Последние часы. Книга III. Терновая цепь - Клэр Кассандра - Страница 9

Томас услышал, как открывается входная дверь. Он не собирался подслушивать, но потом до него донесся голос Кристофера.

– О, здравствуй, Алистер, должно быть, ты пришел к Чарльзу. Думаю, он наверху, в своем кабинете.

И Томас почувствовал, как его желудок ухнул куда-то вниз, как морская птица, устремившаяся к волнам за рыбиной. (В следующую секунду он пожалел о том, что ему не пришло в голову сравнение поизящнее, но ведь человек либо наделен поэтическим даром, как Джеймс, либо нет.)

Ответ Алистера прозвучал приглушенно, и Томас не разобрал слов. Кристофер откашлялся и произнес:

– О, прошу прощения, я просто был внизу, в лаборатории. Я сейчас работаю над одним новым, очень перспективным проектом…

Алистер перебил его. Томас гадал, упомянет ли Кристофер о том, что он, Томас, тоже находится в доме. Но друг произнес лишь:

– Мэтью все еще в Париже, насколько нам известно. Да, я уверен, что Чарльз не будет против твоего визита…

Птица в желудке Томаса шлепнулась на воду и издохла. Он оперся локтями о рабочий стол Кристофера и постарался дышать очень медленно. Ничего удивительного. Во время их последней встречи Алистер совершенно ясно дал понять, что между ними ничего не может быть. И главной причиной разрыва стали напряженные отношения между ним и друзьями Томаса, «Веселыми Разбойниками», которые терпеть не могли Алистера. И на то были основания.

На следующее утро после того разговора Томас проснулся с четкой мыслью: «Мне пора – давно пора – рассказать друзьям о своих чувствах к Алистеру. Возможно, Алистер прав, и ничего не выйдет – но если я не попытаюсь, тогда не останется даже самой крохотной надежды».

Он собирался осуществить свое намерение. Он поднялся с кровати с твердой решимостью сделать это.

Но потом он узнал, что Мэтью и Джеймс ночью уехали из Лондона, и серьезный разговор пришлось отложить. Кроме того, выяснилось, что не только Мэтью и Джеймс покинули город. Судя по всему, Корделия с Мэтью отправились в Париж, а Джеймс с Уиллом помчались искать Люси. Томасу рассказали, что Люси взбрело в голову навестить Малкольма Фейда в его коттедже в Корнуолле. Кристофер, очевидно, спокойно принял все это к сведению и не стал задавать вопросов; у Томаса же вопросы возникли, и он знал, что Анна тоже обеспокоена. Но она решительно отказалась обсуждать эту тему. «Можно сплетничать о знакомых, но нельзя сплетничать о друзьях», – это было все, что она сказала. Сама Анна выглядела плохо, была бледной и усталой, хотя, как подозревал Томас, она вернулась к своему прежнему образу жизни, и в квартире у нее каждую ночь появлялась новая девушка. Томас довольно сильно скучал по Ариадне, и ему казалось, что и Анна тоже, но в тот день, когда он осмелился завести об этом речь, Анна едва не запустила ему в голову чайную чашку.

Последние несколько дней Томас все же подумывал над тем, чтобы рассказать Кристоферу о своих чувствах, но не стал этого делать. Он знал, что Кристофер его поймет, однако он бы поставил друга в очень неловкое положение, если бы тот узнал, что именно Джеймс и Мэтью недолюбливали – нет, даже ненавидели – Алистера.

И потом, был еще Чарльз. Он был первой большой любовью Алистера, но та история кончилась плохо. Чарльза ранил Велиал, и хотя он сейчас выздоравливал, Алистер, видимо, считал, что он обязан поддерживать бывшего возлюбленного и ухаживать за ним. С точки зрения общепринятой морали, Томас мог его понять, но его воображение терзали мучительные картины: вот Алистер вытирает лоб мечущемуся в лихорадке Чарльзу, вот кормит его виноградом. Было так легко представить себе, как Чарльз гладит Алистера по щеке, шепчет слова благодарности, глядя в прекрасные темные глаза, обрамленные длинными густыми ресницами…

Услышав шаги Кристофера, спускавшегося по лестнице, Томас чуть не свалился со стула. К счастью, Кристофер, чьи мысли были заняты другим, не заметил душевного волнения друга и сразу же направился к лабораторному столу.

– Ну, хорошо, – заговорил он, взяв стило. – Попробуем еще раз, ладно?

– Отправим сообщение? – спросил Томас. Они с Кристофером уже «отправили» несколько дюжин сообщений, некоторые растворились в воздухе или улетели в дымовую трубу, и ни одно до сих пор не добралось до адресата.

– Именно, – произнес Кит, протягивая помощнику листок бумаги и карандаш. – Пока я проверяю вот этот реагент, напиши здесь что-нибудь. Все, что придет в голову, какую-нибудь ерунду.

Томас подвинулся к столу и уставился на чистый лист. Так прошла минута, а потом он схватил карандаш и начал строчить:

– Ну что, готов? – спросил Кристофер. Томас вздрогнул и быстро сложил записку в четыре раза, чтобы друг не смог прочесть написанное. Протягивая бумажку Кристоферу, он испытал лишь слабый укол вины. Он хотел показать кому-нибудь это письмо, но понимал, что это невозможно. Тем не менее, перенеся мысли на бумагу, он почувствовал себя лучше и уже спокойнее смотрел, как Кристофер чиркает спичкой и подносит ее к странице. Да, будет лучше, если это послание, как и отношения Томаса с Алистером, в итоге ни к чему не приведет и исчезнет бесследно.

Вспоминая страшные истории, слышанные от матери, Грейс Блэкторн ожидала, что в Безмолвном городе ее посадят в каменный мешок, прикуют цепью к стене и, вероятно, подвергнут пыткам. Еще прежде, чем войти на кладбище Хайгейт, где находился вход, она начала думать о том, каково это – когда тебя испытывают Мечом Смерти. Представляла, как она стоит на Говорящих Звездах, как ее судят Безмолвные Братья. Что она почувствует, когда после многих лет лжи ей, поневоле, придется говорить правду? Может быть, это принесет облегчение? Или, наоборот, нестерпимые страдания?

Она решила, что это не имеет значения. Она заслужила страдания.

Но на нее не надели кандалы – вообще ничего подобного не произошло. Два Безмолвных Брата сопровождали ее от дома Джеймса на Керзон-стрит в Безмолвном городе. Как только она переступила его порог – кстати, это действительно было мрачное, темное место, похожее на тюрьму, – ей навстречу вышел Брат Захария, который, судя по всему, намеревался взять ее под свою опеку. Она знала, что это кузен Корделии и что в прежней жизни его звали Джеймсом Карстерсом.

«Должно быть, вы очень устали. – Его голос, звучавший в ее голове, был спокойным, даже, пожалуй, доброжелательным. – Позвольте, я провожу вас в вашу комнату. Происшедшее мы обсудим завтра».

Она была ошеломлена. Мать не раз упоминала при ней имя Брата Захарии и приводила его историю в качестве примера губительного влияния Эрондейлов на расу нефилимов в целом. «У него даже глаза не зашиты, – обвинительным тоном говорила она, не интересуясь, слушает ли ее Грейс. – Любимчикам Лайтвудов и Эрондейлов полагается, видите ли, особое отношение. Это возмутительно!»

Но Брат Захария говорил с ней мягко, благосклонно. Он провел ее по холодным каменным коридорам в небольшую комнату – она воображала, что это будет некая камера пыток, где ей придется спать на голом полу, возможно, в цепях. Да, помещение выглядело отнюдь не роскошным – комнатка без окон с каменными стенами и полом, в которой невозможно было укрыться от посторонних глаз, так как широкая дверь представляла собой частую решетку из адамаса. Но, по сравнению с ее комнатой в Блэкторн-Мэноре, спальня показалась Грейс очень уютной; она обнаружила довольно удобную железную кровать, старый дубовый письменный стол, деревянную полку с книгами (ни одна из книг ее не заинтересовала, но это было уже кое-что). На полках и мебели были беспорядочно, словно в спешке, разложены колдовские огни, и Грейс вспомнила, что Безмолвные Братья не нуждаются в свете для того, чтобы видеть.