Град обреченный (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 26

Кофе и чай пили вообще редко, но тут надежды было куда больше — о их существовании на Руси знали, только не употребляли. «Обугленную траву» и кофейные зерна персидские купцы по Волге привозили, через всю Орду шли, где правил хан Ахмат. Так что заказ тверскому князю сделали, тот его своим купцам «переадресует», а те достанут — желание прибыль извлечь у них в крови, в полном соответствии с высказыванием Карла Маркса.

— Сейчас как раз время пошло, когда рыцарство в европейских странах на второй план отходить будет. Английские лучники по нему колоколом отзвенели при Кресси и Азенкуре, арбалеты добавили, а сейчас в ход первые аркебузы и кулеврины пошли. От ядрышек и крупных пуль ни одна броня не защитит. Так что у Ивана Грозного стрельцы через восемьдесят лет не на пустом месте появятся — ляхов и ливонцев бить будут, у тех тяжелая кавалерия еще в моде будет. Ты сам на «крылатых гусар» посмотришь — они вроде как раз появились у венгров, их поляки переймут. Хороши против татар и московской «поместной» конницы, но если те удрать из-под удара не могут. Длинные пятиметровые пики, слитные построения «хоругвей» — то есть полков или эскадронов — численность разная.

— Мушкету абсолютно плевать, какая у них численность и выучка по большому счету. У нас конические пули — а они бьют даль лука и точнее, как выяснилось. Главное стрелков, пусть стрельцов натаскать — обученную пехоту, ведущую залповый огонь при пушечной картечи ни одна кавалерия не опрокинет. Жаль, на сегодня все, крайняя затяжка до утра…

С видимым сожалением полковник посмотрел на окурок, что дотлел до фильтра и погас. Профессор только хмыкнул — «Сотник» никогда не употреблял эпитет «последний», и всегда заменял, в любых вариантах — суеверен, как летчик, остается только мысленно удивляться.

— Закончится табак, я то выдержу, а вот «Сержант» на коноплю перейдет, как и «Швец» — обоих мастеров со временем потеряем.

— Вырастет табак, не сомневаюсь — у паренька глаза хитрые были, когда расставались. А ты уверен, что пакет резаного табака у него один был? Думаю, что припрятал — этот куркуль запаслив как дядя его, и сто против одного, что «заначку» оставил. Не хмурься — это он ради нас старается, знает, что сигареты на исходе, и хочет побыть в роли «благодетеля».

— Точно, — хлопнул себя по коленке «Сотник», — не имей резарва, не спрашивал бы, и не улыбался. Вот шкода, студент, «любитель прохладной жизни». Мы тут в дороге корячимся, все ноги растерли, а он там посевной занят, за девками, небось, ухлестывает.

— Вряд ли, паренек целеустремленный, и дело для него прежде всего. И еще не целованный — в наше время хромые и бедные сироты никому не нужны. А вот здесь его живо в оборот возьмут — думаю, по приезду обратно, у него чуть ли не невеста будет. Завидная «партия», молодой боярин, образован, и не голытьба — я вам каждому уже сейчас могу по малой вотчине выделить, как приеду, так грамоты надлежащие отпишу. А тебе, как княжеского достоинству боярину права все передам…

Андрей Владимирович осекся, неожиданно в голову одна мысль. И после обдумывания, он произнес:

— Нет, давай лучше сделаем. Пашку вполне официально своим отпрыском признаю, так что никто ущемлен не будет, если я внезапно ноги протяну. Он на меня немного смахивает, так что из местных никто не удивиться.

— Поди, согрешил с его матушкой на сеновале, когда лекции в колхоз их приезжал читать о международном положении, и о решениях 25-го съезда партии. В жизни ведь всякое бывает — замужняя порой с любым мужиком переспит, лишь бы дитя родить, особенно если мужчина ей понравился — сама затянет и все подготовит. Ты ведь грешил там по пьянке, недаром с «кулаком» местным давно в приятелях ходишь. Так что в жизни всякое бывает, ничему не стоит удивляться.

Голос полковника прозвучал настолько безмятежно, что Андрея Владимировича от него будто электрическим током прошибло. Он ошарашенно посмотрел на прикрывшего глаза «Сотника» — слишком много странностей и совпадений, столько на «случайности» свалить нельзя…

Знаменитое польское рыцарство — «крылатые гусары», появившиеся во второй четверти 15-го века, и двести лет наводящие ужас на своих противников. Доставалось всем — ливонцам и шведам, туркам и татарам, запорожским казакам и русской «поместной рати». Особенно досталось от них во время Смуты — поляки самозванца на трон привели, и в том есть заслуга длинных пик этих «рыцарей».

Часть третья

«Libertad o Muerte»

Глава 23

— Прямая война с Москвой гибельна для Новгорода, и ценой этого стали твои сыновья, Марфа Семеновна, — несмотря на сказанные боярином Анкундиновым наполненные горечью слова, вдова посадника Исаака Борецкого осталась невозмутимой, на лице не дрогнул ни один мускул. Статная женщина лет пятидесяти, которую преждевременно состарили гибель четырех сыновей, на которых она, несомненно, очень рассчитывала. Двое от первого брака утонули в Студеном море, первенце от второго мужа Дмитрия, ставшего посадником, обезглавили в Русе шесть лет назад по приказу Ивана Московского, а «последыш» Федор погиб в заточении, выданный победителю заложником, и зять погиб в кровавой битве на Шелони. Сейчас при ней оставалась лишь вдовая дочь Ксения, да внук Василий, сын Федора, неспособный отрок, в руках меча не удержит.

Спешно вернувшегося из Твери посла «Господина Великого» она принимала тайно, и первой — лишь после разговора с ней, Анисим Прокопьевич поедет с утра на владычный двор, где даст отчет архиепископу Феофилу и степенному посаднику Фоме Андреевичу «Курятнику». Но то будет с рассветом, а сейчас только поздний вечер — хитрый боярин специально так подгадал, чтобы въехать в городские ворота в последний момент. И сразу, скрываясь ото всех, явился на двор Марфы-посадницы, сторонуБорецких он «держал» твердо вот уже двадцать лет, после позапрошлого Яжелбицкого «мира» с князем Василием «Темным», когда в полной мере осознал, чем грозит Новгороду все возрастающие притязания резко усилившегося за последние полвека Великого Московского княжества.

Вместе с Марфой в покоях находились две ее наперсницы, которые частенько оставались у вдовы — Евфимия, жена посадника Андрея Горшкова, и Анастасия, супруга боярина Ивана Григорьевича, из рода Авиновых. От них секретов не было — новгородские «женки» издревле отличались свободолюбием и непокорностью, сами владели и распоряжались немалым имуществом и деревеньками, по их приказу строились ладьи и великолепные церкви с теремами, и отправлялись в дорогу купцы. И хотя на вече им хода не было, зато на мужей своих имели большое влияние, ведь всем известно, что «ночная кукушка дневную завсегда перекукует».

— Хлеб то хоть дал, князь Михайло Борисович? Раз вижу тебя перед собой, то серебро новгородское довез ты Твери.

— Довез с превеликим трудом, и если бы не ратные мужи князя Андрея Владимировича Бутырского, то отобрали бы дважды московиты казну — людишек моих они побили, лишь подьячий со мной и двое воев остались. Еле-еле ушли, погоню на нас облавой раскинули.

— Князь Бутырский? Не слыхала никогда о таком, хотя вроде все княжеские рода знаю, Рюриковичей и Гедеминовичей.

— Из земель он дальних и южных, оные османами уже захвачены, жители перебиты, а селения огню и мечу преданы. Как я понял по оговоркам, Михаил Борисович на службу его пригласил, и Кашин уделом посулил, если поможет ему в войне против Москвы.

Тихо сказанные слова подействовали как гром набатного колокола — у Новгорода не было союзников в противостоянии с Москвой, ни шесть лет тому назад, ни тем паче сейчас. Тогда питали надежды на союз с Псковом, пытались примириться всячески с «меньшим братом», отписывали посадникам, что московские князья, дай им срок, также с Псковом поступят. Сама боярыня не раз послания отправляла, но в ответ только увертки и обиды давние. Боялись псковичи Ивана до дрожи, москвичей привечали, а в новгород перед самой битвой на Шелони послание тайное отправили, и печати с именами от страха не приложили. Ограничились советами да пожеланиями удачи, причем иносказательно. Марфа тогда грамотку в ярости разорвала, а на оставшемся клочке написала — «доброму желанию не верим, совету гнушаемся, а без войска вашего обойтись можем».