Шофёр - Никонов Андрей - Страница 9

Преступления совершались в основном на бытовой почве, то сожитель даму своего сердца до смерти побьёт, то бельё своруют или лавку обнесут на Остроумовских, до смертоубийства доходило редко. Но уж если доходило, для этого в отделении работал подотдел уголовного розыска во главе с субинспектором Наумом Мироновичем Пановым.

– Заходи, – Панов затушил очередную папиросу, поманил агента второго разряда Трофима Шмалько, заглянувшего в кабинет, – новость слышал курьёзную?

– Смотря какую, – Шмалько аккуратно положил папку на стол, устроился напротив, поёрзал на жёстком стуле.

– Да вот сегодня аккурат с утра милиционер Зильберман из первого отделения козу у задержанного реквизировал и решил продать. Так этот умник не придумал ничего лучше, как на Драгомиловский рынок на трамвае поехать, а когда вагоновожатый пускать его отказался, начал буянить, достал служебное оружие и пригрозил кондуктора застрелить. Тут его, голубчика, и повязали, отвели под конвоем в отделение, а теперь решают, что с ним дальше делать. Коза сначала трамвай загадила, потом всё отделение, так что, наверное, погонят из милиции их обоих. Ладно, что нового в деле Пилявского?

– Ничего, ходил к следователю, – сказал агент, отсмеявшись и вытерев выступившие слёзы, – ругается, говорит, плохо работаем, раз никого найти не можем.

– Пусть он сам свою задницу поднимет и поищет, – разозлился Панов, – а то не вылезает из кабинета. Что я ему, за три дня на поводке мокрушников приведу, чтоб его?

Лев Иосифович Пилявский помер в своей квартире, предположительно вечером среды, 16 июля. Его домработница, Анна Степановна Пахомова, прибежала в отделение только в пятницу с утра. Кто-то рылся в доме, да так, что половицы вскрыл, стены, где обои неплотно прилегали, порушил и мебель изломал. На место выехал, а точнее – вышел, наряд милиции, который нашёл хозяина дома на кухне со следами побоев, порезами, вытекшим правым глазом и уже остывшего.

На первый взгляд произошло убийство, все обстоятельства на это указывали, но врач из больницы имени доктора Остроумова определил, помимо примерного времени смерти, и причину – обширный инфаркт миокарда, что, учитывая возраст покойного и его телосложение, могло и от естественных обстоятельств произойти. Что именно произошло в доме на 10-й Сокольнической, предстояло выяснить следователю Введенскому. У следователя таких дел по Третьему московскому району были десятки, в каждое приходилось вникать и докладывать в губернский суд и губпрокурору. Поэтому Введенский ограничился коротким осмотром места происшествия и допросом домработницы, а остальную работу скинул на отдел милиции, точнее, на уголовный розыск.

Агенты МУУРа осмотрели дом, на земле под полом обнаружили две золотые монеты времён самодержавия достоинством 15 рублей каждая, чеканки 1897 года, но монеты эти могли быть спрятаны прежними владельцами, которые в революцию сгинули. Дактилоскопист Федорчук отыскал чужие отпечатки, они могли быть чьи угодно, в картотеке схожих не обнаружилось.

Домработница рассказала следователю, что в день смерти Пилявский давал два урока, первая ученица ещё оставалась в комнате, когда сама домработница отправилась домой, к вечеру должен был появиться ещё один ученик, у которого якобы отец работал в Наркомпросе. Оперативно проверяли дела работников комиссариата, но, по мнению следователя, след был ложным.

Дело так бы и отложили в долгий ящик, ожидая, что что-то всплывёт, а потом бы закрыли за отсутствием подозреваемых, но сестра Пилявского, Ядвига Иосифовна Лацис, ответственный работник Главлита и член партии с 1912 года, сама приехала в тридцать третье отделение и грозила Введенскому всеми революционными карами и личным револьвером. Яков Григорьевич от такого напора стушевался, револьвер у гражданки Лацис отобрал и отправил её к инспектору уголовного розыска Хлебникову, который пообещал, что смертью гражданина Пилявского займётся самый опытный сыщик. Этим опытным сыщиком был назначен субинспектор Панов.

– Ты хоть что-нибудь найди, – сказал ему Хлебников по телефону, когда гражданка Лацис уехала, – нет, надо ведь было этому Пилявскому в нашем районе помереть, как будто других мест в Москве не осталось.

Панов был с ним полностью согласен, потому как вместо подозреваемых имел короткий список тех, кто мог хоть что-то знать.

Первое, Анна Пахомова – по опыту субинспектора, домработницы часто расправлялись со своими хозяевами, чтобы прибрать к рукам их имущество, но имущества у умершего не было. Панов на первый раз с ней разговаривать не стал, поручил это Шмалько.

Второе, гражданка Лацис. Следователь Ядвигу Иосифовну опросил, но под дулом револьвера сделал это очень быстро и без деталей. Панов тоже не очень-то хотел с ней общаться и из списка свидетелей пока вычеркнул.

И третье, у покойного была племянница, дочь его брата Станислава, Елена Кольцова.

– Точно не врёт прислуга? – субинспектор натужно закашлялся, прижал кулак к груди, сильно надавил другой рукой, заставляя боль на время отступить. – Может, она или кто из её знакомых причастен? А то всё это распутывать, сам понимаешь, ни времени, ни средств нет.

– Да уж я с ней говорил, толку никакого, – Трофим поднялся. – Живёт в частном доме на улице Матросской Тишины, вместе с братом, инвалидом империалистической войны, тот совсем плох и никуда не выходит. Ещё жильцы у неё есть. Один, Василий Федякин, в возрасте, слесарь на ламповом заводе, я к ним в заводоуправление заходил, хвалят его. А другой, Травин Сергей, тот здоровяк, силач, я бы сказал, работает в гараже горкоммунхоза, что рядом с Каланчёвкой, и с Пахомовой дружит, по хозяйству ей помогает. Пахомова говорит, что интереса Травин к Пилявскому не проявлял, и знакомы они не были.

– Жильцы, значит? – Панов оживился. – С хозяйкой, говоришь, и силач? Вот что, братец, а давай-ка ты этого Травина и племянницу покойника, Кольцову, ко мне, но не сегодня, а скажем, послезавтра, в среду. Я с ними сам побеседую по душам, а там уж решим, стоит их к следователю отправлять или нет. Где, ты говоришь, они работают?

– Травин в гараже, а Кольцова учится, в университете.

– Вот и хорошо, позвони и вызови их. Только вежливо, они не бандиты какие, а советские граждане с полезной для нас информацией.

– Ух вы и завернули, Наум Мироныч. Как есть сделаю, а сейчас, позвольте, пойду? На Егерской, где налёт был на артельщиков, у пацана соседского милиционеры портсигар ворованный отобрали и отрез шерстяной, говорит, в мусоре копался и там вытащил. Прижать его надо хорошенько, наверняка знает что.

– Вези его сюда вместе с вещдоками, – Панов расписался на папке, – а это отдай Маше, пусть запечатает сургучом и отошлёт Введенскому. Может, и вправду Пилявский сам помер, всякое в жизни случается.

Глава 4

Ковров стоял посреди небольшого, в десять квадратных саженей, помещения, покачиваясь с носка на пятку. На его взгляд, для торговой лавки вариант был – хуже не придумаешь, а значит, вполне для дела подходящий. Стоящий на Ольховской улице двухэтажный каменный особняк постройки прошлого века, с лепниной и колоннами, занимал какой-то государственный трест, с машинистками, делопроизводителями, бегающими по лестнице совслужащими и неподвижными счетоводами. К особняку со стороны двора примыкал небольшой одноэтажный флигель с отдельным входом и маленькими окнами, в нём при самодержавии находились хозяйственные помещения, а теперь пристройка пустовала. На полу валялись черепки и куски ткани, кругом лежала пыль, но двери и окна стояли на своих местах, обои обтрепались совсем немного, из крана на крохотной кухоньке текла вода, и даже электрическое освещение работало. Рабочие поставили мебель в комнаты прислуги, в большой зал, где раньше складывали ненужные вещи, заносили витрины и столы, уборщицу пригласили на завтра, и тогда же над фасадом собирались повесить уже изготовленную вывеску с аляповатой надписью: «Галантерейные товары. Н. Ковров».

Обошёлся флигель всего в девяносто пять рублей за месяц, но и этих денег советский трест рисковал не увидеть – галантерейщик выдал бухгалтерии вексель на целую тысячу с купонным погашением к октябрю. Ни банка, название которого красовалось на векселе, ни тем более счёта в нём не существовало, но директор треста, увидев сумму, на радостях вексель принял и велел подшить, а купон оторвал и припрятал.