Позывной «Курсант» (СИ) - Барчук Павел - Страница 24

Я окинул взглядом скромную снедь. Не густо, прямо скажем…Однако, мой желудок при виде еды мгновенно отреагировал довольным урчанием. Поэтому я тоже выгребываться не стал. Плюхнулся на табуретку, подтянул к себе одну из кружек, ухватил кусок хлеба. Помимо прочего на столе еще обнаружилась открытая банка с вареньем. Я взял ложку, зачерпнул побольше и шмякнул на хлебушек.

— Так…Значится, теперь по делу… — Николай Николаевич сел напротив, подкатил к себе яйцо и принялся методично его очищать. — Школа особого назначения…Скажу сразу, парень, легко тебе не будет.

— Можно подумать, до этого все было очень просто. — Я сунул в рот кусок хлеба и принялся его пережёвывать, едва не жмурясь от удовольствия.

Хлеб, кстати, был по-особому вкусный. Вот прямо вкусный. Совсем непохожий на тот, к которому я привык. Не могу даже понять, почему настолько охренительное есть этот хлеб. Вроде все то же самое, а вроде — другое.

— Ты, смотрю, оттаял уже? Разговорчивым стал…– Руки чекиста замерли, не очистив яйцо до конца. Он смотрел на меня с насмешкой. — Так можем повторить.

— Спасибо. — Я с трудом проглотил кусок, который оказался слишком большим, сделал глоток чая, а затем добавил. — Обойдусь одним разом. Вы меня лет на пять вперед закалили. Я теперь мандец насколько закаленный.

— А-а-а-а-а…Ну, хорошо. Уважаю тех, кто быстро соображает. — С довольным лицом кивнул Николай Николаевич. — Так вот…Школа… Вчера товарищ старший майор государственной безопасности уже сказал тебе, что решение это было принято самим Иосифом Виссарионовичем Сталиным. Понимаешь, насколько все серьезно? Подробности про учебу, про то, как и что будет происходить, узнаешь на месте. Что тебе необходимо знать сейчас. Вас, таких, десять человек.

— Каких «таких»? — Снова перебил я Клячина.

— Не пойму…Ты чего смелый стал? Сиди, слушай, что говорят. — Николай Николаевич отодвинул скорлупу в сторону, затем продолжил. — Первый поток решено набрать из Высшей Школы НКВД. Пятьдесят лучших слушателей. Но…

Клячин закинул целое яйцо себе в рот, а потом принялся его активно жевать, уставившись в одну точку.

Я же наоборот, перестал есть и уставился на чекиста, ожидая продолжения. Обычно, если звучит вот такое «но», ничего хорошего ждать не приходится.

Николай Николаевич проглотил остатки яйца, запил чаем. Наверное, специально делал все не торопясь, чтоб заставить меня нервничать.

— Но-о-о-о-о? — Намекнул я на продолжение рассказа.

— Ты мне не «нокай». Я тебе, чай, не лошадь. Ты меня не запрягал. И вообще, учись субординации, сопляк. — Заявил Николай Николаевич. Правда сказано это было без злобы. Больше для порядка.– В общем-то, суть в следующем. Работа разведчика — это тебе не шуточки. Особенно, представь, когда ты находишься за границей, когда на тебя со всех сторон давит их этот тлетворный буржуйский шик. Да и потом, враг тоже не спит. Он пытается всячески насолить нашему государству. Времена нынче совсем сложные. Все эти сволочи так и ждут, когда мы допустим оплошность. Поэтому…было решено в состав первых слушателей, помимо офицеров, включить, так сказать, особую группу.

— Со всех сторон все особое. И школа особая и группа… Молчу! — Я поднял руки вверх, типа, все-все! Заткнулся! Держу ценное мнение при себе.

— Решено взять десять человек, воспитанников детских домов. Возраст около твоего. То есть семнадцать-восемнадцать лет. Чтоб непременно сироты. Чтоб ни матери, ни отца, не дедки, ни бабки. И никаких следов в биографии, наподобие предателей или врагов народа. Сечешь?

— Секу…– Ответил я Клячину и отодвинул кружку в сторону. Что-то пропал аппетит внезапно.

В принципе, логика такого решения мне ясна. Если пацан сирота, вырос в детском доме, то у него кроме советской власти никого и нет. Ему советская власть — единственная семья. То есть из такого кандидата можно воспитать человека, преданного до фанатизма. Особенно, если грамотно воспитывать.

Я могу, конечно, ошибаться, но по-моему 1930-е годы для внешней разведки оказались, мягко говоря, тяжелыми. Это я в каком-то документальном фильме даже видел. Наткнулся совершенно случайно и ради интереса досмотрел до конца. Ясное дело, деталей не вспомню, но вот что запало в память, так это огромное количество разведчиков, которые в эти годы оказались в очень хреновом положении.

Основной проблемой, как говорили в том фильме, стал факт опасности, исходящий от центра. А как работать, если ты не можешь доверять самому дорогому, что должно быть у разведчика в стране, тому ради чего рискуешь жизнью. Если ты не можешь доверять центру, людям, которые тебя должны прикрывать по всем фронтам.

Идее — да, доверять можно. Власти — большой вопрос. И вот это недоверие очень сильно сказалось на самом принципе дружеской, товарищеской атмосферы, которая лежала в основе побед советской разведки до этого. Так, опять же, утверждали создатели фильма. Мол, в прошлом десятилетии ситуация была совсем иной. Внешняя разведка пёрла вперед, улучшая показатели своей работы. А главное, до хренища людей жаждали оказывать помощь нашим разведчикам на добровольных началах. Многим даже платить за сотрудничество не надо было. Они шли за идею

Там, в фильме, даже упоминался какой-то конкретный тип. То ли Орлов, то ли Соколов… Сейчас точно не вспомню. Птичья какая-то фамилия, но гордая. Точно не Воробьев или Синицын.

Он был главой резидентуры советской разведки в революционной Испании. Его вызвали в Москву, кстати, как бы не около года назад. Он сразу понял, сейчас дело закончится плохо. Собрал свои вещички, жену и дочь, которые находились во Франции, и отплыл в Америку. И написал еще письмо, положил его в сейф. Мол, дорогие друзья, да, я покидаю Советский Союз, у меня остаются родственники в СССР, и я обещаю ничего не рассказывать за границей о Советском Союзе, но вы не трогайте мою мать и моих родственников. Кстати, он свое обещание сдержал. До смерти Сталина и своей матери, находясь в Америке, не сдал ни одного агента.

Насколько это было правдой, я, конечно, утверждать не берусь, но вот такая история приводилась в пример.

И что теперь по факту выходит? То есть руководство страны решило пополнить сильно обедневшие ряды разведчиков и начало готовить кадры. Молодцы, конечно. А вот экспериментальная группа с детдомовцами, получается, должна стать самой рабочей. Это ведь резиденты, на которых можно положиться железобетонно. Они при должном воспитании станут покруче Штирлица, который под боком у фашистов Родине служил…

И дай бы им бог всем счастья. Товарищу Сталину, разведчикам, детдомовцам и даже несуществующему Штирлицу, но я-то, блин, здесь причём? Лично я такого пердимонокля не планировал и абсолютно ничего подобного не хочу. Мне уже давно не пятнадцать лет, романтика в жопе не играет. Да и видал я в гробу такую «романтику». Вон, того же Зорге вспомнить. Предупреждал ведь человек. Настойчиво предупреждал. А его чуть ли не во враги записали. Не-е-ет. Спасибо. Сейчас, в тех условиях, которые есть и которые скоро будут, разведка — самое последнее место, где я бы хотел оказаться. Мне зачем это, вообще, надо?

— Чего ты с лица сбледнул, Алексей? — Поинтересовался внимательно наблюдавший за мной Николай Николаевич. — Испугался? Не хочешь в школу? Что? Мечтал всю жизнь в тишине и покое отсидеться? Выпустился бы из своего детдома и на завод?

Ну, вообще, конечно, тишина и покой — самое оно. Только не в этой жизни, а в моей настоящей. Там у меня имелась нормальная ванна с горячей водой, а не ведро ледяной воды вместо душа. Там я точно знал, куда лезть не следует, а какие проблемы вполне можно решить связями и деньгами. Там у меня было будущее. А здесь…

Через три года –война. Я не идиот и с башкой у меня все в порядке. Думать, будто есть возможность предотвратить ее, было бы как раз признаком кретинизма. Предупреждать кого-то — бессмысленно. Вообще говорить об этом вслух — опасно. Да и кому? Сталину? Смешно. Начнем с того, что никто подобную информацию не примет на веру. А меня, скорее всего, вообще расстреляют…