Медовый месяц - Филлипс Сьюзен Элизабет - Страница 25

Одна только мысль об Эрике причинила боль. Если они не сталкивались на съемочной площадке, участвуя в одном эпизоде, он вел себя так, словно ее не существовало вовсе. И Дэш с того дня три недели назад, когда она попыталась излить ему душу за скалами, говорил с нею не иначе, как под прицелом камеры. Единственной особой, кто, кажется, никогда не избегал ее общества, была Лиз Кэстлберри, и Хани догадывалась, что это просто из-за Мицци. Собака Лиз стала для нее едва ли не ближайшим другом.

Хани бросила на свой задний дворик взгляд, в котором застыла тоска.

— Вы должны превзойти себя, — сказал ей агент.

— Артур, я полагала, что вы работаете на меня. Я же сказала вам, что не желаю сниматься ни в каких фильмах, причем сказала вполне серьезно!

По тому, как напряглось его лицо, Хани поняла, что он рассердился, но ей было все равно. Он слишком часто пытался командовать ею, и иногда ей приходилось ставить его на место.

Когда он наконец удалился, Хани прошла внутрь. Она нашла Шанталь в гостиной: та валялась на новой тахте, обтянутой роскошной золотисто-белой парчой, и читала журнал. Гордон, сидевший напротив нее, возился с перочинным ножом.

— Теперь комната действительно красива, Шанталь. Эта женщина из мебельного неплохо поработала.

На полу лежал толстый белый ковер. Кроме тахты, комнату заполняли французские стулья причудливой формы и столики на гнутых бронзовых ножках с амебообразными стеклянными крышками. На одном из таких столиков валялись остатки обеда «Хангри мэн».

— Завтра привезут растения.

— Растения — это здорово. — Шанталь, потянувшись, отложила журнал. — Хани, у нас тут с Гордоном был один разговор. В общем, мы хотели бы через пару дней уехать.

Хани похолодела.

— Что ты имеешь в виду?

Шанталь казалась чем-то озабоченной. — Гордон, лучше ты ей скажи.

Гордон сунул нож в карман.

— Хани, мы подумываем о путешествии по стране. Посмотреть Америку. И вроде как пожить самим.

Сердце Хани бешено заколотилось.

— Гордону надо подумать о карьере, — подхватила Шанталь. — Если он хочет стать художником, ему нужны вдохновение и смена впечатлений.

Хани попыталась взять себя в руки.

— Вы что, спятили оба? Я только что купила этот дом. Я же купила его для всех нас. Не можете же вы сейчас просто так взять и уехать!

Шанталь старательно избегала ее взгляда.

— Гордон говорит, что Беверли-Хиллз душит его.

— Да мы же только сегодня переехали сюда! — закричала Хани. — Как же он может его душить?

— Я так и знала, что тебе не понять. Ты только и знаешь, что кричишь на людей. И никогда даже не пытаешься понять их. Прерывисто всхлипнув, Шанталь выпорхнула из комнаты. Хани повернулась к Гордону:

— И как, по-твоему, черт побери, называется то, что ты делаешь, безмозглый болван?

Гордон выпятил свой безвольный подбородок.

— Не надо меня так обзывать! Полагаю, мы с Шанталь, если захотим, имеем право уехать.

— И на что же вы собираетесь путешествовать, позволь полюбопытствовать?

— Найдем работу. Мы уже все обсудили. Будем подрабатывать во время путешествия по стране.

— Возможно, ты и сможешь работать, только не заблуждайся относительно Шанталь. Самой тяжелой работой, которую ей доводилось когда-либо выполнять, была продажа билетов на чертово колесо, но при этом Она так часто путалась с деньгами, что, не будь Шанталь членом семьи, ее бы сразу вышибли.

— Она могла бы делать прически. Она сама говорила.

— Она также говорила, что не прочь выйти замуж за Берта Рейнольдса, но бракосочетание почему-то не состоялось.

Гордон, явно расстроенный, сунул руки в карманы.

— Но я не могу продолжать такую жизнь! Мне нужно начать рисовать.

— Ну так и начинай! — в отчаянии воскликнула Хани.

— Не думаю, что смогу рисовать здесь. Этот дом… Это соседство. Все это слишком…

— Да ты только попробуй, — умоляюще заговорила она. — Если не получится, мы всегда сможем переехать!

При одной мысли о переезде ей сделалось дурно. Она уже полюбила этот домик, но, с другой стороны, нельзя же позволить ему отобрать у нее Шанталь!

— Не знаю. Я…

— Говори, что тебе нужно? Я куплю все, что пожелаешь.

— Мне не нравится, что я все время беру у тебя деньги. Я же мужчина. И должен…

— Я стану платить тебе по две тысячи долларов в месяц, лишь бы ты оставался здесь.

Гордон в изумлении уставился на нее.

— По две тысячи долларов в месяц, пока вы здесь остаетесь. Я уже плачу за дом и оплачиваю все расходы на продукты. А эти две тысячи будут вам просто на карманные расходы.

Гордон издал горлом мягкий свистящий звук. Его лицо, казалось, осунулось, и он заговорил тихим, внезапно осипшим голосом:

— Какое ты имеешь право вот так вмешиваться в нашу жизнь?

— Меня беспокоит Шанталь, только и всего. Я должна заботиться о ней.

— Я ее муж. Я о ней и позабочусь.

Но в его голосе уже не было прежней уверенности, и Хани поняла, что победила.

Начался хайэтес. Пока Гордон и Шанталь валялись в доме, поедая все, что готовила Хани, и неотрывно глядя в телевизор, она окончила курс средней школы с отметками «отлично» по всем предметам, за исключением физики, к которой питала неприязнь. В июне вся троица слетала в Южную Каролину навестить Софи. Сейчас парк производил еще более удручающее впечатление, чем ей помнилось. Аттракционы были распроданы за бесценок, а «Бобби Ли» в конце концов развалился во время шторма на части и оказался на дне Серебряного озера. Хани опять попыталась уговорить тетку переехать в Лос-Анджелес, но Софи наотрез отказалась:

— Хани, мой дом здесь. Ни в каком другом я жить не желаю.

— Но это небезопасно, Софи.

— Еще как безопасно. Здесь же Бак.

На следующий день Хани поехала в город к адвокату, которого наняла в декабре для улаживания вопроса о покупке парка. К вечеру она подписала окончательные бумаги. Это приобретение на некоторое время подорвет ее финансовые дела, и вновь открыть парк удастся не вдруг, но по крайней мере она уже не расстанется с ним.

— Хани, я же просила вас на последней реплике пройти мимо Дэша и стать к окну! — Дженис Стейн, единственная женщина среди постановщиков сериала, указала на нужную позицию.

Хайэтес закончился. За окнами стоял август, и они опять работали в студии — снимали вторую часть сериала для сезона восемьдесят первого — восемьдесят второго года. Хани пребывала в скверном настроении с самого момента возобновления съемок. Дэш вел себя так, словно был нисколечко не рад увидеть ее вновь, а Эрик — тот и вовсе едва ответил на ее приветствие. Лишь Лиз Кэстлберри, эта королева сучек, остановилась перекинуться словом, но она была последней, с кем бы Хани хотелось поговорить.

Упершись рукой в бедро, Хаии уставилась на Дженис, стоявшую посреди декораций, изображавших гостиную домика на ранчо:

— Но я хочу пройти только после того, как скажу: «Успокойся, папочка». Так будет точнее!

— Это будет слишком поздно, — ответила Дженис. — К этому времени вы уже должны стоять у окна.

— Но я не хочу делать это таким образом.

— Постановщик здесь я, Хани!

Прищурив глаза, Хани заговорила своим самым противным голосом:

— А я здесь актриса, пытающаяся прилично сыграть роль. И если вам моя работа не нравится, не лучше ли вам подыскать другой сериал и командовать там себе на здоровье!

Стремительно миновав Дэша, стоявшего у окна со сценарием в одной руке и чашкой кофе в другой, она покинула съемочную площадку. В прошлом году все они запугивали ее, но в этом все будет по-иному. Ей надоели эти люди, гоняющие ее взад и вперед, надоело бесконечное нытье Гордона о жизни в Беверли-Хиллэ, надоела вечно недовольная гримаса Шанталь. Раз все равно она ни от кого слова доброго не слышит, то какая разница, как она будет себя вести?

Хани свернула в коридор, ведущий в гримерные, и увидела в его конце Эрика. При виде его у нее ноги стали как ватные. Он провел лето на съемках фильма, где впервые снимался в главной роли, и сейчас выглядел таким красивым, что она не могла оторвать от него глаз.