Сильные - Олди Генри Лайон - Страница 64

– Хватит?

– Сложи в миску, – велел дядя Сарын. – И оставь нас.

– А ей почему можно? Ей можно, а мне нельзя?!

– Она, – дядя Сарын кивнул на Айталын, – сестра. Хозяйка дома. А ты – гостья. Уходи, пожалуйста, не спорь со мной. И Мюльдюну скажи, чтобы ждал снаружи. Он хоть и брат, а будет отвлекать. Нет, Юрюн, ты останься.

4. Ну я и дружок…

– Что ты собираешься делать?

Ведь хотел, хотел же промолчать! И не удержался. Хоть рот себе ладонями закрывай, как девчонка!

Сарын встал у ложа, на котором раскинулся спящий Нюргун. Лицо самозванного лекаря дергалось, будто ве́ки уже хотели открыться, выпустить взгляд на свободу. Веки старались, а дядя Сарын удерживал их силой, как табунщик на аркане удерживает коня. Но когда он мне ответил, в голосе не чувствовалось ни малейшего напряжения:

– То же, что и всегда. Сбивать настройку, растаскивать связи. Вмешиваться, пускать по ложному следу, уводить в сторону. Он начнет сопротивляться и, может быть, проснется.

Думаете, я что-нибудь понял? Ничего, кроме главного: может быть. Это значило: а может и не быть. В спальню опрометью вбежала Жаворонок с миской, полной медных бляшек. Она поставила миску на пол у изголовья и – алатан-улатан! – выскочила прочь, не произнеся ни слова.

– Что я делал с тобой, дружок? С Уотом? С Мюльдюном? – дядя Сарын обождал, пока за дочерью закроется дверь. – С собственным сыном, наконец?! Разве Нюргун – исключение?

Он пожевал губами, скривился. Должно быть, слово «исключение» горчило.

– А даже если исключение? Ты только не вмешивайся. Что бы ни случилось, не вмешивайся. Обещаешь?

– Ага.

– Спасибо. Начнем?

Глаза Сарын-тойона открылись. К счастью, он стоял ко мне спиной, но чутье безошибочно подсказало мне: сиди, боотур! Не рыпайся! Закоченев, словно на лютом морозе, я сидел, не рыпался. Айталын сидела, не рыпалась. Нюргун спал, не рыпался.

Дядя Сарын смотрел.

Сбивать настройку, вспомнил я. Растаскивать связи. Пускать по ложному следу. Белый Владыка, что это значит?!

В спальне похолодало. Зябкие сквознячки затеяли игру в догонялки. Я и не заметил, как начал дышать на пальцы, отогревая их. Айталын скорчилась, обхватила острые коленки руками. У меня закололо в пояснице. Я прислонился к стене – пятки, ягодицы, лопатки, затылок. Не сразу я сообразил, что именно так становился Нюргун, когда я требовал: спи! Кажется, я приклеился. Намертво, навеки. Освободись на небесной заставе великан Буксат-Хара, явись он сюда, в Средний мир, и боотур из боотуров не сумел бы оторвать Юрюна Уолана от стены. Оторвать, толкнуть к ложу, под разрушительный взгляд Сарын-тойона. Уши заложило, я всё время сглатывал. Под ребрами скакал жеребенок: быстрей! еще быстрей! догоняй!

Дядя Сарын смотрел.

Нюргун задрожал. Так ходит ходуном осина на ветру. Дрожь усиливалась, частила. Больше с Нюргуном ничего особенного не происходило: дрожал, и всё. Ну, зубы еще стучали. Как он при этом продолжал храпеть, я не знаю, но он храпел. Вот сейчас руки его станут разной длины! Нет, голова превратится в наковальню! Нет, пальцы – в ветки багульника!..

Я и сам не понимал, чего, собственно, жду.

– Давай, – попросил Нюргуна дядя Сарын. – Давай, парень.

Я едва узнал голос Сарын-тойона. Еще недавно Первый Человек говорил, как ни в чем не бывало. Сейчас же… Наверное, между животом и ртом дяди Сарына кто-то вставил здоровенный хомус и дернул за язычок. Гнусавый, трепетный, долго не затихающий звук. Я проснулся бы от одного этого: давай, парень!

Нюргун спал. Дрожал и спал.

Сон, вспомнил я. Мой сон, где я был Нюргуном. Ось миров упала, ее застелили белым, прохладным. Я – Нюргун? – лежу на оси миров. Липкая лента держит мои лодыжки и запястья. Во вздувшихся жилах торчат иголки. От них струятся, убегают вверх прозрачные шнурки. Деревца из металла, рыбьи пузыри на ветвях. В пузырях булькает. «Без изменений?» – спрашивает дедушка Сэркен. И я не слышу, что ему ответили, потому что просыпаюсь.

Там, во сне, я-Нюргун проснулся.

Тут, наяву, он просыпаться не желал.

Хрустнув суставами, дядя Сарын присел на корточки. Взялся за край орона, наклонился вперед. Он походил на человека, примеряющегося к неподъемной тяжести. А может, он уже примерился и теперь поднимал. Нюргуна трясло, подбрасывало, выгибало дугой. Храп гремел на всю спальню. В храпе возникли провалы, краткие ямы беззвучья. Всякий раз, едва это происходило, я верил, что Нюргун мертв, и готов был удавить себя за подленькое облегчение, которое несла с собой мысль о смерти брата.

– Давай…

Нюргун поднял руку. Ладонь его обхватила затылок дяди Сарына, потянула. Не удержавшись на ногах – а кто бы удержался?! – Сарын-тойон качнулся навстречу приподнявшемуся Нюргуну. Они громко стукнулись лбами, да так и застыли, лоб в лоб. Глаза Нюргуна по-прежнему были закрыты. Глаза дяди Сарына – глаза, которых я не видел, а главное, они не видели меня! – были открыты, и в этом я не сомневался.

Дрожь одного перетекала в другого.

– Д-д-д… д-да-в-в-а…

Они тряслись вместе. Нюргун давил.

– Д-в-в-а… а-ай…

Лапища брата. Силища брата. Взгляд Сарын-тойона. Сила на силу. Кто кого? Я обещал не вмешиваться. Что бы ни случилось. На одеялах скулит щенок. Это Айталын. Малышка, ты зря осталась в спальне. Тут страшно. Я обещал. Он давит. Вот-вот раздавит: лоб об лоб. Детская считалка. Под такую славно прыгать на одной ноге: лоб-об-лоб, лоб-об-лоб!

Нюргун. Дядя Сарын. Юрюн Уолан.

Я обещал!

Что я скажу тете Сабие на похоронах дяди Сарына?

Оторваться от стены – подвиг. Нарушить обещание – подлость. Я оторвался. Я нарушил. Я встал за спиной дяди Сарына, на шаг от боевого расширения. Примерился, как лучше справиться с хваткой беспамятного Нюргуна. Оторвать пальцы от чужого затылка? Вывернуть запястье? Подбить локоть?! Это значило вступить в схватку, а я знал, что такое схватка для боотура.

Брат, не брат…

– Перестань, – велел я.

Он перестал.

– Проснись! Сейчас же!

Он проснулся. Зевнул во весь рот: сладко-сладко. А я упал на колени, как если бы схватка состоялась, и я ее проиграл.

Рядом, едва дыша, сидел дядя Сарын.

– Ну, дружок, – сказал он. – Ну ты и дружок…

Его лоб превратился в сплошное багровое пятно. Придвинув к себе миску с медными побрякушками дочери, Сарын-тойон уставился на висюльки, забыв о нас. Глаза он закрыл, но кожистые веки дрожали, как недавно дрожал Нюргун. Эта трясучка заставляла всё лицо жутко гримасничать. Сперва я решил, что дядя Сарын выжжет на бляшках таинственные знаки, цепочки шустрых муравьев – так, словно Нюргун был мальчишкой-боотуром, которого готовили к Кузне. Я ошибся. Какие там знаки! Он просто сплавил бляшки в живой, раскаленный, дышащий комок меди.

– Хорошо, – отметил я.

– Что тут хорошего?

– Хорошо, что Жаворонок выбрала железную миску. Деревянная точно загорелась бы. Пришлось бы гасить пожар.

– Ну ты и дружок, – повторил дядя Сарын.

Когда он упал, я чудом успел его подхватить.

5. Два тючка с куньими шкурками

– Цыц! – шепчет дядя Сарын. – Молчать!

Я показываю кулак Айталын: молчи! Вовремя: моя младшая сестра уже готова завизжать. Я разжимаю кулак, превращая его в ладонь. Это напоминание. Айталын послушно закрывает рот ладонями. Ладони ложатся в два слоя: левая поверх правой. Этого мало, а может, сестра моя не такая уж послушная – ладони превращаются в кулачки, маленькие и твердые, и Айталын закусывает сразу оба. Куда и влезло-то?!

Ей больно. Боль помогает молчать.

Сверху на нас с любопытством смотрит Нюргун. Он приподнялся на локте – иначе ему не видно лицо дяди Сарына. На скулах Нюргуна играют тяжелые, каменные желваки. Я жду, когда он произнесет памятное «не люблю», но он тоже молчит.

Хорошо хоть, не спит больше.

– Жаворонок, – я едва слышу дядю Сарына. – Вы раскричитесь, она прибежит. Знаешь, что тут начнется?