Филарет - Патриарх Московский (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 49

Я сел и, виновато вздохнув, начал читать сказку Пушкина:

— У Лукоморья дуб зелёный, златая цепь на дубе том и днём и ночью кот учёный всё ходит по цепи кругом. Пойдёт направо — песнь заводит, налево — сказку говорит… Там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит.

У Ивана Васильевича от удивления начал приоткрываться рот, словно он действительно увидел русалку на ветвях. А я продолжал. Мне надо было успокоить ситуацию.

Там на неведомых дорожках

Следы невиданных зверей;

Избушка там на курьих ножках

Стоит без окон, без дверей;

Там лес и дол видений полны;

Там о заре прихлынут волны

На брег песчаный и пустой,

И тридцать витязей прекрасных

Чредой из вод выходят ясных,

И с ними дядька их морской;

Там королевич мимоходом

Пленяет грозного царя;

Там в облаках перед народом

Через леса, через моря

Колдун несет богатыря;

В темнице там царевна тужит,

А бурый волк ей верно служит;

Там ступа с Бабою Ягой

Идет, бредет сама собой;

Там царь Кащей над златом чахнет;

Там русский дух… там Русью пахнет!

— Ты это чего? — спросил меня царь-государь. — Тоже кровь, или что иное в голову ударило?

— Сказка на ум пришла. Вот и придумал. Царица сказала про кровь младенцев, а мне навеяло про Бабу Ягу, Кащея… У-у-у-у…

Я снова поднял руки со скрюченными пальцами

— Страшно⁈

— Тьфу на тебя, — усмехнулся царь. — Всю слюну на тебя сегодня потратил, а ты говорил, что плеваться — вредно для здоровья.

— Вредно для здоровья, но полезно для нервов, — улыбнулся я.

— Для чего?

— Сосуды такие в голове и во всём теле. Всё хорошо? Ну и хорошо! Пошёл я.

И я пошёл.

Вскоре начался ожидаемый мной и царём с тревогой август месяц. Мы с Иваном Васильевичем занимались лечением царицы. Причём «мой ассистент» и научился ставить диагноз и уловил основные принципы иглоукалывания:как-то определение локации точек, понимание их расположения относительно анатомии, технику введения игл.

В иглоукалывании главное — перебороть страх перед иглой и знать расположение главных сосудов. Мы сосредоточились на лечении печени, потому что именно она сигнализировала о своём критическом состоянии. И я ежедневно благодарил Бога за то, что надоумил меня провести диагностику Инь-Ян.

Я ежедневно собирал травы и корешки, развешивая их в подвале, варил варенье из падалиц яблок и груш в больших котлах, где ранее варил селитру «фрязин». Разбил себе за домом палисадник и начал обносить двор кирпичным толстостенным забором.

Воевода, присмотревшись как к его племяннику относится государь, выделил полсотни стрельцов мне в помощь. Все стрельцы жили по своим хатам на окраинах городка, что раскинулся вокруг Слободского Кремля. На службу стрельцы выходили один день в неделю, а остальное время занимались домашним сельским и домашним хозяйством. В общем ежедневно в графике сутки через трое на меня работало четырнадцать мужиков.

Солнечные часы, положенные мной на шатровую крышу, строго ориентированную «север-юг», показывали точное суточное время. Стрельцы, дежурившие на периметре усадьбы по два часа, сами следили за временем и били в деревянное било, зовя смену караула. Ночью на периметре дежурили обе семёрки. Как я налаживал службу, лучше не рассказывать, но стрельцы уже после первой своей вахты, на вторую, выходили собранные и готовые к любой проверке.

Сам Михаил Трубецкой, хоть и был офицером, (это что-то типа воеводы) но в вооружённых силах не служил, воинами не командовал. Как это у него получилось, я так до конца и не понял. Были и там, от куда он пришёл в моё тело, какие-то условные понятия, вроде «боярские дети».

Однако его увлечение историей военного искусства, давали ему обширные знания, а игрища, называемые Михаилом почему-то «ресталища», привили ему умения групповых схваток, научили тактике сражений малыми подразделениями. Его слово… Как пешими, так и конными. То есть, я сейчас мог бы управиться со своими пятьюдесятью бойцами, что и попытался попробовать.

Однако во первых — кроме четырнадцати старых бердышей воевода моим стрельцам ничего не выдавал, а во-вторых — стрельцы построиться в линию не смогли. Оказалось, что их учили только стрелять из пищалей из-за щитового укрытия под названием «гуляй город». О чём с ними было говорить, когда стрельцы даже маршировать не умели, а шли за мной, когда я попробовал пройтись с ними вокруг усадьбы, обычной толпой.

Вообще-то в стрельцы набирали разный люд. Тут были даже младшие безземельные сыновья известных фамилий. Получая жалование и прокорм, они могли заниматься любыми промыслами и ремеслами, не облагаемыми податью. Например, здесь в Слободе стрельцам отвели земли ниже по течению реки, где часть из них занялись рыбалкой, солением и вялением рыбы с поставками к царскому столу, а часть — сельским хозяйством. Понятно, что занятые своими домашними хлопотами стрельцы, как воители, были никакими. Впрочем, и как охранники тоже.

Надо сказать, что Слобода был большим, растущим городом. Мне он казался прообразом Москвы. Севернее Кремля до самой реки раскинулись царские сады и огороды. Перед воротами за рвом с проточной водой, соединяющим русло реки Серой, была своя Красная площадь с торговыми рядами и купеческими складами. Сам по себе городок тянулся примерно на два километра, далее шли сёла с полями, а ещё дальше на взгорках — леса. За рекой на севере и западе лежали заливные луга с сенокосами и уже сохнущими стогами.

А дальше шли сёла, поля, сёла, поля, сёла, поля…

Вокруг зрели травы, поспевали ягоды, грибы и орехи, а меня на всё не хватало. В июле собрали озимые: рожь и овёс, горох, чечевицу, всякие там овощи. В Кремль шли и шли обозы с запасами. И на меня напал раж накопительства. Я ходил по торговым рядам и скупал продукты бочками и мешками. Думаю, можно было бы взять того-сего из казны, я дядюшка наверняка бы не отказал племяннику и царёву любимцу, но, что-то терзали меня смутные сомнения, что в особую книгу Данила Романович сей факт бы записал.

Денег у меня было много, и то, что война соберёт и сожрёт все ресурсы (в том числе и людские), я помнил, а поэтому закупался много и на свои. Погоды стояли сухие, а потому весь сухой продукт: горох, рожь, различную муку, сушёные грибы-ягоды, я просил засыпать в обожжённые изнутри и просмоленные снаружи бочки, закрывать вымоченной в уксусе тряпицей и заливать толстым слоем воска, а уже потом закупоривать крышками.

Закупал куриные яйца, укладывал в бочку, заливал водой, где разводил гашёную известь. Так хранили яйца все в моём времени. Особенно в монастырях. Долго не хранили, но по крайней мере на зиму, когда куры несутся гораздо хуже, и до пасхи, яиц хватало. Но я знал по памяти Трубецкого, что так можно хранить яйца свежими и два, и три года. Он опробовал этот способ хранения как-то лично, и был вполне удовлетворён качеством яиц, пролежавших в водно известковом растворе один, два и три года.

Закупил пять бочонков меда. Варил сыры без плесени с добавлением натриевой селитры, для продления сроков хранения творога и мягких сыров. Кстати мне стало понятно, почему в России не варили сыр. Всё оказалось банально просто. В России не только не забивали молоденьких телят, чтобы взять из их желудков «сычугу», но и не убивали коров.

Я-то это знал, потому что родился и вырос здесь, но не знал (до поры до времени), что молоко для сыра сворачивается желудочным ферментом телят, питавшимся только молозивом матери. Трубецкой тоже знал это и научил меня делать сыр, с добавлением лукового сока. Очень неплохой получался сыр.

В подвале в «каморках» стрельцы соорудили полки, которые вскоре были заставлены малогабаритными запасами. В двух камерах были выкопаны ямы под заготовку льда и приготовлены опилки. Даже та каморка, где находилась дверь в «кладовую» была оборудована под хранение запасов продовольствия. Скрытая дверь находилась прямо напротив входной. Полки построили так, что они закрывали дверь в «тайную комнату», но легко убирались и давали проход.