Наследник Клеопатры - Брэдшоу Джиллиан - Страница 2

Он вспомнил имя стражника – Мегасфен; ему было двадцать два года, и он происходил из хорошей семьи в Александрии. Выбор пал на молодого человека неспроста: все знали о его верности и неподкупности. И теперь эта верность привела его на погребальный костер. Взгляд Цезариона скользнул по груде дров, наваленным сверху седлам для верблюдов и мешкам с зерном. Он неотрывно смотрел на это сооружение в шесть метров высотой, накрытое пурпурным навесом от палатки, и начал медленно вспоминать.

Прошлой ночью – а может, и две ночи назад? – он проснулся от громких криков и вскочил с постели, пытаясь на ощупь найти в темноте свое копье, но у него ничего не получилось. Кто-то ворвался в его палатку с фонарем в руке и чуть не сбил его с ног. Это был учитель Родон, который остался в Коптосе, чтобы узнать новости. Родон был полностью одет, его волосы, обычно прилизанные, растрепались, лицо побледнело, а в глазах горел дикий огонь. Он поставил фонарь на землю и схватил копье, которое пытался найти Цезарион, – оно стояло у входа в палатку.

– Сюда! – громко закричал он. – Сюда! Быстро!

Цезарион протянул руку за копьем, но Родон внезапно направил острие на него.

– Нет, – прошептал он, глядя прямо в глаза своему ученику. – Стой спокойно.

– Родон? – ошеломленно произнес Цезарион, с трудом понимая, что происходит вокруг него.

– Ты не стоишь моей жизни, – яростно сверкая глазами, сказал Родон. – Ты не стоишь больше ничьей жизни. Слишком много здоровых и сильных уже погибло. – Он снова крикнул: – Сюда! Он здесь! Быстро!

Цезарион вспомнил, как его охватил неистовый гнев и он бросился на предателя. А затем...

Яркие, неестественно четкие картинки промелькнули в его сознании: заколотая овца на алтаре, жрец, рассматривающий ее внутренности, порхающая бабочка, опустившаяся на мертвый глаз, звуки флейты.

Потом – провал в памяти и никаких воспоминаний до тех пор, пока он не очнулся, но уже тяжело раненный.

Цезарион осмотрел себя.

Из-за бурой запекшейся крови ткань хитона присохла к правому боку, по бедру к колену стекала свежая струйка крови.

«Я не смог ранить его, – подумал он с тяжестью на сердце. – Родон выдал меня римлянам, а я даже не ударил его. Я не смог умереть достойно. У меня был приступ, во время которого меня ранили, и с тех пор я лежал в забытьи. Они, скорее всего, подумали, что я мертв, и положили меня сверху на погребальный костер вместе со стражником... Точнее, со стражниками».

Теперь он видел, что на возвышении был не один человек. Возле головы Мегасфена из-под пурпурного покрывала выглядывали еще чьи-то ноги. Цезарион медленно подошел к погибшему и с трудом наклонился, чтобы поднять покрывало. Это был Эвмен, командир их небольшого отряда. Его левая нога была почти отрублена, в паху и на боку зияли колотые раны. Зубы мужчины были стиснуты, а лицо превратилось в застывшую маску; монеты на глазах напоминали жуков, съедающих их. Трясущейся рукой Цезарион накрыл Эвмена покрывалом. Колени подгибались от слабости, голова шла кругом. Ему хотелось присесть, но тела стражников занимали все место у кострища, а на земле было слишком горячо.

Рядом с Эвменом лежал еще один погибший. Цезарион, спотыкаясь, подошел к нему и увидел, что это Гелиодор, критянин. Он был ранен прямо в сердце. Странное дело, но этому наемнику пришлось погибнуть, защищая Цезариона; воин все время твердил, что он участвует в походе только ради денег. Как же теперь он заберет свое жалованье?

Некоторое время Цезарион стоял возле застывшего тела, всматриваясь в лицо юноши. Оно было спокойно и выражало лишь легкое удивление. Гелиодор, очень красивый молодой человек, чрезвычайно заботился о своем теле и старательно расчесывал длинные черные волосы каждое утро и вечер. Цезарион заметил, что и сейчас кто-то заботливо расчесал локоны Гелиодора и положил монеты на его глаза. В правой руке у него тоже был зажат кусок хлеба, а разорванный и окровавленный хитон аккуратно расправлен. Тела стражников не были омыты – в лагере не хватало воды даже до того, как на них напали враги, – но их тщательно умастили благовонным маслом. Спокойное лицо Гелиодора блестело на солнце, а на его алом хитоне остались темные масляные пятна. По крайней мере, для критянина и всех остальных воинов было приготовлено достойное погребение.

Цезарион опустил пурпурное покрывало и, подняв глаза, безучастно огляделся вокруг. Красные скалы, пыльная земля и безжалостное солнце над пустыней. Солнце было высоко – значит, сейчас уже около полудня. Три мертвых тела на погребальном костре. В лагере было тридцать восемь человек, включая его самого: два отряда придворных стражников, Эвмен, секретарь Эвмена, слуга Эвмена, секретарь и двое слуг Цезариона. Где же все остальные? Где враги? Кто организовал погребение, но не зажег костер?

Слишком жарко, чтобы зажигать костер сейчас. Может быть, им помешал зной и теперь, сложив погребальный костер, они ждут наступления ночи? Он обернулся.

Лагерь, который разбили люди Цезариона вокруг каменной стенки емкости для воды, врытой в землю рудокопами столетие назад, остался на месте. Несколько низкорослых акаций и засохший чертополох свидетельствовали о том, что зимой здесь временами бывает вода, но сейчас, в августе, когда воздух раскален, как в печке, все вокруг было выжжено солнцем. Несколько скомканных палаток валялось у подножья ближней скалы, в тени которой можно было укрыться в самое жаркое время дня. Палатка Цезариона, находившаяся в самом центре их стоянки, без верхнего навеса выглядела как-то непривычно. Не хватало одной угловой жерди, и поэтому палатка заметно покосилась. Сквозь знойное марево юноша увидел, что местами ткань опалена, – вероятно, светильник Родона опрокинулся и палатка загорелась. Животные, на которых они везли поклажу, – в основном верблюды – были привязаны чуть подальше и сейчас неподвижно лежали в небольших оазисах тени у скалы. Новых палаток не было, но, казалось, стало больше животных. Из нескольких воинских плащей, прикрепленных к склону горы, получился своего рода навес, который с другой стороны поддерживался копьями, воткнутыми в каменистую почву. К копьям, чтобы создать побольше затененного пространства, были прислонены щиты – хоть какое-то укрытие, которое так необходимо в этой знойной стране. Красные шиты, высокие, продолговатой формы, украшенные незнакомым орнаментом, принадлежали римским легионерам. Цезарион начал их считать, но затем остановился. Судя по первому взгляду, их было около восьмидесяти – целая центурия[2].

Перед ними высоко развевалось знамя, римский орел, невыносимо яркий на полуденном солнце.

Римляне приехали налегке, подумал юноша, заставляя свой измученный мозг напрячься, чтобы осмыслить то, что он сейчас видел. У римлян не было палаток – только несколько вьючных животных, которые везли провизию и воду, необходимые в пути. Они снарядили определенное количество воинов с учетом того задания, которое им предстояло выполнить. Они знали, куда ехать и с каким числом людей им придется иметь дело.

Родон наверняка оповестил их, как только последняя часть отряда Цезариона покинула Коптос. Нет, даже раньше: уж слишком быстро отряд римлян прибыл сюда из Александрии, приплыв по Нилу. Родон, по всей видимости, послал сообщение, когда Цезарион со своими людьми отправился вверх по течению Нила. Предатель подождал римлян в Коптосе, форсированным маршем провел их по караванному пути – скорее всего, ночью, поскольку никто не путешествует по Восточной пустыне днем, если этого можно избежать, – и привел неприятеля прямо в лагерь. Возможно, нападение было совершено прямо перед рассветом, когда люди Цезариона спали крепким сном. Зная пароль, Родон, естественно, не вызвал у часовых никаких подозрений, поэтому сразу тревогу не подняли, а потом было уже поздно. В первую очередь он кинулся искать Цезариона, потому что знал: люди царя не будут оказывать сопротивления и сдадутся, если их повелителя возьмут в плен или убьют.