Главред: назад в СССР 3 (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич - Страница 35

— Подождите, но в нашей стране у коммунистической партии руководящая роль! Как вас могут преследовать за государственную идеологию?

— Вот то-то и оно! — заговорщически зашептал Слонов, и я без лишних слов положил трубку.

Кажется, я не учел этот побочный эффект гласности, и нечаянно раньше времени открыл ящик Пандоры.

Глава 20

В моей прошлой жизни я много раз сталкивался c фриками, причем не только по работе, но и в повседневности. Особенно много их появилось после распада СССР, и все списывали это на обрушившуюся на людей свободу. Мол, раньше чудаки всех мастей просто боялись распространяться o своих увлечениях, и смельчаки вроде того же Электрона Валетова были редкостью. Лица же c опасными отклонениями состояли на контроле милиции и психиатров, собственно, почему первое время казалось, будто их стало больше — во всеобщем бардаке девяностых карающая длань ослабла.

Хотя, если быть точным, первые ласточки этого общественного бедлама появились еще в конце восьмидесятых — советские граждане первое время оказались не способны отличить фрика от шарлатана. Полтергейсты, летающие тарелочки, чудовищные мутанты, экстрасенсы и маги… Имя им легион! Народ массово ударялся в эзотерику, не разбираясь, отдавал кровно заработанное мошенникам, оседлавшим человеческую наивность.

«Мю-волны», — усмехнулся я, вспомнив недавний разговор c Аглаей.

Ограничения, царившие в Советском Союзе, нельзя было назвать исключительным злом. Где-то власти действительно перегибали палку, но во многом фильтр оказался уместен — людей ограждали от пагубной информации. Просто вентиль в итоге затянули так туго, a потом столь же резко расслабили, что его просто сорвало. Все, что было нельзя, вдруг стало можно. Все, что скрывалось, выплеснулось болезненными толчками, заодно заляпав кровью и грязью хорошее. Взять тех же пионеров c октябрятами — отказавшись от них как от отрыжки идеологии, мы заодно выбросили на помойку загородные лагеря и детский досуг. Сколько неприкаянной ребятни потом сгинуло, потому что им нечем было себя занять? Вот еще один айсберг, c которым придется сразиться — подростковые банды и дележ асфальта…

И сколько еще таких ледяных мельниц я вспомню и увижу только потому, что кто-то вовремя не подсуетился и не перестал искусственно тормозить развитие общества. Я ведь обо всем этом думал, когда планировал ускорить гласность, но взять ee при этом под контроль. Научить людей критически мыслить, отделять зерна от плевел, подготовить их к правде. А вернее, к тому, что она многолика. Хотел сделать обществу прививку от лжи. Но не поторопился ли я? Не использовал ли раньше времени непроверенную вакцину? В конце концов, если говорить прямо, не сделал ли хуже?

От осознания, что я, может быть, все испортил, загубил, раздавив бабочку, и в будущем грянул гром, мне стало плохо. По-настоящему плохо, когда хочется завыть от тоски, встать, не разбирая дороги и спотыкаясь, подойти к окну, хлебнуть свежего воздуха… Я так и сделал, чуть не свернув тяжеленный стол, что-то все-таки опрокинул, зазвенело стекло.

— Евгений Семенович, c вами все в порядке? — в кабинет заглянула испуганная Валечка. — Может, вызвать врача?

Паническая атака прошла, мир снова обрел привычные краски. Непередаваемый запах советского кабинета, шуршание юбки секретарши и цокот ee каблучков, голос радиодиктора — все эти простые вещи вернули меня в нормальное состояние. Нет. Нет, я ничего не испортил. Я лишь ускорил некоторые процессы, но это и хорошо. Гной схлынет быстрее, открыв дорогу здоровой крови. В переносном значении, разумеется.

Вот Валечка — молоденькая девчонка, на которой держится приемная и куча оргпроцессов. А ведь ей, как я недавно выяснил, всего двадцать три, и она учится в Калинине на заочном отделении. А еще есть Зоя Шабанова, которая конфликтовала co старым Кашеваровым, но при этом исключительно ради газеты. Добрая театралка Мирбах, талантливая Соня Кантор, веселый пьяница Виталий Бульбаш, который — я удивлен! — оказывается, окончательно завязал ради меня и работы. И держит слово! В конце концов, есть Юлька Бессонова — та, которой не суждено теперь стать жестокой Феей-Морфеей, загубившей в будущем множество мужских жизней. Встрепенувшийся «бывший» Сеславинский, спортсмен Загораев, который уже чувствует себя нужным и скорее выберет бизнес, чем бандитизм. Да, черт побери, спасенный моими стараниями ликвидатор Пашка Садыков! Я уже много сделал!

И Аглая… конечно же, разумеется, моя Аглая, для которой на первом месте наука, a не карьера. Я посмотрел на ee фотографию, уже некоторое время прописавшуюся на моем столе. Разве не o такой жизни ты мечтал, Женька? Высшие силы дали тебе шанс изменить не только свою судьбу, но и судьбы других людей, в том числе дорогих тебе! И что, хочешь опустить руки, едва запахло жареным? Зассал, как говорили в детстве?

— Все в порядке, Валечка, — все это пронеслось в моей голове за считанные мгновения. — Так, просто душно стало, спасибо… У вас когда сессия, напомните?

— Так весной теперь только, — удивленно ответила девушка. — Вы не переживайте, Евгений Семенович, c заменой проблем не будет! Дайте-ка я тут приберу пока…

— Не сомневаюсь, Валечка, — улыбнулся я. — И… спасибо вам.

Оказывается, я расколотил чашку, и на паркете в луже темно-коричневой жижи валялись белые фаянсовые осколки. Жалко, мне нравилась эта чашка. Но разве это проблема?

Мой взгляд скользнул на кипу беспорядочно разбросанных бумаг на столе. Собственно, a зачем время терять? Сегодня перед собранием меня ждут Поликарпов c Краюхиным — естественно, поговорить o клубе. А я заодно расскажу o своей идее насчет городской среды.

Все полосы уже были сверстаны и заверены, необходимости в моем присутствии не было. Оставив на всякий пожарный главным вместо себя Бульбаша, я направился в райком.

— Садись, Кашеваров, садись, дорогой, — Краюхин был явно в хорошем расположении духа. — Поликарпова пока нет, он в пути. Чай будешь? Кофе?

— Кофейку бы, Анатолий Петрович, — я улыбнулся, вспомнив разбитую чашку и разлитый напиток.

Альбина c несменяемым выражением лица, будто она плохо откалиброванный робот или манекен, внесла дымящийся кофейник — словно бы только и ждала моего приезда, готовила. Впрочем, так оно, скорее всего, и было. Краюхин знал, что я тот еще любитель дефицитного пойла.

— Ну, рассказывай, Евгений Семенович, — первый секретарь откинулся в кресле. — Мне, конечно, известно, что у тебя там все вроде как плавно идет…

— Поликарпов доложил? — усмехнулся я.

— Поликарпов, — кивнул Краюхин. — Ты же все правильно понимаешь, Женя, не маленький. Дело-то серьезное, можно сказать, государственной важности.

— Конечно же, понимаю, Анатолий Петрович, — я отхлебнул обжигающей пряной жидкости. Настоящая арабика. — Я удивлен, что он меня еще на беседу не вызвал. Уже времени-то сколько прошло. Даже год сменился.

— Значит, необходимости не было, Женя, — резонно заметил Краюхин. — Значит, вопросов у него пока все это время не было. Острых, по крайней мере, или срочных. Да он тебе лучше все сам объяснит, как приедет.

— А не срочные вопросы, стало быть, все-таки есть, — понимающе кивнул я. — Что ж, этого и следовало ожидать.

— Это же контора, — улыбнулся Краюхин. — У них работа такая — вопросы задавать советским гражданам. А за архаровцами твоими он, разумеется, приглядывает, прослушка идет… Ты же его в известность, самое главное, ставишь?

— Как договаривались, — кивнул я. — Даты и время ему называю. А содержание бесед он и так знает.

— А сам что думаешь? — первый секретарь смерил меня долгим взглядом. — К чему в итоге придем? Мне Козлов рассказал, что у стенда под вашей редакцией драка была…

— Была, — снова кивнул я. — Только есть подозрение, что тот, кто ee спровоцировал, сделал это специально. То есть не сами люди поцапались. Я Поликарпову, кстати, об этом подробно рассказал, в деталях.

— Это правильно, — первый секретарь задумчиво побарабанил пальцами по столу. — И все-таки… Не выйдет ли нам боком эта затея?