Белый шаман (СИ) - Лифановский Дмитрий - Страница 51

— Вот, Павел Войцехович, — бесцеремонно ткнул в меня пальцем профессор, — Этот молодой человек.

— Буржинский, — он резко кивнул головой, представляясь, ­– Павел Войцехович, декан кафедры фармакологии.

— Уколов Дмитрий Никитич, — растерянно отозвался я, — Эээ, простите, а разве не Эдуард Александрович руководит кафедрой?

— С недавнего времени я вхожу в состав правления университета, передав кафедру Павлу Войцеховичу, — гордо сверкнул лысиной Леман. Вот же чернильная душонка, подставил меня, ввел в заблуждение. Это выходит я к руководству учебного заведения приперся по сути с ерундовыми вопросами. Тогда понятно, почему профессор меня так встретил. Тут и завкафедрой-то птица не моего полета.

— Простите Эдуард Александрович, не знал. Был введен в заблуждение.

­– Бывает, молодой человек, бывает, — покивал тот и тут же спросил, — А скажите, Дмитрий Никитич, откуда у Вас эти записи?

— Мои, — я непонимающе посмотрел на взирающих на меня с недоверием профессоров, — А что? Что-то не так?

— Нет, Вы не поняли! Кто писал сей труд⁈ — нетерпеливо воскликнул Буржинский.

— Я и писал, — все равно не понимаю. Или Фирс сунул мне материалы не соответствующие земной флоре и фауне? Так я, вроде, просмотрел. Нет там ничего такого. Обычный каталог лекарственных растений Западной Сибири, хорошо знакомых и узнаваемых чуть ли не с детства. Ну и частично народные средства из арсенала тюйкулских шаманов и охотников. Правда, систематизированы как мне удобно. По болячкам, от которых помогают. Ученым, наверное, непонятно. У них же наверняка своя классификация, по цветикам-семицветкикам, да вершкам-корешкам.

— Не врите! — чуть ли не взвизгнул Леман, с усилившимся от возмущения акцентом, — Здесь работа многих лет целого научного коллектива!

Пожимаю плечами и, оскорбленно вскинув голову, выдаю:

— Я, не заглядывая в эти бумажки, могу рассказать все, что там написано, и еще от себя добавить. Просто, получилось так, что я около пяти лет прожил среди тюйкулов, принятый в ученики их шаманом. Многое описанное здесь, — я киваю на пачку бумаг, которая так оставалась в руках Буржиснкого, — Давно известно и с успехом применяется коренным населением Сибири. Я не могу рассказать, почему то или иное растение помогает от какой-то хвори, как раз, чтобы понять это, я и пришел к Вам. Но зато могу подробно рассказать, что из этого списка и от чего можно использовать, когда собирать и, как готовить.

После чего я был утянут в пустую аудиторию и буквально взят в плен этими двумя фанатиками от науки. У меня сложилось впечатление, что они готовы прямо сию минуту обрядить меня в мундирчик со шпажкой и приковать к батарее, чтобы я рассказывал им об отличиях лесной и тундровой брусники, тонкостях ее цветения в зависимости от места произрастания и прочих совершенно обыденных для меня и удивительных для них мелочах. К нам не раз заглядывали студенты и не только, но тут же исчезали, нарвавшись на яростные, горящие жарким пламенем безумия, фанатичные взгляды ученых.

Вырваться удалось только клятвенно пообещав вернуться к ним летом и устроить экспедицию в тайгу для сбора лекарственных трав. С перспективными студентами тоже обещали помочь ближе к лету. Сказали, все равно большая часть отсеется, не выдержав напряженного графика или не имея возможности оплатить обучение. Именно таких, бедных, но умных, я попросил тут же отправлять к Колыванскому протоиерею Федору. Оставлю батюшке денег, пусть подписывает с ними договор, по окончанию университета отработать на заводе не менее десяти лет. А я за это буду оплачивать их учебу. Более того, два профессора насели на меня, чтобы я допустил их на производства. Им действительно было интересно, что и как я собираюсь делать. Ну а мне не жалко. Два таких ученых- большое подспорье в работе. Смущает только то, что оба иностранцы. Ну, никак не могу я воспринимать немцев и поляков, как своих. Хотя, здесь они вполне себе замечательно служат практически повсюду, являясь подданными Российской Империи. Ну да ничего, в подземелья ходу им не будет. А что касается производства из природных компонентов, все одно рано или поздно повторят конкуренты. Вот к антибиотикам точно их на пушечный выстрел не допущу! Там только свои будут, хорошо проверенные и обязанные, да и те под присмотром.

На фоне двух таких насыщенных встреч, аудиенция у губернатора вышла более чем блеклой. Господин Тобизен по-моему сам не знал, для чего пригласил этого непонятного человека. Он разглядывал меня своими рыбьими чуть навыкате глазами, как какую-то невиданную зверушку. Вежливо поинтересовался, чем меня наградить за спасение офицера и протоиерея. Выяснив, что всего лишь дозволением выкупить землю, тут же повеселел. Вызвал какого-то согнутого крючком мужчину, распорядился во всем содействовать мне в моей просьбе и к обоюдному облегчению милостиво отпустил меня из кабинета.

В общем, земля, которую я хотел выкупить, обошлась мне в 200 рублей. И судя по довольной, счастливой роже человека-крючка, переплатил я изрядно. Ну и пусть себе. Главное быстро. Буквально через три дня после аудиенции мне прямо в архиерейский дом доставили все бумаги на землю. С печатями и подписями.

Я даже не заметил, как подошло Рождество, которое мы с Иваном отметили, отстояв большую службу и угостившись в лучшей ресторации Томска. А еще через три дня, получив благословение самого Макария, от которого брательник впал в самый настоящий религиозный экстаз, мы с продуктовым обозом двинулись в сторону Златоуста.

[i] Эдуард Александрович Леман (14 февраля 1849, Курляндия — 10 марта 1919, Казань) — русский фармаколог из семьи балтийских немцев, профессор Томского университета. 1890–1894 входил в правление Томского университета, с 1896 года был членом хозяйственного клинического совета Томского университета. В 1893 году стал заведующим клинической аптекой. В 1889 году стал членом-учредителем Общества естествоиспытателей и врачей при университете, являлся его казначеем в 1889—1895 годах. Вместе с П. В. Буржинским выделил из коры обвойника греческого гликозид периплоцин и его агликон периплогенин, исследовал их фармакологические свойства. Написал ряд публикаций, посвящённых анализу питьевой воды в Томске и Томской губернии. В 1895 году выпустил монографию о флоре Прибалтики.

Глава 18

Московско-Сибирский тракт — дорога длинной почти в 9000 верст, соединяющая Москву с далекой Китайской империей. Изъезженная тысячами обозов, исхоженная сотнями тысяч переселенцев и каторжан. Обильно политая их слезами, потом и кровью. Каждые 25–30 верст казенные почтовые станции, а рядом обязательно этапная тюрьма. Никогда не пустующая. Сколько таких этапов повстречалось нам на пути. Не счесть. Голодные, худые, измученные люди, одетые в какую-то рванину, многие в кандалах, липнущих на морозе к коже, и оставляющих страшные не заживающие раны, пропускали наш обоз, сойдя на обочину, валясь прямо в снег. И провожающие нас взгляды. Пустые, безжизненные, обреченные, злобные, яростные, жадные, все было в этих взглядах, не было только добра и надежды. Всегда следом ползет несколько саней. Для умерших в пути. Их доставят до ближайшей этапной избы и там, заактировав смерть, похоронят. Отсюда и пошло выражение «Доставить живым или мертвым». Такой же усталый, обозленный конвой, только вид сытнее, да одежа получше, дымит самокрутками, пользуясь небольшим роздыхом в тяжелом пути.

За этапом тянутся сани и подводы переселенцев. Потому как хоть и страшно с варнаками идти, но одним в холодной тайге еще страшней, а здесь, глядишь, и солдатики, чем помогут. Люди служивые, важные, но из своих же, из крестьян. Главное офицера не гневить, чтобы не прогнал. А кто отбился, не выдержал… Что же, видели мы и таких. Мертвая лошадь, упавшая на колени и семья в латаной-перелатанной телеге, потому, как в путь вышли еще летом. Женщины и детишки кутаются в какие-то лохмотья, сидя в кузове, а мужик лежит рядом с лошадью. Он пытался поднять ее, бедную, но упал рядом сам и не смог больше встать. И некому уже было ему помочь. Попадались и разграбленные караваны. Пострелянные, порубленные люди и пустые сани с телегами. Без лошадей. Кто это сделал? Да Бог весть! Могли беглые каторжане, могли крестьяне или казаки из ближайших деревень и станиц, а могли и кочевники-киргизы, сейчас казахов называют так, степь-то вот она, совсем рядышком.