Дикий мед - Мэйджер Энн - Страница 4

Может, потому, что он сам не отвечал на доброе расположение.

Сесилия Уатт не стала бы его благодарить, если бы знала правду.

Джошуа сжал ее ладонь и почувствовал ответное пожатие. Эти маленькие, мягкие пальчики излучали тепло.

— Сэр, я могу вам помочь? — быстроглазая дежурная прожигала его взглядом. — Сэр?

— Нет, — еле выдохнул он и расправил плечи. — Я зайду позднее.

— Я скажу отцу, что вы приходили, Джошуа.

— Да, конечно. — Джошуа уже не знал, как выкрутиться и что ответить. Он уже не чаял, как избавиться от них обеих.

Джошуа пронесся через коридоры, будто его преследовала дюжина демонов. Решил спуститься по лестнице, не дожидаясь лифта, и поспешил, перепрыгивая сразу через две ступеньки. Но вдруг остановился: опять воспоминания, более ужасные, чем раньше, пронеслись в сознании. Джошуа прислонился к стене и схватился за виски, пытаясь отогнать наваждение.

Но не помогало даже то, что глаза были открыты. Всякий раз он видел то же самое: темноволосый, нетерпеливый мальчуган трясется от волнения перед огромным столом Хантера Уатта. Он помнил вальяжную, внушающую благоговение фигуру Хантера. Помнил, как быстро благоговейный страх перерос в мальчишечью ненависть и свой отчаянный возглас: «Если бы у меня было ружье, я бы вас убил». На это последовал громыхающий смех Хантера, раздался язвительный голос, резавший без ножа, от которого хотелось одного — убежать.

«Кишка тонка, паренек. Ты такой же бесхребетный и слабый, как твой невезучий отец».

Джошуа тогда поклялся, что никогда не будет раскисать, и сдержал свой обет, но вот сегодня… сегодня вдруг сломался.

Джошуа К. Камерон сидел в баре и с ненавистью разглядывал золотистое виски, которое так хотелось выпить. Это Сесилия Уатт довела его. И надо же, чем сильнее он старался припомнить ее, тем безуспешнее: простоватое, запачканное лицо расплывалось. Ее образ неуловимо таял.

Джошуа невесело поднял глаза. И что это с ним такое? Уже многие годы он не позволял себе думать ни о чем, кроме желания заработать деньги и обрести власть, дабы воспользоваться всем этим и отомстить своим врагам.

Хантер заслуживал уничтожения.

Почему же Джошуа не может решиться?

Потому что Сесилия подумает, будто это она убила отца. Потому что ее болезненная тревожность вернула Джошуа в ту ужасную пору его жизни. Потому что сейчас она испытывала такую же боль, что и он, когда мальчишкой с ужасом предчувствовал потерю отца.

Джошуа поднес стакан к губам и едва не уступил соблазну. Он нервно стукнул донышком о поверхность бара, так что виски расплескалось.

Встал, вышел на улицу. Мост «Золотые Ворота» был раскрашен пурпуром заходящего солнца. Не замечая этой красоты, он побрел вниз к гавани, где оставил свою машину.

Джошуа опять явственно услышал злорадный хохот Хантера: «Кишка тонка, паренек. Ты такой же бесхребетный и слабый, как твой невезучий отец».

Или я уничтожу, или уничтожат меня.

Приблизившись к своему спортивному автомобилю, он решительно и даже с яростью открыл дверцу Джошуа нажал на педаль скорости и вырулил на автостраду, думая лишь о Хантере Уатте и его дочери.

Когда он покончит с Хантером, то уничтожит и ее.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Или она совсем спятила?

Мало того, что попрала саму память о покойном муже, еще и испытала беспокойство при встрече с этим неприступным, угрюмым мужчиной, что недавно, оступаясь, удалился из комнаты для ожидавших. Когда он внезапно угрожающе приблизился, его холодные голубые глаза будто сверлили ее. Тогда ее поразила холодность, даже бессердечность.

Но вдруг что-то изменилось. Когда она взглянула на него опять, то заметила в прекрасных, участливых глазах отражение своей боли. А когда он обнял ее — на мгновение почувствовала некое единение, некое душевное родство. И именно в это мгновение она уже не чувствовала себя ни упрямой дочерью, ни безутешной вдовой.

Задумываться над этим — просто безумие. Невероятно. Ведь Джошуа лишь взглянул на нее, подержал в объятиях. Он — друг ее отца. Любой на его месте мог таким же образом выразить свое участие. Но Джошуа не такой, как другие. Каким-то образом она догадывалась, что происходившее было нехарактерно для него.

Хани вспомнила, как нежно любил ее Майк, и испытала угрызения совести оттого, что была увлечена безжалостным Джошуа. Уж от него она сбежала бы, наверное, так же, как от равнодушного, занятого лишь собой отца. Да, сердцем она осталась с покойным Майком. Но вряд ли имеет смысл отрицать, что прикосновение Джошуа, сочувствие в его взгляде произвели магическое действие.

Она тряхнула головой, отгоняя назойливые мысли. Нужно забыть эту встречу, как, должно быть, уже забыл он. Не хватало еще увлечься эгоистом, сконцентрированным на себе самом. Уж слишком он неотразим. Конечно, у него такая же неотразимая жена или подружка. И все же, пока Хани следовала за медсестрой, она тайком думала, как его фамилия. Сердце, которое должно было остаться в могиле Майка, теперь отчаянно колотилось, а вкрадчивый голосок все спрашивал: Джошуа? Джошуа по фамилии?..

В лабиринте переплетенных трубок и трубочек Хантер Уатт лежал как брошенная кукла, работавшие вокруг него аппараты казались более живыми, чем он. Стрекотали мониторы. Машина, обеспечивающая дыхание, работала ритмично, издавая булькающие, подсасывающие звуки.

У отца кожа была бледно-серой — бесцветный воск, тронутый тлением. И куда девалось его атлетическое сложение? При виде столь разительной перемены (отец выглядел таким бодрым, а теперь поражен болезненной слабостью) Хани стало не по себе, подкатывалось чувство вины и скорби.

Столько лет она потратила на войну со своим отцом, почти всю жизнь. Теперь же разделявшее их казалось пустяком. Она шагнула ближе и дала молчаливый обет — если он останется жив, она примирится. И не важно, что он никогда не говорил о своей отцовской любви.

Она чуть дотронулась до его безжизненных пальцев, при этом молилась, чтобы он поправился, чтобы открыл глаза.

Вдруг она почувствовала легкое пожатие. Тут же ответила. Он чуть шевельнулся. С испугом она поняла, что отец пришел в сознание, что темные ресницы, выделяющиеся на бледных щеках, дрогнули. Он спокойно смотрел на нее.

Она наклонилась ближе, по-прежнему держа его ладонь в своих ладонях.

— Папа, приходил один из твоих друзей, Джошуа…

Взгляд серых глаз Хантера остановился на ее лице. Потом его глаза округлились. Ей показалось, что он ее не слышит, поэтому она вновь повторила имя. Судорожные движения пальцев. В глазах мелькнул огонек неодобрения. Он стал ими диковато вращать, при этом нервно вырывая руку.

Аппарат немедленно отразил сердечные перебои: на мониторе индикатор хаотично запрыгал.

Лицо побагровело. Тело как-то все сжалось.

Вбежала дюжина медсестер, за которыми следовала Эстелла. Реаниматологи отстранили Хани, принялись за дело.

Глаза отца медленно закрылись — может, навсегда.

В суровом голосе Эстеллы звучал укор:

— Нам лучше всем уйти. Не стоит рисковать. Он может опять очнуться и увидеть вас.

Значит, ничего не изменилось. Хантер Уатт по-прежнему не желает видеть свою дочь. Не желает.

Даже на смертном одре.

Эстелла поглаживала красным ухоженным ноготком край желтого пластикового стола в госпитальном кафетерии. Ее бижутерия сверкала. Хани присела напротив, потягивая диетическую колу. И хотя обе молчали, атмосфера между ними оставалась враждебной.

Золотистые волосы Эстеллы были в беспорядке, в ушах посверкивали серебряные сережки. Для простенького кафетерия она была слишком изысканной, слишком яркой для обычной жизни, но все-таки выглядела прелестно. Она была трофеем — одним из многих, которые отец собирал всю свою долгую удачливую жизнь. Хани знала, что и ее несколько эксцентричная мать, ставшая известной художницей, тоже являлась трофеем.

Хани едва ли помнила Эстеллу в пору ее молодости, когда та, заносчивая и амбициозная, преуспевала в управлении сетью конкурировавших отелей.