Белый Север. 1918 (СИ) - Каляева Яна - Страница 36

— Какая досада! Что же, надеюсь, у нас будет еще повод увидеться в скором времени. Я столько хотел бы с вами обсудить!

— Да-да, непременно. Однако позвольте откланяться. Приятного вечера!

Маруся продолжала улыбаться и смотреть вроде бы сквозь него, но он чувствовал ее взгляд на спине, как пятнышко лазерного прицела, пока швейцар не закрыл наконец за ним дверь ресторана.

Что же, если он не вернется из своей самоубийственной экспедиции, то по крайней мере никогда больше не увидит эту женщину. И это плюс.

Глава 16

Это военная необходимость

Октябрь 1918 года

— А коли с пути собьемся, так на самый Пустозерск выйдем, не приведи Господь… — вздохнул проводник.

— Трусишь, что поп Аввакум на тот свет тебя утащит? — подначил его молоденький солдатик.

— Хорош ваганить, Митяй! Там, бают, огоньки по ночам и свечи сами собой загораются. Пустозерск первый город на всем Севере был, а теперь и селом-то не назвать. Как царь пожег там заживо Аввакума с присными, с тех пор проклято место. Нынче самоеды одни Войпелю своему жертвы приносят.

— Хорош брехать, дядя! Самоедов покрестили давно, а теперь новая власть и вовсе Бога отменила и Войпеля с ним заодно.

— А ты бы, курпа, не голосил на всю ивановскую! Войпель — он тишину любит…

Сидящие у костра примолкли, то ли не желая без нужды тревожить неведомого Войпеля, то ли попросту пресытившись пустой болтовней. Максим выдохнул с облегчением — эти разговоры давно ему осточертели. Он охотно ушел бы спать, но костер был единственным шансом просушить отсыревшую за день одежду.

Костров в лагере их отряда горело десятка три, и Максим мог бы выбрать любой. Вот только сидеть рядом с солдатами — в основном недавно выпущенными из тюрьмы заключенными, уголовными и политическими вперемешку — было по меньшей мере неуютно, а скорее даже небезопасно. Разумеется, комиссару полагалось место в командирском лагере, и господа офицеры, как бы недовольны они ни были, до физической агрессии не опустились бы; но моральный климат там был весьма токсичный. За Максимом утвердилась репутация того самого человека, из-за которого приходится вести в бой преступные элементы — будто это его вина, что военные за два месяца не смогли мобилизовать никого получше. Командовавший отрядом подполковник Жилин держался сухо, но вежливо, прочие же семь офицеров не считали нужным скрывать презрения. Так что комиссар грелся у того костра, где сидели проводники из местных и прибившиеся к ним новобранцы из уездов, которые тоже неуютно себя чувствовали рядом с преступниками. Лучше уж страшилки про самоедских богов, чем презрение офицеров или ненависть вчерашних жертв режима. Максим пытался утешить себя тем, что комиссару и положено быть с народом.

Неделя путешествия была сущим кошмаром. Сперва сутки шли по Двине на пароходе «Гоголь» — недавно еще пассажирском, комфортном и даже довольно шикарном, но теперь реквизированном под военные перевозки. Народу на борт набилось столько, что очередь в гальюн тянулась через всю палубу. Захарканные ковры, обшивка красного дерева вся в папиросных ожогах… Но тогда еще хватало сил любоваться видами — суровая зелень сосен перемежалась рыже-золотым огнем осин и березок, по берегам виднелись деревни с изящными деревянными церквями.

Высадились в селе Усть-Поча и по болотам направились к Лешокунью. После первого же дневного перехода всякое желание восхищаться красотами природы отпало — глаза бы на них не смотрели! Гнус, тухлая вонь, ноги по щиколотку во мху, проникающая всюду сырость… Спали на наскоро срубленных настилах из тонких древесных стволов. И это ведь еще почти нет дождей. Максим сто раз проклял прекраснодушный порыв, из-за которого он, горожанин и офисный планктон, оказался в этой глуши.

Но противнее всего были люди. Форма солдатам перепало от щедрот союзников — разномастная, потертая, не подходящая по размеру; скидывали со складов, что не жалко. Некоторым и того не досталось, носили гражданское. Выглядело войско не лучше уличной толпы — да и вело себя так же. Как быстро убедился Максим, пассивную агрессию придумали гораздо раньше, чем слова, её обозначающие. Солдаты выполняли команды с ленцой, нарочито медленно, уставные обращения цедили сквозь зубы, зыркали исподлобья. Офицеры, сами выглядящие ненамного лучше, постоянно орали, словно ором можно превратить этот сброд в бодрых подтянутых молодцов.

Лучше уж послушать на сон грядущий немудрящие деревенские страшилки.

— А у нас на селе три икотницы вышло об тот год, — рассказывал мужичок. — Допрежь бабы как бабы были, а тут разом принялись орать, визжать, кукарекать, ругаться ругательски, а по-людски отвыкли говорить.

— Что за икотницы? Кликуши, что ли?

— У вас, может, кликуши, а у нас на Пинежье — икотницы. Порча это такая, от чуди идет. Дед сказывал, в прежние времена как икота пойдет, так находили колдуна и сжигали вместе с домом; но правительство запрет положило, войска вводило даже. Так что страдаем теперь. Сход решил икотниц в скит отправить на сугубое покаяние, да доктор земский не дал, в Мезень лечить возил. Вернулись притихшие, смирные. А я, как дед учил, в ладанке носил соль и молитву защитную. И чуть икотница на меня зыркнет, я ее матом в бога в душу, чтобы порча не перекинулась. Так уберегся.

И таких вот людей предстоит учить, воспитывать, просвещать… Навалилась усталость, и, похоже, не только из-за дневного перехода. Хоть штаны так толком и не высохли, Максим поднялся, чтобы идти спать.

Грохот выстрелов, отрывистые команды — неразличимые совершенно — выкрики… вопль боли… где это, что происходит? Атака?

— Ложись! — крикнул Максим первое, что пришло в голову, и сам упал в мох.

Куда бежать, в кого стрелять? Ни черта не ясно. И где эти офицеры, как раз когда они нужны⁈

Выстрелы и крики участились, но, похоже, стали отдаляться. Лежать во мху стало как-то уже совсем глупо…

— Оставайтесь здесь до дальнейших распоряжений, — приказал Максим, поднимаясь. — Пойду выясню, что у нас стряслось…

Стараясь ни на кого не наступить в темноте, направился к офицерскому лагерю. Туда и сюда — хаотично, похоже — бегали люди с ружьями наизготовку. На комиссара они внимания не обращали, и Максим на всякий случай ни к кому не приставал. Это враги? Не похоже, слишком уж бестолково себя ведут. Напавший враг наверняка действовал бы четче. Максим и сам заблудился в этой суете, но четверть часа спустя все-таки вышел к офицерской стоянке. По периметру ее напряженно таращились в темноту караульные, а возле костра Жилин стоял один.

— А вот и наш комиссар, — тон подполковника не предвещал ничего хорошего. — Спасибо, что соизволили прийти… я уж и не чаял вас дождаться.

— Что случилось? — Максим твердо решил игнорировать сарказм и быть конструктивным.

— А то случилось, что ваши подопечные дезертировали! Часовые подняли тревогу, некоторых мы успели задержать. За прочими я отправил погоню, но, будем откровенны, шансов в этих топях немного. Велел далеко не заходить, не хватало вдобавок к этой сволочи потерять и надежных людей…

— Сколько всего дезертировало?

— Скоро узнаем, — усмехнулся Жилин. — Я объявил общее построение. Да вы присядьте пока, товарищ комиссар. Что случилось, то уже случилось.

Собраться с мыслями Максим не успел — к офицеру подбежал взводный.

— Вашбродь, разрешите доложить! На общем построении десяти бойцов не досчитались, все — из штрафного взвода.

— Конечно, — покривился подполковник. — Уж на что говорят о паршивой овце в стаде, а у нас их — целый десяток обнаружился…

— Первая рота огонь открыла по дезертирам. Поискали кругом, двух убитых нашли и пять раненых; трое ушли в болота.

— Пятеро, значит? — недобро переспросил Жилин. — Вывести их перед строем. Товарищ комиссар, следуйте за мной.

Максим понял, что ничем хорошим эта история не закончится.