Голодная бездна Нью-Арка (СИ) - Демина Карина - Страница 36

Ниже.

Мимо зеленых дверей Технического отдела, над которыми висели упреждающие таблички: «Посторонним вход воспрещен».

Посторонней Тельма себя не считала, но и мешать техникам не собиралась.

Прошла она мимо кладовых, запечатанных парой магических замков, будто бы не было в управлении вещей ценней, нежели запасы формы и дегтярного мыла. Им в коридоре воняло особенно крепко. Спустилась, минув стальные ворота, за которыми располагалось хранилище улик…

Пять ступеней.

И поворот.

Пустота.

Полумрак. Светляка над дверью следовало бы давно заменить, но, похоже, Архив был не самым популярным местом. А может, о его существовании вовсе забыли? Немудрено, если так.

Тельма постучала.

А потом толкнула обшарпанную дверь, которая отворилась с протяжным скрипом. И на скрип этот донеслось:

— Кому тут, Бездна его подери, не спится?

— Мне, — Тельма переступила порог. — Можно?

— А если я скажу, что нельзя, уберешься? — с немалой надеждой поинтересовался цверг-полукровка.

— Нет.

— Тогда чего спрашиваешь?

— Приличия ради.

— Надо же, какая приличная выискалась на мою голову… что стоишь? Заходи… и дверь прикрой, а то сыростью тянет.

В Архиве пахло пирожками. И запах этот, свежей сдобы, мясной терпкой начинки, был столь же чужд месту, что и цверг.

— Новенькая? Тельмой звать, — цверг облизал пальцы. Пирожки он не просто ел — вкушал, расстелив на столе газеты, возможно, старые и подотчетные, а поверх газет — клетчатый носовой платок, размером с небольшую скатерть. На платке стояла тарелка. А на ней уже возвышалась груда пирожков. Румяных. Свежих. С корочкой.

Нашлось на столе местечко и для крохотной алхимической плиты. Пылал алым пламенем кристалл. Раскалялось дно медной джезвы, и вода в ней шла мелкой рябью. У плиты выстроилась череда разномастных банок, содержимое которых цверг изучал пристально, куда пристальней, нежели незваную гостью.

— Я. Тельмой звать, — подтвердила Тельма.

Она отметила и серебряную масленку с куском отменного сливочного масла. И блюдце с сыром, порезанным тончайшими полупрозрачными ломтиками…

…и много иных мелочей, вроде кружевного подстаканника тонкой чеканки.

А после перевела взгляд на самого цверга.

Был он молод, пожалуй, можно сказать, почти непозволительно молод, едва ли не моложе самой Тельмы. Невысок, как сие водится за цвергами, вызывающе рыжеволос — а это уже наверняка человеческая кровь сказалась, поскольку среди цвергов Тельма такой масти не встречала. Волосы его отличались завидной густотой. На макушке он собирал волосы в пышный хвост, еще два завязывал на баках, словно дразня ту, нечеловеческую родню, которая к этакой вольности отнеслась бы без должного понимания.

Баки — это чрезвычайно важный элемент в убранстве цверга.

А вот бороду он брил — немыслимое дело. Или же попросту не росла? И подбородок, гладенький, мягонький, гляделся беззащитным.

Цверг разглядывал Тельму не менее внимательно.

И усмехнулся.

— Ну что, хорош? — он щелкнул по кружевному воротнику колесом, одернул черный жилет, расшитый традиционными золотыми монетами, которые указывали, что роду он принадлежит весьма знатному. — Или как?

— Или как, — отозвалась Тельма. — Мне Архив нужен.

— Поздравляю, — он усмехнулся во все зубы, демонстрируя и золотой, этакое себе свидетельство совершеннолетия, а значит, и мастерства. Знать бы, в какой области. — Ты пришла правильно. А что именно, дитя человеческое, тебе в Архиве надобно?

— Старые дела.

— Надо же, какая неожиданность, — цверг покачал головой, затем вытер пальцы о край платка, того самого, служившего скатертью. — А я уж подумал, что ты решила навестить несчастного Гильдебрахта из любопытства или желания скрасить его одиночество беседой…

— У меня час остался. Меньше.

— Тогда иди, — цверг махнул рукой в сторону полок. — Бери, что нужно. Стол найдешь. Закончишь — поставишь на место… и будь добра, веди себя прилично. Архив все-таки… здесь память хранится.

Память хранилась в аккуратных серых папках, с виду совершенно одинаковых. Разнились лишь надписи на корешках, сделанные аккуратным же почерком. Папки стояли в шкафах. Шкафы выстроились вдоль стен. Изнутри Архив выглядел упорядоченным и огромным…

— По годам смотри, — донеслось откуда-то со стороны выхода. — На шкафах написаны. А на полках уже по алфавиту… если не знаешь имени, то можешь в картотеке глянуть.

Цверг появился в проходе. В одной руке он держал изящную чашку, во второй — пирожок.

— Там несколько направлений классификации. По фамилии потерпевшего. По адресу. По фамилии следователя, который вел дело. По типу совершенного правонарушения…

— Спасибо.

Тельма сказала это вполне искренно.

Фамилия… какую искать? Мамину настоящую? Или ту, под которой ее знали? Адрес… Остров не относится к Третьему округу. Но и Мэйнфорд никогда не служил в округе другом, а если он вел дело, скажем, как и дело Безумного Ника, то и храниться оно должно здесь. Если не само, то хотя бы копия.

Еще бы цверг убрался.

Но нет, стоит, смотрит, если не сказать — любуется.

— В кино сходить хочешь? — поинтересовался он между делом.

— Нет.

— А в театр?

— И в театр не хочу.

— Брезгуешь? — он облизал пальцы.

— Чем?

— Мною…

— Нет, — подумав, ответила Тельма. Она задержалась на развилке между двадцать третьим и двадцать четвертым годами. В этом прошлом папки потемнели, отсырели будто. И было их как-то слишком уж много. — Я не люблю кино. И театр.

— А что любишь? — цверг склонил голову на бок.

— Работу.

— Смешная. Я тоже люблю работу, но это еще не значит, что я должен жить исключительно работой, — он отпил душистый кофе, запах которого дразнил Тельму. — Ладно, мешать не стану… к слову, время было шальным… очередная война… поэтому личность некоторых жертв так и не была установлена.

Тельма кивнула, давая понять, что учтет.

Двадцать второй… двадцать второй год занимал дюжину шкафов. И папок в них было несколько сотен. Некоторые — совсем тонкие, другие — пухлые, иные и вовсе толщиной с солидную книгу. Тельма провела пальцем по пыльным корешкам.

Фамилии.

И снова фамилии… множество фамилий, которые совершенно ни о чем ей не говорили. И среди них единственная, которая и вправду волновала.

Не Деррингер.

Даже в этом ей отказали… Тельма тронула папку.

Пустота. Ни тени эмоций. И было бы странно ожидать иного. Кто бы ни ставил эту папку на полку, для него Элиза Деррингер была чужим человеком.

— Вот и я… — тихо сказала Тельма. — Ты уже заждалась, наверное…

Нелепо разговаривать с бумагами.

И смешно надеяться, что среди бумаг этих отыщется хоть что-то, способное скомпрометировать Гаррета. Но Тельме нужно знать, если, не как все было на самом деле, то хотя бы как это представили.

Она прижала папку к груди.

Мелькнула безумная мысль вынести, сунуть под рубашку, прикрыть пиджаком, но Тельма ее отбросила. Архив, конечно, не хранилище улик, но и здесь стоят сторожки, а вылететь с работы за попытку украсть старое дело — это совсем не то, что ей сейчас нужно.

Она устроилась с папкой у стены. Стол был старым, но чистым, пыли и то не наблюдалось. Светильник зажегся с первого щелчка, и яркий, стало быть, или заряжали недавно, или пользовались мало.

Тельма выложила блокнот.

Ручку.

Пару острых карандашей.

Точилку.

И дальше откладывать неизбежное стало невозможно.

Она столько раз представляла, как доберется до этой папки. Откроет… и… и на этом мечты обрывались, потому что здравый смысл, которого в Тельме резко прибыло в первый год выживания, подсказывал, что не стоит ждать ни истины, ни великих открытий. А надежда… надежда, которая, как водится, жила до последнего, нашептывала, что именно эта папка станет первым гвоздем в гробу Гаррета.

Не стоит полагаться на чудо.

Чудеса ненадежны.

Тельма провела ладонью по шершавой поверхности, стирая ту малую пыль, с которой не справлялись амулеты-очистители. Поднесла ладонь к носу. Понюхала. Бумага и чернила. И да, пыль, куда без нее. Но ни духов, ни крови. И это хороший признак? Или наоборот?