Подземелье Иркаллы (СИ) - "Alexandra Catherine" - Страница 27

Девушка промолчала, все ещё недоверчиво, изучающее разглядывая его, высокого и широкоплечего, будто сошедшего со страниц красивых старых сказок. Он был выше неё на две головы, и Акме чувствовала себя ребёнком, в восторженном изумлении задравшим голову к верху и раскрывшим рот. Она все ещё не могла поверить глазам.

Вскоре Цесперий заметил замешательство своей спутницы и, сдержав улыбку, произнёс:

— Можешь дотронуться до меня. Я не исчезну.

Лицо Акме стало пунцовым.

— О фавнах я читала в сказках ребёнком, — прошептала девушка в своё оправдание. — Прости меня за то, что повела себя так невежливо, когда увидела тебя впервые. Прости, что столь бесцеремонно разглядываю тебя теперь.

— Тебе не за что просить прощения. Но запасись терпением, ибо, сдаётся мне, я — не первый фавн, которого ты видишь и которого тебе ещё предстоит увидеть.

— Почему ты так думаешь? — приглушённо воскликнула Акме, воззрившись на него во все глаза.

— Аштариат не фавн ли?..

— Кто такая Аштариат? — побледнев от изумления, спросила девушка, смастерив наивное неведение. Откуда же ему известно?

Цесперий лишь презрительно фыркнул на выпад девушки. Он возвёл глаза к небу и недовольно произнёс:

— Прекрати играться со мною! Ты не идёшь ни в какую Керберру для того, чтобы исцелять. И путь свой держишь не из Кибельмиды. Твой путь ведёт тебя в куда более погибельные края. Я не первый год во сне слышу голос, который принадлежит некой Аштариат. Аваларской Провидице, легенды о которой слышал и запомнил даже я, когда был ребёнком. Она говорит о том, что Архей меняется. И говорит мне о тебе, об Акме Рин, да о твоём брате, Лорене Рине. Я перерыл местную библиотеку и просил мирославцев приобрести для меня некоторые книги, когда они выезжали за пределы Зараколахона. Я не нашёл ничего, кроме редких упоминаний об «Аваларской Провидице Кеоса». За несколько лет таких снов я решил, что обезумел. Ныне же я узнаю, что мирославские прихвостни поймали девицу с именем, которое стало едва ли не моим проклятьем. А она, тем временем, испытывает моё терпение и не желает отвечать на мои вопросы. Кто же ты, Акме Рин? И для чего ты здесь?

— Для чего я здесь, мне тоже любопытно. А кто я — тебе лучше не знать, Цесперий.

— А где брат твой?

— Чего не знаю, того не знаю…

— Полагаю, Коцит разрушил все твои планы.

— Надеюсь, что только планы. И только мои.

Цесперий понимающе вздохнул и обронил:

— Тебе есть, что рассказать.

— Мне нечего рассказывать, — уклончиво буркнула Акме, отвернувшись.

— Тогда я не смогу тебе помочь.

— А с чего тебе помогать мне? — ощетинилась девушка, окинув фавна темным взглядом, дико, будто лишённый матери зверёныш.

Цесперий внимательно посмотрел на неё и, терпеливо улыбнувшись, произнёс:

— После стольких лет общения с Аштариат мне очень любопытно, кто ты, что с тобою случилось и каковы твои намерения.

Акме молчала.

Через несколько минут они посетили ещё одного захворавшего вернца, и, на этот раз, Акме сама осмотрела его, сама сменила ему повязку на ободранной кабаном во время охоты ноге, сделала успокаивающую настойку, порывшись в запасах Цесперия, который тем временем стоял над нею и внимательно наблюдал за её действиями. Перевязку делала она сноровисто, но с осторожностью, будто пеленала грудного ребёнка.

Раненый мужчина лет тридцати пяти, вокруг которого сгрудились пятеро маленьких детей, морщился, но покорно и даже с некоторым рвением терпел надрывную боль и с изумлением разглядывал бледную девушку с матовыми глазами, глубина которых заводила в невиданные бредни и хранила тайны безвестных печалей да горестей.

Когда супруга больного протянула ей несколько серебряных монет, Акме в ужасе отшатнулась, покрывшись негодующим румянцем. Девушка упорно отказывалась, но Цесперий резковато отдёрнул её, тихо произнеся:

— Здесь не принято отказываться от платы. Дай им отблагодарить тебя за работу твою и то целебное облегчение, что ты даёшь её мужу. Твой же путь здесь не заканчивается. Полагаю, рано или поздно тебе удастся покинуть Верну. Но далеко ли ты уйдёшь без денег?.. К тому же, ты целитель. Учись ценить труд свой и получать за него достойную плату.

После недолгих уговоров, Акме все же решилась принять деньги, но задумала откладывать их, чтобы перед уходом отдать накопленное Граде в качестве благодарности. И, если удастся, она бы заплатила ей за опекунство Августы, ибо в Кунабулу девочку брать не собиралась.

«В Кунабуле деньги не понадобятся», — думалось Акме.

— Ступай домой, ты ещё больна, — распорядился Цесперий, когда они покинули второй дом.

— Я бы смогла ещё…

— Нет, не смогла бы. Тебе нужно прочно встать на ноги. Сможешь ли отыскать путь к дому Грады?

— Смогу, — девушка не стала возражать: голова её гудела, тело охватила слабость, дыхание стало тяжёлым. — Цесперий, благодарю тебя за твою…

— Я загляну к тебе сегодня позже, — грубовато перебил её фавн. — Я не принимаю благодарностей от неблагодарных людей.

— На чем основаны твои обвинения? — Акме удивилась.

— Ты могла бы мне все рассказать за годы моих терзаний.

Она остыла, будто на голову ей вылили ведро с холодной водой, отступила от него на шаг, выпрямилась и холодно процедила:

— Нет, Цесперий. Я не науськивала Провидицу. Тебя она посещала по собственной прихоти. Я же не обязана что-либо рассказывать тебе.

— Так ты, все же, имеешь к ней отношение! — с триумфом в голосе воскликнул фавн.

— Боюсь, если ты попытаешься дотронуться до тайн моих, они откусят тебе руку, — последовал ответ.

— Я не боюсь твоих угроз. За моей спиною Мирослав. Что же за твоею?

Акме оскорблено взглянула на него, поняла, что говорил он это полушутя, но предпочла не замечать его взволнованного настроя и ответила:

— Когда-нибудь ты увидишь, что за нею. И если вовремя не отступишь, можешь лишиться жизни.

Фавн спокойно глядел на неё, не говоря ни слова. Акме же отвернулась и отправилась восвояси.

Путь был недолог, но Акме с головою успели накрыть калейдоскопы мыслей. Она думала о том, как объяснит Августе необходимость покинуть Зараколахон без неё; думала о рваной ране несчастного вернца, думала об Аваларе, который, в лесах затерянный, прятался под утёсами лихих скал далеко в неведомых землях, — отныне ей было что поведать Аштариат да Трену; но более всего мысли её занимал Лорен, Гаральд и те дни да расстояния, что отделяли её от брата и остальных.

У просторного дома Грады с нараспашку раскрытой входной дверью было тихо. Дети играли в отдалении, звеня чистыми колокольчиками своих задорных голосов. Огромный рыжий пёс на цепи рядом с домом ожесточённо залаял на Акме. Та улыбнулась ему, поднесла указательный палец к губам, протянула руку с раскрытой ладонью в сторону пса и плавно её опустила, будто смыв гнев сторожа. Пёс замахал хвостом, приподнял уши, повернул голову на бок и с интересом уставился на незнакомку.

— Не хотят, чтобы ты поправилась! — проворчала Града, выбежав Акме навстречу. — Погляди на себя, до чего ты бледна и слаба! Мы сели обедать. Пойдём, я накормлю тебя, а ты расскажешь, у кого вы были и чем занимались.

Августа встретила девушку радостным криком и лицом уткнулась в её живот. За большим дубовым столом посреди комнаты королевой восседала не прибранная после позднего пробуждения Каталина, простоволосая, развязная, и с выражением презрения на несвежем лице поедала ароматный суп.

Акме вымыла руки и села за стол напротив Каталины. Та не поприветствовала девушку ни словом, не справилась о её здоровье и лишь небрежно ей бросила:

— Тебе следует обучить девчонку хорошим манерам, — Августа при этом втянула голову в плечи, будто улитка, пытавшаяся скрыться в своём домике. — Иначе это сделаю я. Плёткой. Негоже кричать, как кошка перед случкой, и топать, словно табун ошалелых кобылиц.

Акме вспыхнула, но сдержанно ответила:

— Боюсь, от вас, сударыня, девочка научится лишь виртуозно ругаться да бегать упомянутой вами кошкой перед случкой.