Белый Север. 1918 (СИ) - Каляева Яна - Страница 30

— Тогда зачем? — спросила Маруся без особого интереса.

— У меня теперь будет, верно, много командировок. Было бы неприятно однажды вернуться и узнать, что тебя перевели в тюрьму и ты там умерла, случайно напоровшись на штык. Раз семнадцать.

«Или дала показания о большевике Ростиславцеве», добавил Максим мысленно, но Маруся, кажется, и так понимала его мотивы, потому что презрительно скривила губы и выплюнула вопрос:

— У тебя все?

— Я еще кое-что принес тебе. Раз уж ты так замечательно умеешь читать…

Максим протянул Марусе левоэсеровскую газету. На передней полосе — открытое письмо одной известной революционерки, ставшей год назад буквально символом объединения левых эсеров с большевиками. По прикидкам Максима, если у Маруси и был кумир, то эта женщина; девушка даже прическу носила похожую.

Революционерка обращалась к ЦК РКП(б):

' Своим циничным отношением к власти советов, своими белогвардейскими разгонами съездов и советов и безнаказанным произволом назначенцев-большевиков вы поставили себя в лагерь мятежников против советской власти, единственных по силе в России.

Всякий произвол и насилие, всякие грехи, естественные при первых попытках массы управлять и управляться, легко излечимы, так как принцип неограниченной никаким временем выборности и власти населения над своим избранником даст возможность исправить своего делегата радикально, заменив его честнейшим и лучшим, известным по всему селу и заводу.

И когда трудовой народ колотит советского своего делегата за обман и воровство, так этому делегату и надо, хотя бы он был и большевик. А вы в защиту таких негодяев посылаете на деревню артиллерию, руководясь буржуазным понятием об авторитете власти. Это доказывает, что вы или не понимаете принципа власти трудящихся, или не признаёте его.

Вместо свободного, переливающегося, как свет, как воздух, творчества народного, через смену, борьбу в советах и на съездах, у вас — назначенцы, пристава и жандармы из коммунистической партии'.

Маруся скользнула взглядом по статье и вернула газету Максиму:

— Я это уже читала.

Откуда? Эта газета по Архангельску не распространялась. Неужели… Мефодиев? Ну да, он же врач, пусть и с частной практикой, однако у него тысяча причин бывать в городском госпитале, не вызывая подозрений.

— Ясно-понятно… И что ты об этом думаешь? — спросил Максим.

— А я теперь что, обязана поверять тебе свои мысли и чувства? В бумаге, которую я подписала, ничего об этом не сказано.

Максим закатил глаза. Конечно, он не ожидал умилительных слез благодарности, но хотя бы на элементарную вежливость все же рассчитывал. Наивный дурак.

С другой стороны, каково это — предательство со стороны близкого человека? У него ведь был такой опыт в прошлой жизни… сколько лет прошло, а саднит до сих пор. Максим тряхнул головой — не хотел вспоминать.

— Ты все еще сердишься, Маруся. Я понимаю. Но ведь никто не в силах изменить того, что уже произошло. И все-таки скажи, если я могу теперь что-то для тебя сделать.

— Кое-что можешь, — Маруся неожиданно улыбнулась почти дружелюбно. — Будет сложно, это все-таки маленький город… Но насколько получится, сделай, пожалуйста, для меня одну вещь. Я хочу, чтобы мы никогда больше не встречались.

Встала и пошла к корпусу, прижимая к груди лист с едва подсохшими чернилами. Максим отвернулся, чтобы не смотреть ей вслед. Мелькнула — уже не в первый раз, что уж там — гаденькая мысль, что внезапная смерть Маруси решила бы его небольшую проблему. Отчего этой сучке не сломать шею, неловко упав с крыльца… или, допустим, не купить на черном рынке пистолет и по неумелости не застрелиться, пытаясь почистить его? Время нервное, особо тщательно разбираться никто не станет… Нет, это, конечно же, неприемлемый метод. Придется и дальше существовать в одном городе с женщиной, у которой есть и мотив, и возможность сломать ему жизнь.

Максим бездумно посмотрел пару минут в белесое северное небо, потом окликнул сторожа и спросил, где можно найти сестру милосердия Надежду Горелову. Сторож куда-то ушел, и через пару минут во двор выбежала Наденька. Рыжие прядки выбивались из-под форменного платка так живописно, что, похоже, эта небрежность была допущена вполне осознанно.

— Как ваша рана? Вы поправились? — защебетала Наденька.

— Да ну какая рана, ей-богу, — отмахнулся Максим. — Ерунда, ногу подвернул, и уже все прошло.

— Я столько о вас слышала! Божечки, как мы тут страха натерпелись, пока в городе было неспокойно! Тут, под забором прямо, рабочие толпились, мы в сестринской заперлись и дрожим — а ну как они вломятся? Хорошо, Марья Викторовна им что-то сказала, и они ушли.

Максим нахмурился. Это что еще значит…

— А потом столько разговоров было о вас! — Наденька улыбнулась, на щеках проступили ямочки. — Как вы все уладили.

— Полно вам, я только немного помог, а так много товарищей поработало, чтобы все обошлось без эксцессов… Теперь и вовсе бояться нечего. Вот, я кое-что вам принес к чаю… — Максим замялся. Не оскорбит ли девушку, если он преподнесет подарок лично ей? Они же еще почти не знакомы… — Всему вашему коллективу. В благодарность, так сказать, за исцеление. Возьмите, пожалуйста.

Максим достал из портфеля жестяную коробочку с шоколадными конфетами товарищества Эйнем. На крышке был вид с кремлевской стены на фабрику, которую он знал под названием «Красный Октябрь». Едва ли ее уже переименовали и в этой реальности, быть может, и не переименуют.

Наденька всплеснула руками и мило покраснела:

— Спасибо, спасибо огромное… настоящий эйнемовский шоколад! Право же, это лишнее, не стоило так тратиться! Но спасибо!

— Не спешите благодарить! — Максим заговорщически улыбнулся. — Я же с корыстными целями совершил это скромное подношение. Наденька, я пытаюсь вас подкупить, потому что рассчитываю на вашу помощь!

— Для вас — все что угодно! — воскликнула Наденька, но тут же хитро прищурилась: — Если, конечно, это не слишком сложно.

— Видите ли, я недавно в Архангельске и тону в работе, потому не успел обзавестись знакомствами. А теперь во что бы ни стало нужно идти на прием от местного благотворительного общества, и непременно с дамой! Боюсь, там будет скука смертная, но, быть может, вы меня выручите и составите компанию?

— Прием… — девушка сникла. — Но я же… Это может быть неуместно… Там будут люди из общества… Понимаете, я обычная сестра милосердия, мещанка, дочь отставного земского учителя…

— Да что вы, Наденька, теперь ведь не царские времена! Отбросьте эти сословные предрассудки! Вы трудитесь, помогаете страждущим — значит, ваше место среди лучших людей города.

Максим чуть не ввернул про лучшие в городе ямочки на щеках, но осекся. Не хватало еще, чтобы Наденька сочла его пошляком.

— Ну, раз вы так говорите, Максим Сергеевич… вам я верю, — не стала долго ломаться Наденька.

Глава 14

Будь верен мне прекрасною душою

Сентябрь 1918 года

— Опять рябчики… В офицерской столовой их пять дней в неделю подают.

Высокий статный офицер оглядел фуршетный стол и поморщился. На его широко расправленных плечах блестели погоны. Смело по нынешним демократическим временам… Две полосы, три звездочки — вроде бы, подполковник.

— Да уж, — поддержал беседу Максим. — Сезон, видимо. Что же, едим, что дают!

Квартирная хозяйка его рябчиками не баловала, а вот в «Пур-Наволоке», где Максим приноровился ужинать в последнее время, куропатки и рябчики были самым дешевым мясным блюдом, иногда вовсе единственным. Смотрелись они красиво, но мяса в них было — кот наплакал. Ни ананасов, ни шампанского на банкете не наблюдалось, зато водка, плодовые вина и наливки местного производства были представлены в широком ассортименте. К бару и устремился с порога Миха Бечин, едва скинув поддевку, довольно потирая ладони. Максим выпил с ним рюмку, а от второй отказался — ждал Наденьку. Конечно же, возле общительного Михи мигом выстроилась очередь желающих пропустить с ним стаканчик, и он никого не заставлял себя уговаривать.