Фамильяр и ночница (СИ) - Семенова Людмила - Страница 34

Единственной, на кого его власть не распространялась в полной мере, оставалась Силви, лесная дьяволица с янтарными глазами и белоснежными клыками, готовыми перегрызть горло одурманенному мужчине. Искусно ублажала на брачном ложе, улыбалась знатным гостям, благосклонно принимала дорогие подарки, — но никогда не принадлежала ему вся, и немудрено. Тело отдавала охотно, а душа… как отдать то, чего нет? В этом проклятые нелюди всегда будут брать верх над самыми мощными колдунами: душа — самое больное место у человека, а две души вдвойне тяжело в себе носить. Особенно с годами…

Сейчас, ложась в одну постель с супругой, Бураков всегда чувствовал, с какой охотой она бы сожрала его душу, а не тело. Поэтому всегда закрывал эту душу наглухо и позволял себе забыться сном только на время ее ночных полетов. Днем же наводил на Силви сильные сонные чары, которым обучался много лет, — они держали лесовицу в узде, но какой ценой! Глебу Демьяновичу всегда приходилось быть начеку, держать голову ясной и не допускать посторонних мыслей. Лишь теперь, занявшись поиском племянницы, он чуток выпустил жену из виду, и та мгновенно этим воспользовалась.

Знал бы хоть кто-то из приближенных головы, каким слабым его делала страсть и ревность к вечно молодой красавице! Конечно, Бураков знал, что до него Силви путалась с лесовиком, а может, и не с одним, — как бы еще научилась тем искусствам, которыми одаривала супруга, порой заставляя его краснеть и покрываться мурашками? Но то, что этот проклятый Рикко объявился снова, да еще Силви пустила его в супружескую постель, едва муж начал понемногу увядать… Это был нож в спину, гнилое яблоко, подсунутое после роскошной и короткой трапезы, но он, как ни странно, ее простил. Вернее, сделал вид, потому что люди никогда не прощают искренне, просто держат провинившегося при себе, ради собственной выгоды и удобства. А с Силви было еще труднее: она по большому счету и не просила никакого прощения. Знала, что он ее не отпустит, разве что станет держать ухо востро, но ей к такому не привыкать. И почему именно таких женщин во все времена обожают, воспевают, носят на руках, а о любящих скромниц вытирают ноги, как сам Глеб Демьянович поступал с первой супругой?

Тут мужчина одернул себя и ожесточенно потряс головой. Не об этом надо думать, когда на пороге большие дела! Надо только эту племянницу найти — вроде и не иголка, и Усвагорск не стог сена, а поди же ты, запутала его девка! Видно, в самом деле достойная преемница, и характером в него: упрямая, пытливая, отчаянная. А если и красой не обделена — так чем черт не шутит! И мало ли что она дочь его родного брата? Тому, кто спал с нечистью, уж точно не страшны законы общества и церкви.

С этими мыслями он дошел до неприметного здания, где раньше располагалась мелкая библиотека с книгами и летописями на северных диалектах. Ее разграбили во время междоусобиц, дом стоял заброшенный и люди боялись в него заходить из-за странных звуков, похожих на вой и рыдания. Но Бураков облюбовал это место и устроил в нем свою мастерскую-лабораторию. Здесь обитала прирученная нежить, которую он подкармливал. Несведущий человек мог принять этих чудовищ за скульптуры в виде тощих кошек без шерсти и со змеиным хвостом, карликов с телом, похожим на бурдюк, жаб, покрытых шипами, скелетов, с которых клочьями отходила плоть. Но они лишь пребывали в покое, готовые по знаку колдуна наброситься на пищу.

И для начала Глеб Демьянович отправился в подвал. Избравшие его горожане и помыслить не могли, какую грязную во всех смыслах работу он выполняет без прислуги. Единственный помощник, который знал про это место, оставлял у дверей корзину с рыбными отходами, а дальше Бураков забирал ее и относил туда, где содержалась та самая пища.

Он не боялся измараться, иначе никогда не стал бы колдуном. В молодости, только встав на этот путь, он сам кормил богов звериной кровью и жиром, а теперь завел иные алтари и подношения. К тому же, колдуны обязаны в совершенстве знать человеческое тело, и Бураков постигал анатомию на трупах бедняков, благодаря услугам прикормленного врача. И теперь, когда он давно был вхож в элиту, его жажда самому докапываться до сердцевины никуда не делась — за всякую цену и с любой грязью. А его прихлебателей запахи не смущали…

Мужчина открыл замок и спустился по ступенькам в тесное помещение, освещая путь керосиновой лампой. Там было крохотное оконце, но оно даже днем пропускало совсем мало света. Вокруг стоял удушливый запах, а в углу слышался какой-то хрип и шипение. Поставив корзину на пол, Бураков осветил угол лампой и увидел небольшую железную клетку, в которой скорчилась какая-то тощая фигура. Та сразу метнулась подальше от света, словно дикий зверь, и издала жалобный скулеж.

— Тише, — спокойно, почти благодушно произнес колдун, ставя лампу на пол. Затем приоткрыл дверцу и толкнул корзину в клетку. Существо, больше похожее на движущуюся мумию, нежели на человека, осторожно принюхалось и бросилось к остаткам. Яростно двигая челюстями, оно размазывало по телу рыбью кровь и слизь, грызло кости и давилось. Вскоре корзина опустела и пленник требовательно завыл.

— Ладно, заслуживаешь, — сказал Бураков и поднес ему бутылку с водой. Существо быстро вылакало ее и уставилось на колдуна, но тот больше ничего не дал, — поить пленника стоило лишь раз в сутки. Вода была обработана чарами, поэтому существо не могло умереть от жажды, но подолгу мучилось, и именно его страданиями питались неживые фамильяры Буракова. Колдун время от времени их менял, и в основном это были попрошайки, подобранные в самой бедной окрестности.

Покончив с рутиной, Бураков отправился в другое помещение, где хранил эссенции и смешивал зелья, там же была содержались самые ценные манускрипты. Он одернул себя: пора взять себя в руки, пока Силви спит — хватит уже ей летать по ночам и добавлять ему головной боли.

Впрочем, вскоре голове стало уже не до супруги. Из лаборатории слышались подозрительные шорохи и звуки капающей на пол жидкости. Почти бегом ворвавшись туда, он увидел, что половина склянок и колб разбита, а драгоценные растворы растеклись по полу огромной лужей.

— Что это за шутки… — прошептал остолбеневший Бураков. Кровь прилила к щекам, ярость закипала внутри, в глазах совсем потемнело. Лишь немного опомнившись, он зажег лампу и увидел склонившуюся над лужей коренастую женщину с платком на голове. Та неспешно подняла на него блестящие серые глаза и расплылась в ухмылке.

— Ты еще кто такая? Кто позволял тебе войти сюда? — крикнул колдун.

— А меня Есения зовут, достопочтенный голова, — промолвила незваная гостья. — Я тот дом берегу, где ты живешь, от тебя же самого. И прислуге не даю зачахнуть, и твоей жене помогаю. Только теперь-то дни твои сочтены, колдун, вместе с городом! И мы не желаем, чтоб твои снадобья уцелели, кому-то потом достались и снова отравляли людям жизнь.

— Ты что болтаешь, гнусная нелюдь? — прошипел Бураков. — Это твои дни сочтены после такой выходки! Как ты вообще смогла вылезти из своей берлоги?

— А ты не знал, что домовые способны покидать жилище? Особенно когда воздух уже тревогой пропитан! Горе-колдун ты, Глеб Демьянович, раз такие прописные истины тебе неведомы! Я у тебя по-всякому надолго не задержусь.

Есения широко улыбнулась, подышала на ближайшую к ней банку с раствором ульники и та осветилась изнутри красноватым оттенком. По жидкости пошли пузырьки, она забурлила и вспенилась, затем послышался треск и банка лопнула по швам. Большие осколки едва не задели Буракова, те, что поменьше, разлетелись по полу, а раствор взметнулся алым фонтаном.

— Ох зря ты так, мелкая дрянь, домовая крыса… — тихо сказал Бураков и раньше, чем Есения успела опомниться, выхватил из-под сюртука ритуальный нож, который всегда носил с собой в одиноких походах. Его необычайно острое лезвие было закалено кровью нежити и особыми чарами, поэтому даже простая рана могла погубить нелюдя.

Мужчина, словно подросток, быстро перемахнул через лужу, вонзил нож домовихе в горло, и та даже не успела крикнуть. Выдохнув последний раз, она осела на пол, в вязкую жижу из колдовских зелий и темной крови.