты пришел за мной? – спросила девушка, тонкая и хрупкая, с сонными глазами, выходя из-за их спин. Платье ее, белое, как цветы дремы, сливалось с белой кожей. Только волосы, невнятно-серые, портили образ. Глаза казались провалами в ночь. – Убирайся прочь, пока ты еще жив. Утром тебя будет искать каждый.

– Утро еще не настало, – сказал ворон хрипло.

– У тебя нет Голоса, – заметила Анна-Белл, людская колдунья, дочь Баута. – Ты никто, и звать тебя никак.

Ворон напомнил ей мое имя, и гром в небе отозвался эхом. Анна-Белл равнодушно пожала плечами и произнесла одно короткое слово.

Рыцари пошли ко мне, и я понял, что там, в доспехах, нет никого.

Мой меч был в крови, я почти не видел лезвия в темноте, но наносить удары мне это не помешало. Я раскроил щит ближнего рыцаря, вывернулся из-под удара палицей и снес ему шлем.