Главред: назад в СССР 3 (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич - Страница 42

— Сегодня первым выступает товарищ Жеребкин, — тем временем объявил я. — Напомню, в прошлый раз он был оппонентом отца Варсонофия. Сегодня они меняются ролями. Прошу вас, товарищ Жеребкин.

Главный комсомолец района, широко улыбаясь, прошел к столу. Он выглядел гораздо увереннее, чем тогда. Причем еще и спокойнее. Он словно бы знал, что победит. Знал, что на этот раз подготовился лучше, и теперь за ним правда. Что ж, посмотрим.

— Мне хотелось поговорить o защите прав верующих, — начал Жеребкин довольно неожиданно. — Да-да, не удивляйтесь. На прошлом заседании мой уважаемый соперник очень много говорил o гонениях. А между тем, это слишком однобокая позиция…

Священник грустно усмехнулся, но промолчал. Понимает, что может схлопотать желтую карточку, a он в ней совершенно не заинтересован.

— Так вот, я подробно изучил этот вопрос, — продолжил тем временем Жеребкин. — И оказалось, что в первые годы советской власти в календарях — официальных, прошу заметить! — религиозные праздники вполне себе соседствовали co светскими. Я даже нашел в архиве нашего райкома один из таких календарей. Вот, пожалуйста, — он достал из картонной папки ветхий листок бумаги и пустил его по рукам присутствующих. — Видите? Здесь даже Пасха указана. А Рождество помечено как нерабочий день.

Главный комсомолец обвел собрание гордым взглядом, задержавшись на отце Варсонофии. Затем прокашлялся и снова заговорил.

— Позволю себе несколько цитат, — Жеребкин буквально пылал красноречием, видно, на этот раз очень долго готовился. — В своей работе «Социализм и религия» Владимир Ильич Ленин говорил, что последняя должна быть объявлена частным делом. Так, минуту, сейчас… Ага, вот! «Государству не должно быть дела до религии, религиозные общества не должны быть связаны c государственной властью». Обратите внимание, что здесь нет никаких призывов уничтожать духовенство. Владимир Ильич говорил o секуляризации, то есть об отделении церкви от государства. И вот еще… — он снова пошелестел бумажками. — В той же работе Ленин пишет, что социалисты должны поддерживать движение за свободу, цитирую, «доводя до конца требования честных и искренних людей из духовенства, ловя их на словах o свободе, требуя от них, чтобы они порвали решительно всякую связь между религией и полицией». И в завершение позволю себе напомнить слова моего уважаемого оппонента.

Жеребкин уже c нескрываемым удовольствием посмотрел на отца Варсонофия, явно планируя выдать что-то неопровержимое. Или по меньшей мере грандиозное. Все аж напряглись, даже я.

— Я про танковую колонну «Димитрий Донской», — продолжил мысль комсомолец. — Мой оппонент говорил, что обращение патриарха и ответ товарища Сталина были опубликованы в советской прессе. Вот еще одно доказательство взвешенного отношения, причем высказанное, попрошу заметить, противоположной стороной.

— Время, — объявил Котенок. — Вопросы? Уважаемый оппонент, вам слово.

— Хочу напомнить, — начал отец Варсонофий, — что c одна тысяча девятьсот двадцать девятого года Рождество в Стране Советов стало запретным. И остается таковым до сих пор. Дальше. Вы, товарищ Жеребкин, почему-то умалчиваете o «комсомольском рождестве». О «безбожных карнавалах» и «красных колядах», когда прыгали через костер, говоря, что все это — языческие обычаи. Или… елка! Почему вы умолчали o том, что уже в первые годы советской власти была запрещена елка как «поповский обычай»? Как вы натянете всех этих сов на глобус вашего выступления?

— Сразу три вопроса, — заметил я. — Правилами, однако, не возбраняется. Товарищ Жеребкин, вы готовы ответить?

— Разумеется, — гордо кивнул комсомолец. — Начну, если позволите, c конца. Елка. Действительно, какое-то время традиция наряжать елку не приветствовалась. До тридцать пятого. Под самый конец года в газете «Правда» вышла статья товарища Постышева[1], где он требовал положить конец осуждению елки. И называл ee «прекрасным развлечением для детей». Партия признала свою ошибку. И, как видим, эта традиция существует до сих пор. Только елка уже не рождественская, a новогодняя.

— Безбожные карнавалы, — напомнил священник.

— Было, — не стал спорить Жеребкин. — В отдельных областях РСФСР даже возникали конфликты между верующими и атеистами. Поэтому партия рекомендовала воздержаться от подобных мероприятий на улицах и сосредоточиться на научной пропаганде. Без высмеивания. И произошло это, — он заглянул в конспект, — в двадцать четвертом году.

— А Рождество? — неожиданно вместо Варсонофия задал вопрос директор дома культуры Сеславинский.

— Его никто не запрещает отмечать, — пожал плечами Жеребкин. — Просто оно давно уже перестало быть государственным праздником. СССР — светская страна. А КПСС — партия атеистов. Поэтому коммунисты и комсомольцы точно не могут быть верующими. А все остальные — пожалуйста. Вон, товарищу Голянтову… простите, отцу Варсонофию никто не мешает вести литургии. Я вам больше скажу, в уголовном кодексе есть даже статья сто сорок три. Наказывает за воспрепятствование религиозных функций, если те не ущемляют права личности или не наносят ущерба общественному порядку.

— Вот только я что-то не помню, когда у нас в последний раз кого-то наказывали по этой статье, — грустно покачал головой священник.

— А вот здесь, если позволите, я отвечу вопросом на вопрос, — победно улыбнулся главный районный комсомолец. — Известно ли вам o случаях воспрепятствования религиозным службам? Когда лично вам это запрещалось? Напомните, вы же, кажется, являетесь настоятелем действующего храма Бориса и Глеба, что за Любицей?

Собрание загудело, причем разобрать, кто o чем говорит и кого поддерживает, не получалось. Я поднял руку, прося тишины, и все почти сразу же замолчали. А вот это меня, к слову, радует. Нет необходимости уговаривать и угрожать. Хорошо, когда представители интеллигенции понимают друг друга.

— Я… — неуверенно начал священник, потом его голос обрел привычную твердость. — Вы же знаете, товарищ Жеребкин, что это все профанация. Кто из здесь присутствующих может хотя бы допустить возможность, чтобы группа верующих подала в суд, например, на главу исполкома Кислицына?

— Это на каком основании, простите? — подал голос Краюхин. — Евгений Семенович, я же могу тоже задать вопрос, правильно?

— Можете, — кивнул я, и тут же мое движение повторил Котенок. А ведь ему и впрямь интересно, он аж весь вытянулся вперед своей журавлиной шеей.

— Анатолий Петрович, — священник посмотрел на первого секретаря. — Вы понимаете, o чем я. На проведение шествий под открытым небом требуется разрешение районного исполкома…

— Вам запрещают? — Краюхин не перебил Варсонофия, он грамотно воспользовался паузой, которую священник, судя по всему, задумывал как эффектную.

— Несколько раз имели место такие случаи, — завил батюшка. — То же самое c собраниями верующих вне храма.

— Давайте так, — Анатолий Петрович задумался, но буквально на пару мгновений. — Чтобы не разводить, прошу прощения, тягомотину и не задерживать других выступающих… Приходите ко мне завтра на прием в девять утра. Помощницу я предупрежу. И мы c вами, товарищ Голянтов, обсудим все сложные вопросы. Все-таки пятьдесят вторую статью советской Конституции не просто так написали.

Ай да Краюхин! Ловко ввернул гарантию свободы совести жителям СССР, o которой как раз и говорилось в той статье основного закона. Сказать по правде, в этой ситуации для меня оставалось множество белых пятен, даже c учетом памяти Кашеварова. А потому я не мог встать на какую-то одну сторону — своя правда была и у Варсонофия. Но моей задачей и было именно то, чтобы люди c противоположными взглядами слышали друг друга. И то, что случилось сейчас, было огромным прорывом — районная власть в лице Анатолия Краюхина повернулась лицом к инакомыслящим. Потому что договориться можно всегда и co всеми. Ну, или почти.

— Хорошо, — выдавил из себя священник, на пару секунд потерявший было дар речи. — Спасибо, Анатолий Петрович.