Голодная бездна Нью-Арка (СИ) - Демина Карина - Страница 22

Он не был человеком.

И альвом, Тельма видела альвов. Он не был ни цвергом, ни масеуалле, никем из тех, чье существование было признано… слишком высокий, слишком тонкий, прозрачный почти.

Белесые волосы его слабо светились.

А вот лица, сколь Тельма ни старалась, не могла рассмотреть.

— Уходи, — сказала она, отступая, и крысы с визгом выскочили из-под ног. — Я не пойду с вами… я не ваша…

Он ничего не сказал, но лишь протянул руку.

Такую… тонкую… будто стеклянную.

— Нет, — Тельма сделала еще шаг назад. И второй. — Мое место здесь.

А он усмехнулся и поднял свирель, которая казалась слишком тяжелой для этого невесомого тела. И Тельма поняла, что не может позволить ему заиграть, что сейчас и здесь у нее не хватит сил сопротивляться.

— Не надо… пожалуйста…

Она пятилась, и кости хрустели под ногами, земля поднималась, точно желала поставить подножку, а тот, со свирелью, смотрел.

Ждал, когда Тельма упадет.

И она упала бы, позволив земле сожрать себя, смешать, что с прахом, что с грязью, что с мертвой травой, корни которой торчали седыми волосами…

Первый хрустальный звук свирели заставил ее оступиться… она зажмурилась, вскинула тряпичные крылья в тщетной попытке взлететь… и не упала.

Не позволили.

Шею опалило жаром чужого дыхания, а когтистые лапы стиснули плечи. И Тельма с облегчением подумала, что сейчас ее просто-напросто убьют. Какая радость! Обыкновенная смерть, без проклятых подземелей, котлов и свирели, которая играла… только Тельма не слышала ни звука.

То, что стояло за ее спиной — а обернуться мешал страх — не спешило убивать.

Оно слушало.

Внимательно слушало, но, сколько бы ни старался призрачным менестрель, существо — это Тельма чуяла всей своей сутью — не способно было оценить музыки.

И ему надоело просто стоять.

Оно вдохнула запах Тельмы, заворчало, но не грозно, скорее уж успокаивая, а потом вдруг… это не было рыком, это не было криком, это было просто… звуком.

Всеобъемлющим.

Заполнившим собою все пространство, и Тельму тоже. Она в какой-то миг перестала быть человеком, превратившись в сосуд. И этот сосуд грозился треснуть…

…рассыпались прахом крысы.

И кошки.

И даже кости, похожие на траву… сама земля горела, избавляясь от бледной сети корней… а менестрель стоял, прижимая к губам бесполезную свирель… он и сам вспыхнул зеленым пламенем, ярко, словно целиком, от волос до босых ног — Тельма только сейчас увидела, что они и вправду были босы — состоял из стеарина высшего качества.

Она не хотела смотреть на это, но и отвернуться не могла, вовсе перестав принадлежать себе.

А потому… стояла и ждала, когда безумный этот сон — конечно же, сон, как иначе? — закончится. Уж лучше бы снова мама привиделась, с этими кошмарами Тельма как-то научилась сосуществовать…

…свирель упала.

…и ушла в обгоревшую землю.

…а чудовище распахнуло кожистые крылья и обняла Тельму… надо же, какие заботливые твари водятся в ее кошмарах.

Глава 12

Все-таки ночевка на диване была не лучшей идеей. С одной стороны Мэйнфорд выспался, и даже сны, на редкость яркие, и тем выделяющиеся и в череде обычных его кошмаров, не слишком помешали, с другой — тело ломило.

Он никогда еще не чувствовал себя настолько… древним.

Именно, пожалуй, он был древним.

Как одна из треклятых статуй, которые дед хранил отнюдь не из любви к искусству, но назло матушке. Она требовала отдать статуи на реставрацию, а лучше — передать тому, кто способен распорядиться этаким сокровищем. Дед не соглашался.

Статуи старели, сырели, покрывались пылью. Под пылью прятался потускневший мрамор и трещины. И кажется, одна, особо древняя, даже рассыпалась как-то.

Мэйнфорд тоже вот-вот рассыплется.

Он сполз с дивана на четвереньках, помотал головой…

— С добрым утречком, — Кохэн выглядел до отвращения бодрым, а еще прямо-таки лоснился довольством. — Кофе подать?

— Я тебя ненавижу.

— Подать.

— Руку сначала подай…

Кохэн отступил на шаг.

— Извини, босс, но руки мои мне еще пригодятся.

И ушел.

Вот же… масеуалле треклятый, бездна его задери.

Вставать пришлось самому. Спина ныла. Плечи тянуло. Шея… шеи Мэйнфорд вообще не чувствовал.

— Ваш кофе, сэр, — Кохэн явился с серебряным подносом, на котором возвышался серебряный же кофейник, кажется, из фамильного сервиза, сахарница с обсидиановой крышкой, пара крохотных, с наперсток, чашек, молочник, держатель для салфеток и сами эти салфетки, льняные, с монограммой.

— Смерти моей желаешь?

— Жизни, — поднос Кохэн водрузил на стол. — Поверьте, босс, я как никто заинтересован в том, чтобы ты был жив, бодр и готов к обороне…

— Все так… дерьмово?

А кофе Кохэн варить умел, именно такой, к какому привык Мэйнфорд. Крепкий. Горький. И густой, что патока. Сам он разбавлял напиток сливками, сахар клал щипцами, и в этой неуместной великосветской церемониальности было что-то донельзя забавное…

— Звонил твой брат.

— Злился?

— Верещал, — Кохэн поднес чашку к губам, и крылья носа его дрогнули. — Требовал тебя… потом был начальник участка… заместитель мэра… они желали знать, когда нашего сумасшедшего повесят.

— Вот так и сразу?

— А чего тянуть? — пожал плечами масеуалле. — Общественность возмущается. Сам понимаешь, когда общественность возмущается, мэр испытывает некоторое беспокойство. Все-таки избиратели…

Кофе несколько примирял Мэйнфорда с реальностью, в которую пришлось вернуться, хотя, видят Боги, с куда большей охотой он остался бы во сне.

— Еще Джаннер пробовал подкатить к нашей девочке…

— И как?

Надо было набить ему морду… давно надо было… или притопить в какой-нибудь канаве. Пожалуй, это убийство Мэйнфорд расследовал бы не очень тщательно.

— Подробностей не знаю, но он сбежал, поджавши хвост…

И это тоже было интересно.

— Не спрашивал?

Кохэн покачал головой:

— Сам попробуй. Она уже пришла. Работает.

Хорошо.

Сейчас не время остаться без чтеца, и если девчонка продержится хотя бы до конца недели… неплохо будет, если продержится. Мэйнфорд сам тогда в храм заглянет, поставит дюжину свечей, откупаясь от всех богов разом.

Правда, в отличие от Бездны с ее обитателями, Боги о существовании Мэйнфорда и не вспоминали.

— Что еще? Нового? Хорошего? — сваренный масеуалле кофе согревал кровь.

Бездна, а почему так холодно?

Осень с ее поганым плаксивым норовом только-только началась, а Мэйни уже знобит… и руки трясутся. Кохэн старательно отводит взгляд, он привык не замечать некоторые несуразности, но вот… сегодня холодней, чем обычно.

— Нового… есть и кое-что новое… не сказать, чтобы хорошее, скорее уж любопытное. Пришли результаты по ауре…

— И?

Мэйнфорд отставил чашку и пошевелил пальцами. Чувствует? И хорошо… очень хорошо… это уже много, а дрожь — от холода. Холод — от дождя, который, и думать нечего, всю ночь лил, вычищая треклятый город.

— Еще? — Кохэн не стал дожидаться ответа, поднял кофейник, наклонил. Он смотрел, как льется черный, слишком густой напиток, и не спешил заговаривать, а Мэйнфорд не торопил.

Это были его минуты тишины.

Законного покоя, который вот-вот прервется, и не важно, что будет тому причиной — очередной вызов, явление начальства или дражайшие родственники… мысленно Мэйнфорд поставил на них. И усмехнулся: в этом пари он никогда себе не проигрывал.

— А то, что есть такой… в базе пропавших. Николас Альгерти… семь лет тому ушел из дому, и не вернулся. Предположительно, сбежал…

— Семь лет…

— Ему было девять…

— Семь лет тому, — Мэйнфорд принял чашку осторожно, теперь напиток пах перцем и еще какою-то приправой, и значит, будет острым, жгучим. Именно то, что нужно, чтобы встряхнуться. — Значит, сейчас…

— Шестнадцать.

— А выглядит…

— Наш док утверждает, что с точки зрения банальной физиологии, Нику хорошо за восемьдесят.