Сирень (ЛП) - Рейд Б Б - Страница 15

— Это не имеет значения. Главное — дожить до конца тура… с тобой.

Клянусь, ее рыжие волосы были похожи на реку пламени, под стать огню в ее глазах, когда она выпрямилась. Я оскорбил ее.

— Я не собираюсь сбегать.

— Уверен, что ты в это веришь, но ты не знаешь их. Или меня.

— И никто из вас не знает меня. Если ты мне не веришь, подумай вот о чем. Смог бы кто-нибудь другой зайти так далеко?

Осмелившись вторгнуться в ее пространство даже больше, чем Хьюстон на фестивале или Лорен полчаса назад, я положил руки по обе стороны дверного косяка. Я был так близко, что чувствовал каждый ее быстрый вдох и выдох на своей шее. Если бы я прямо сейчас положил руку ей на сердце, я знал, что почувствовал бы, как оно учащенно бьется.

Тепло разлилось по нижней части моего живота, прежде чем устремиться к паху. Я вцепился пальцами в дерево, чтобы не прикоснуться к ней. Ни Хьюстон, ни Лорен не проявили бы такой сдержанности, но я не был ими.

— Я бы пока не стал праздновать, Брэкстон. Год — это долгий срок. Как только ты сядешь в наш туристический автобус, тебе негде будет спрятаться. Будет лишь четверо нас и долгие одинокие ночи, когда нечего будет делать, кроме как узнавать, что тебя злит.

Огонек паники в ее глазах исчез так же быстро, как и появился, но я знал, что мне это не почудилось. Что-то настолько необработанное было слишком реальным, чтобы фантазировать или выдумывать.

— Тогда, полагаю, это работает в обе стороны, — прошептала она скорее себе, чем мне. Я почувствовал ее маленькую ручку на своем животе, заставившую мышцы сжаться и опуститься, прежде чем она оттолкнула меня со своего пути. — Извини.

Я не пошел за ней.

Вместо этого я смотрел ей вслед, ожидая увидеть, повернется ли она на шум, который производили Хьюстон и Лорен, перетаскивая оборудование в гостиную, или останется стоять там, где ждала входная дверь.

Я не осознавал, с каким нетерпением ожидал ее следующего шага, пока она не повернулась на босых ногах в сторону нашей репетиционной площадки.

Мой облегченный выдох был резким и быстрым.

ДЕВЯТЬ

— Ты заявила Лорену и каждой заднице в «Гениях», ответственному за то, что ты стоишь здесь, что знаешь наш материал лучше, чем он, — начал Хьюстон, как только я подключилась к усилителю.

Я вздохнула, молча проклиная свой длинный язык. Это было не только смелое заявление, но и самонадеянное, и теперь Хьюстон хотел заткнуть мне им рот.

— Насколько я помню, я сказала, что, вероятно, знаю его лучше.

— Ну, тогда тебе, вероятно, не стоило открывать свой рот, — выпалил он в ответ. — Ты будешь отвечать как за соло, так и за ритм, а это значит, что я должен доверять не только твоим навыкам, но и твоим инстинктам. Покажи мне «Ободранная заживо кожа».

Подразумеваешь, что именно это сделаешь со мной до конца дня? Мило.

Я благоразумно оставила эти мысли при себе. Не каждое сражение стоило того, чтобы в нем участвовать, и поскольку технически я была здесь для того, чтобы учиться, я ничего не могла возразить. Пришло время смириться или заткнуться, и мне надоело позволять Хьюстону поступать по-своему. К счастью для меня, я точно знала, что он задумал.

«Содранная заживо кожа» не была популярной песней. Андеграундная работа появилась в их первом мини-альбоме, а это значит, что только настоящий фанат знал о ее существовании. И вишенкой на торте ярости Хьюстона является то, что Кэлвин в то время не был их гитаристом.

Нет. Эта честь принадлежала Хьюстону.

Кэлвин не был одним из основателей «Связанных». Он присоединился к группе лишь после того, как контракт был уже заключен, и ходили слухи, что никто из троих, наблюдающих за тем, как я подвергаю пыткам их песню, и ждущих, когда я ее исполню, не выбирал его. Если бы не Кэлвин, а теперь и я, «Связанные» были бы одной из немногих групп, которые начали и закончили только со своими первоначальными участниками.

О, так вот почему они меня ненавидели?

Плак-блядь-плак.

Хьюстон уложил свое длинное тело на диване прямо передо мной, в то время как Лорен и Джерико обменялись настороженными взглядами. Ни один из них не потянулся за своими инструментами, так что, думаю, я была одна. Без басов и барабанов…

Нахуй.

Бросив последний взгляд на пейзаж за Хьюстоном, откуда открывался беспрепятственный вид на центр Лос-Анджелеса, я вдохнула свежий воздух, проникающий через открытые двери веранды, и охлаждающий пот, которого кстати не было.

До сих пор я не осознавала, как высоко мы находимся. Это был красивый дом, хотя он совсем не подходил их стилю. Он был слишком элегантный и современный, с чистыми белыми линиями — слишком похож на признак статусности. Я представляла их в темном замке на туманном холме, гораздо более высоком, чем этот, вдали от цивилизации и соседей, с кладбищем с привидениями за домом.

Я издала короткий смешок, прежде чем смогла взять себя в руки.

— Что-то смешное? — поинтересовался Хьюстон.

— Ага, — фыркнула я. — Думаешь, что можешь поставить меня в тупик, — его брови опустились, и я прервала его ответ риффом из шести тактов (прим. рифф — короткая ритмическая фигура, часто служащая сопровождением к сольной импровизации).

С каждой нотой черные и серые полосы рассекали воздух вокруг меня, как молния, рассекающая небо, за ними следовали красные вспышки, прежде чем сгуститься, как открытая кровоточащая рана.

Песня была болезненной и мрачной, режущей и злой.

Это было больно.

Мне стало интересно, кто из них ее написал, но я решила, что мне все равно.

Последовательность аккордов дальше была немного сложной, и я не часто практиковалась в ней, так что первый и второй куплеты я спотыкалась, стиснув зубы. Зеленые, желтые, синие и розовые тона, время от времени освещавшие комнату, делая очевидным каждый раз, когда я брала неправильную ноту. Я не понимала, в чем дело, пока не дошла до припева, а к третьему куплету я обрела уверенность. Настолько сильную, что я подправила ритм четвертого куплета, придав ему более плавный переход обратно в припев. Это было незначительное изменение, которое, я сомневаюсь, что они заметили бы, и оно заставило меня улыбнуться своей подлянке.

Когда песня закончилась, я наблюдала, как исчезают цвета, которые, как я знала, могла видеть только я, прежде чем встретиться с черным взглядом Хьюстон.

— Что, черт возьми, это было?

— Начало было немного проблемное, но…

— Я говорю о том дерьме, которое ты выкинула в четвертом куплете. Почему ты его изменила?

Видимо, это не осталось незамеченным.

Не зная, что еще сделать, я пожала плечами:

— Ты сказал, что тебе нужно доверять моим инстинктам. Я подумала, что то, как я сыграла, звучит лучше.

— И это говорит та, кто не может справиться больше чем с аккордом из трех нот? Где ты научилась играть? В гитарном центре?

— Вы, кажется, уже одобрили мои навыки игры, иначе зачем я здесь? — когда его единственным ответом был пристальный взгляд на меня, я взглянула на молчаливого эмо, который едва заметно кивнул мне головой. Каким-то образом это придало мне смелости вырыть яму, в которую они меня позже бросят, еще немного глубже. — Если ты хочешь, чтобы я стала лучше, оскорбляя меня, ты этого не добьешься.

Хьюстон склонил голову набок, прядь каштановых волос упала вперед, и его тон был обманчиво мягким, когда он заговорил:

— Так как же мне добиться этого, Фаун?

— Ты мог бы показать мне…

— Мы здесь для того, чтобы научить тебя нашим песням для тура, а не тому, как их играть.

Расстроенная, я сжала гриф своего «Страта»:

— Тогда ни один из нас не получит того, чего хочет.

Посмеиваясь, он встал, прежде чем направиться ко мне. Я задержала дыхание, пока гвоздичный аромат его мыла не заставил меня выдохнуть, просто чтобы вдохнуть еще раз.