Давид Бек - Мелик-Акопян Акоп "Раффи" - Страница 42

Сакул настолько увлекся, что с удовольствием опорожнил стакан вина, как бы благословив нацию, которую любил.

А Бек, заметив, что понятие родины для Сакула неотделимо от церкви и церковных обрядов, ухватился за это:

— Видишь, дорогой Сакул, как ты любишь родную церковь, в которой тебя крестили, где ты причащался, венчался и куда отнесут твое тело после смерти, и где тебя будет отпевать священник-армянин. А знаешь ли ты, как много ты грешил и как милосердна церковь, дающая тебе искупление?

— Знаю, как не знать, — сокрушенно вздохнул торговец пленными, — да, немало у меня грехов…

Злодей знал, как много у него прегрешений — за свою жизнь он совершил немало позорных поступков. И как коммерсант, смотрящий на все с точки зрения наживы, он понимал, сколь многим обязан армянской церкви, которая смывает с его души грязные пятна и избавляет от геенны огненной. И церковь делает это почти даром, безвозмездно. Можно дать священнику несколько грошей и исповедаться у него, можно даже заказать обедню. Это очень дешево, полагал Сакул, за несколько копеек получить отпущение грехов, которые принесли ему несколько тысяч рублей. Можно ограбить одного, обмануть другого, заработать тысячи, а потом преклонить колена перед священником, повиниться и выйти из церкви очищенным. Отчего бы не любить подобную церковь?

Бек старался извлечь пользу из религиозных чувств этого человека, которые будили в злодее не только слепую веру в церковь, но и своего рода неприязнь к ее врагам и желание способствовать ее утверждению.

— Что бы ты сделал, Сакул, если бы кто-нибудь осквернил армянскую церковь, превратил в хлев, разграбил ее священную утварь и сделал бы из нее украшения для своей жены? Если бы кто-нибудь разнес церковь и использовал камни для строительства своего дома, запретил служить в ней молебны и обедни? Что бы ты сделал, я спрашиваю, с этим человеком?

— Убил бы его.

— И я тоже, Сакул. А если эти преступления совершил не один человек, а много людей? Что бы ты тогда сделал?

— Постарался бы расправиться с этими людьми.

— Прекрасно. Я поступил бы точно так же, Сакул. Но один ты сможешь справиться со столькими людьми?

Сакул несколько секунд думал и не нашел ответа. Вдруг, точно совершив открытие, радостно сказал:

— Один я, конечно, ничего бы не смог сделать, но я бы что-нибудь придумал.

— Да, дорогой Сакул, я бы сам постарался что-нибудь придумать. А ты знаешь людей, которые хотят уничтожить нашу веру и церковь?

— Я таких людей не знаю, — ответил Сакул. — Дальше Тифлиса и Дагестана я нигде не бывал.

Он говорил правду — южнее Тифлиса он никогда не был и не имел представления не только о других народах, но даже об Армении. Он был знаком лишь с горцами Грузии и Кавказа. И Давиду пришлось подробно рассказать ему, что за Тифлисом находится большая страна, называемая Арменией, что это истинная родина армян, когда-то она была самостоятельным государством, а теперь там владычествуют мусульмане — персы и турки. Потом описал в ярких красках жалкое положение армян, находящихся под властью магометан, чтобы воздействовать на окаменевшее сердце ростовщика, поведал, как варварски ведут себя мусульмане в отношении армянской церкви и религии.

— Вот народ, о котором мы говорим, Сакул, — заключил свое повествование Бек. — Сможешь ты теперь что-нибудь придумать для борьбы с магометанами?

Сакул поднес руку ко лбу, потер его, как бы стремясь выудить оттуда хоть какую-нибудь мысль, однако безуспешно. Потом наполнил бокал и выпил, мысль его заработала лучше, но он опять ничего не придумал.

— Мне ничего не приходит в голову, — сказал он после долгих раздумий.

— Видишь, Сакул, ты человек толковый, ума у тебя, как у семи чертей, а вот простых вещей не понимаешь.

Слова Бока возымели действие, особенно, когда Сакул услышал, что он умен, как семь чертей.

— Я научу тебя, как быть, — сказал Бек.

— Как?

— Надо стравить этих собак. Тебе понятно?

— Понятно, да не знаю — какую с какой?

— Я скажу, дорогой Сакул.

Всякий раз, когда Бек подходил к своей цели, он неизменно употреблял слово «дорогой», что очень льстило самолюбию торговца — ведь оно слетало с уст первого государственного мужа Грузии.

— Скажи мне, дорогой Давид, каких собак? — спросил он, решив говорить в тон Давиду.

Не обратив внимания на эту дерзкую фамильярность, Бек продолжал:

— Ты сказал, что находишься в хороших отношениях с дагестанским имамом, что частенько сиживал с ним рядом, не так ли?

— Да, да, совсем так, как мы сейчас сидим с тобой.

— Значит, ты мог бы на него повлиять?

— Что бы я ни попросил, он не откажет.

— А имам — первый человек Дагестана?

— Кроме него, там признают только бога.

— Так вот слушай, — сказал Бек подчеркнуто. — Нужно посеять вражду между имамом Дагестана и мусульманами Армении. Надо добиться, чтобы они перегрызли друг другу горло. Вот таким путем армяне могли бы избавиться от них. Понимаешь, наконец, о каких собаках я говорю?

— Понимать-то понимаю… Но как этого добиться? — спросил торговец пленными. — Тебе же известно, что рассорить мусульман довольно трудно.

— Все это верно, если они принадлежат к одной и той же секте. Но дагестанские лезгины — сунниты, а персы, проживающие в Армении — шииты. Эти две секты так враждуют друг с другом, что каждый считает особой доблестью убить члена другой секты.

— Вот и ладно, если это так, — заговорил торговец пленными и стал слушать Бека с еще большим вниманием.

— Я получил кое-какие сведения из Армении. Там произошло такое, что если об этом прослышит твой имам, он придет в бешенство и настроится против тамошних мусульман.

Бек стал рассказывать о том, что знал. В Сюнийском крае проживает незначительное количество суннитов. Во время совершения какого-то религиозного празднества в честь калифа Омара на них напали шииты, многих ранили и убили, а в их мечети подбросили дохлых собак.

— Если это дойдет до ушей дагестанского имама, он не простит такого бесчестия, и тогда шиитам несдобровать.

— И мне так кажется, — сказал Сакул.

— Но с этим надо поторопиться. Имама надо известить хотя бы в конце месяца.

— Почему же именно в конце месяца?

— Это уж позволь мне знать. Ты лучше скажи, справишься ли с этим делом?

Сакул ответил не сразу. Но Бек прекрасно знал, насколько для него важней всяких проповедей об армянской нации, церкви и религии блеск золота, и поэтому сказал:

— Если выполнишь поручение, получишь сто золотых.

Торговец пленными просиял.

— Так вот слушай, — продолжал Бек, — тебе придется уже утром отправиться в Дагестан. С тобой в качестве слуги поедет Вор Цатур. Он и поведет лезгин в Сюник.

— Когда я смогу получить свои золотые?

— Половину сейчас же, а вторую — после выполнения поручения. Но знай, если почему-либо предашь меня, мои люди непременно убьют тебя.

— Я это знаю, — ответил торговец пленными и принял пятьдесят золотых.

Пока Давид Бек с Сакулом разговаривали, уединившись в спальне, князь Баиндур в одиночестве сидел у себя дома и с нетерпением кого-то ждал. Слабый свет сальной свечи, еще более потускневший от дыма чубука, который непрестанно курил князь, едва освещал темные уголки комнаты. Убогое жилище батман-клыча персидского царя вполне соответствовало спартанскому образу жизни его хозяина. В душе Баиндур был отшельник, а телом — воин. В голой комнате стояла ничем не покрытая узкая тахта, на которой он спал. В любое время года постель его состояла только из бурки. В комнате у него не топилось. «Огонь должен гореть у человека внутри», — объяснял Баиндур тем, кто интересовался, почему у него в комнате так холодно. На одной из стен висело разнообразное оружие князя — ничего другого в помещении не было. К этой мрачной, лишенной света и воздуха каморке примыкала конюшня, где был привязан любимый конь князя и проживал столь же любимый слуга, с которым он был так близок, что люди подчас забывали, кто из них хозяин, кто слуга. Такова была его семья — он сам, конь и слуга, а если не забыть и огромного волкодава во дворе, то всего четверо душ.