Машина мышления. Заставь себя думать - Курпатов Андрей Владимирович - Страница 22

Селфридж как раз был в той небольшой когорте первопроходцев, основателей новой науки. Но тогда при чём тут какие-то «демоны» Пандемониума, спросите вы?..

Не удивляйтесь, работа Оливера Селфриджа не имеет никакого отношения к богословию. В ней он лишь предлагает читателю «мысленный эксперимент», которые так любят философы.

Когда нечто понять или просто объяснить трудно, философы частенько прибегают к этому фокусу с надуманными аналогиями.

Часто задача подобных «мысленных экспериментов» — справиться с контринтуитивностью информации и хоть как-то представить себе то, о чём идёт речь, хотя представить это и нельзя.

Пандемониум Селфриджа, по сути, бросает вызов картезианской модели, которую мы с вами уже разбирали, — один мысленный эксперимент против другого.

Если у Декарта на вершине иерархии думающей машины появляется некий разумный гомункулус, живущий в эпифизе, то Селфридж предлагает систему, в которой нет абсолютного лидера и центра.

И правда, что если в нашем мозге живёт не один суперразумный гомункулус («дух», «сознание»), а множество чуточку разумных демонов, почти транзисторов, каждый из которых, как муравьи или нейроны, специализирован на какой-то простой задаче?

Смогут ли они создать что-то осмысленное?

Допустим, что они находятся на разных этажах организации психики, но, в сущности, мало чем различаются и от этажа к этажу особо не умнеют. Просто занимаются другими делами, характерными именно для этого этажа, то есть, по сути, лишь как-то иначе специализированы.

Напомню, что Селфридж — «отец машинного восприятия», поэтому рассмотрим, как эти демоны работают на разных уровнях зрительной организации (рис. 16):

«демоны изображения» («демоны данных») воспринимают сигналы из внешней среды,

«демоны выделения признаков» («вычислительные демоны») предназначены для распознавания конкретных признаков,

«демоны опознавания» («демоны понимания») определяют конкретные образы,

«демон принятия решений» принимает решение, что именно мы видим.

Рис. 16.  Пандемониум Селфриджа в системе зрительного восприятия.

Конечно, одни и те же данные могут обрабатываться разными «демонами выделения признаков», которые интерпретируют их по-своему. Вплоть до того, что на уровне «демонов решений», находящихся в разных каналах, может даже возникать конфликт интерпретаций.

Вот, например, знаменитый треугольник Канижа (рис. 17).

Что происходит в вашей зрительной коре, когда вы на него смотрите?

Вроде бы вы должны видеть три чёрных круга с отсутствующим сектором и три острых угла.

Рис. 17.  Треугольник Канижа.

Но при этом у вас возникает стойкое ощущение, что перед вами знаменитая звезда Давида.

Приглядевшись внимательнее, вы понимаете, что одного из двух видимых, но кажущихся вам треугольников (того, что смотрит вершиной вверх), вообще нет — это чистой воды зрительная иллюзия.

То есть ваша зрительная кора буквально дорисовывает этот треугольник в вашем воображении, специфическим образом интерпретируя взаимоотношение фактически нарисованных фигур.

Она знает о звезде Давида и, зная это, предлагает вам видеть то, чего нет.

Итак, каков правильный ответ? Вы и в самом деле видите треугольник Канижа или всё-таки три неполных чёрных круга и три угла?

Ну или можно посводить с ума свою зрительную кору «невозможным трезубцем» — посмотрите на него и почувствуйте, как демоны решений различных «демонических коридоров» то берут верх, то сдаются (рис. 18).

Рис. 18.  «Невозможный трезубец».

И треугольник Канижа, и «невозможный трезубец» — классические примеры того, как нас могут путать разные «демонические коридоры», каждый из которых предлагает свою интерпретацию одного и того же объекта.

А дальше, на этаже, где живут «демоны (демон) решений», начинается дискуссия или даже борьба — какое из решений победит?

Можно понять так, а можно понять иначе.

В случае оптических иллюзий, вообще говоря, почти невозможно остановиться на одном варианте интерпретации и отбросить другой: в зрительной коре будет продолжаться эта борьба, которая буквально щекочет наши нервы.

Дэниел Деннет не сразу воспринял «Пандемониум» Селфриджа и на первых порах даже критиковал эту концепцию (хотя, как мы увидим ниже, гипотеза Селфриджа получила полное научное подтверждение в рамках нейрофизиологии зрения).

Впрочем, спустя какое-то время Деннет понял, что ей просто не хватает нескольких штрихов, чтобы из условной модели работы восприятия превратиться в полноценную модель работы нашей «мыслящей машины» в целом.

И Деннет произвёл необходимые доработки «Пандемониума».

Во-первых, он предложил рассматривать работу «демонических каналов», в которых выстроены этажи из «демонов» разных подвидов, не настолько в лоб.

Ведь в этом случае всё равно получается, что где-то на вершине должен будет появиться какой-то мудрый гомункулус, принимающий окончательное решение (или, на худой конец, «совет старейшин» из мудрых гомункулов), а это возвращает нас к Декарту и его дурной бесконечности из инопланетян.

Что если говорить не о «демонах решений», а о том, что разные каналы создают множество различных «набросков»? И дальше им — этому множеству набросков — уже предстоит конкурировать друг с другом?

Но что тогда такое эта конкуренция, за счёт чего она осуществляется?

На примере треугольника Канижа и «невозможного трезубца» мы вроде бы посмотрели, как это работает. Однако у нас так и нет ответа на вопрос — почему побеждает то один, то другой вариант?

И тут Деннет вводит понятие «славы» — и это его второе важное дополнение к «Пандемониуму» Селфриджа.

Итак, во-вторых, «слава в мозге» — меметическая ценность конкретных психических процессов. Что это значит?

Меметика — это теория, основу которой впервые сформулировал Ричард Докинз в своей культовой уже книге «Эгоистичный ген»25. Там он описал нас с вами как контейнеры или, если угодно, инкубаторы, которые используются генами для увеличения количества своих копий.

Но в ней же он предположил, что и наша культура работает по тому же самому принципу. Только если единицей биологической эволюции является ген, то единица культурной эволюции — «мем»[11].

Вот вам пример. В английском языке нет двух слов для обозначения отдельно синего и отдельно голубого цвета. Оба эти цвета в английском называются blue.

Ну и что, спросите вы? А то, что люди, говорящие на английском языке, как выяснилось, хуже различают оттенки сине-голубого, чем представители тех культур, где оба слова присутствуют.

То есть наличие или отсутствие соответствующего мема (например, blue вместо «синего», «голубого») определяет и то, как я воспринимаю окружающий меня мир? Да, так и есть.

Конечно, «мемы» как единицы смысла или значения имеют не только языковую природу. Например, жесты, которыми мы обмениваемся, являются мемами, или стилизованное изображение сердца в смайликах.

Мемами могут быть и предметы — например, новогодняя ёлка или красно-сине-белое полотнище (вы же сразу догадались, что речь о флаге?).

То, что вы носите одежду какого-то бренда, — это тоже мем, который призван что-то значить, что-то сообщать о вас окружающим. Да мы часто и сами себя идентифицируем через мемы — «интеллигенция», «силовик», «рабочий», «хипстер», «тиктокер».

Наконец, то, что мы видим окружность вогнутой или выпуклой в зависимости от того, заштрихована у неё верхняя или нижняя часть, — это тоже своего рода мем (рис. 19).