Филарет - Патриарх Московский (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 39

— Вот и пусть они себе горят.

Я совсем успокоился и мои пальцы нежно, но сильно впивались в голову царицы вроде как «вкручиваясь» вовнутрь. Мысленно считая до двенадцати, я приказывал точкам активизироваться.

— А иглы надо сделать, — подумал я. — Что там нужно-то хорошей стали? Отломаю кусок от немецкого кинжала. У меня их много. «Где нашёл?», спросят. А в поле нашёл. Так, не отвлекайся. Лечебный эффект хуже, я заметил давно. Отчего так? Не знаю.

Продавив точки на голове, я принялся за шею и так повторил несколько раз, пока царица не сказала:

— Хорошо-то как, Федюня! Ты словно колдун.

— Тфу-тьфу-тьфу, государыня, — сплюнул я через правое плечо. — Я просто кровь в голове разгоняю. Застаивается она. Ты просто лежала неудобно, когда днём спала, вот и разболелась голова. А так у тебя всё в порядке.

Я и вправду заметил, что руки у царицы стали трястись меньше.

— Может и вправду ей массаж головы и шеи делать каждый день? Да и массаж тела не помешает. Она мало двигается.

— Делаешь гимнастику утром? — спросил я.

Царица потупила взор.

— Не делала? Государь, — я укоризненно посмотрел на Ивана Васильевича, — от этого жизнь царицы зависит. Надо, чтобы она двигалась, кровь разгоняла по телу. Тогда кровь выгонит ртуть.

Царь пожал плечами и улыбнувшись сказал:

— Не углядел, Фёдор Никитич.

— Всё! С гранатами мы разобрались, буду вами заниматься. Ты ведь тоже, государь, отравлен, помнишь? И то, что ты не чахнешь, так, как государыня-матушка, ещё не значит, что ты в безопасности.

Иван Васильевич помрачнел. Он сдвинул брови и тяжко вздохнул.

— Прав ты, Фёдор Никитич, — в его словах теперь не слышалось издевки, — Говори, что делать нам.

— Что делать? Да всё, что было сказано! Утром, помолясь, лёгкая гимнастика, Потом умывание всего тела. С потом ртуть тоже выходит. Смывать её надо. Потом — правильная еда. Вечером снова гимнастика и омовение. И не мучьте себя бдениями ночными. Летом надо ложиться спать в первую стражу и спать долго, не прерывая сон. Лучше скажись больным, государь и не вставай на молебны. Спи спокойно и лучше вместе с царицей.

Царица зарделась.

— Так ей покойнее будет. Повенчаны вы, как единое целое, а значит только вместе вы вылечитесь. И помни, государь, о пророчестве. Август не за горами.

Иван Васильевич нахмурил брови и зыркнул на меня левым глазом.

— Что за пророчества? — спросила царица.

Она не знала, о напророченной ей смерти в августе сего года.

— То моё дело, душа моя, — сказал, скрипнув зубами государь.

— Уже всё пошло не так как враги хотели, — спокойно сказал я. — Не всё в руках наших, но на всё воля божья. А Богу угодно, чтобы мы не только просили милости его, но и сами что-то делали.

Помолчали.

— Всё правильно говоришь, Федюня. А пошли, ка мы все в баню.

— Как, все? — спросила царица. — И я?

— И ты, — душа моя. И Федюня. Знаешь, как он массаж делает⁈ Пусть на тебя накинут покрывало, да и пойдём.

Иван Васильевич уже привык к этому «иноземному» слову, хотя мне кажется, что оно произошло от слова «масло», которое выжимали из семян.

Царица с моей помощью поднялась из кресла, а девки принесли шитое золотыми нитками и парчой сшитое в виде плаща-накидки покрывало и возложили его царице на плечи. Проход к царской мыльне по улице был коротким, а сама мыльня своей монументальностью больше напоминала грановитую палату в Московском Кремле.

Кто-то построил её, зная конструкцию турецких бань, всегда думал я.

Печи находились в невысокой подклети, то есть в подвале. В мыльне лишь торчали «ванны» с раскалёнными камнями, кое где ограниченные стенами и дверями, чтобы пар не разлетался по огромному помещению и можно было именно попариться. Таких «бань» в мыльне было четыре.

В центре зала имелся небольшой каменный бассейн, разделённый на две «ёмкости»: с тёплой и с прохладной водой. Царь любил из парилки бросаться в холодную воду и для этого из ледника приносили лёд.

Тут же имелись как деревянные, так и каменные «полати» в виде широких лавок. На одну из них сразу присела утомлённая царица.

— Пошли все вон, — сказал царь истопникам спокойным голосом. — Сами управимся, а не управимся, так позовём.

Все лишние вышли.

В мыльне ещё на входе имелось много помещений для прислуги и хранения банной рухляди, как то: полотенец разных размеров, вехоток, веников, жидкого мыла и другого имущества. Там же имелась и своя кухня со складом разных вкусностей и полезностей, от кваса до медовухи и бражки.

— Пусть погреется немного, — сказал я, намереваясь остаться снаружи баньки.

— Пошли-пошли, Федюня. Не робей. Не в том ты возрасте, чтобы мне жёнку от тебя прятать. А правильно погреть тело только ты сможешь… Я так думаю, — сказал он с кавказским акцентом и поднял вверх указательный палец.

Вообще-то мне иногда казалось, что в Ивана Васильевича тоже вселился попаданец, потому что он иногда позволял себе такие выражения, что даже «демон» внутри меня терялся и на долго задумывался.

— А я посмотрю, как ты делаешь, поучусь.

— Ну, пошли, — вздохнул я сомневаюсь, что выдержу испытание голым женским телом и не осрамлюсь. Откровенно говоря, в свои восемь на симпатичных и сисястых женщин я уже засматривался.

Грудь у Анастасии Юрьевной не выделялась размерами, но была по девичьи аккуратной.

— Видимо кормила детей не она, а кормилицы, — подумал я и возмутился. — Вот ведь хрень какая! Придумали себе аристократки проблему. Ведь вскармливание не только младенцу даёт иммунитет, но и матери. Да и мозг не получает команды: «У тебя ребёнок, сохраняй здоровье!» Даже мозг понимает, что сохранять эту бабу смысла нет.

Царица легла животом на постеленное царём полотенце и я вроде как расслабился, но взглянул на её упругий зад и снова напрягся. Иван Васильевич, удивлённо покрутил головой.

— Силён, брат. Тебе точно пора идти ворогов бить, коли на баб уд встаёт. Значит — мужик уже.

— Да, не-е-е, — вздохнул я. — Встаёт-то встаёт, да бестолку.

— Что, малафьи ещё нет? Ну тогда конечно. Рано на войну.

Царь рассмеялся.

— Хватит о скабрезном думать. Бери веники.

— О чём вы там? — спросила царица таким игривым тоном, что я вздрогнул всем телом, а царь заржал, как конь и наподдал меня веником ниже спины.

— О своём, душа моя, о мужеском.

— О бабах, поди? Мал Фёдюня, ещё.

— Мал-мал, да удал, — снова хохотнул Иван Васильевич и хотел продолжить надо мной издеваться, но наткнулся на мой просящий взгляд и замолк.

— Молчу-молчу, — тихо прошептал он, улыбаясь и протягивая мне веники.

Я, скривив недовольно морду, веники взял, но сосредоточившись на них, вскоре увлёкся работой с телом царицы и про свой уд забыл. Сначала просто огладив и охлопав спину, крестец, ноги с подошвами, руки с ладонями, я облил царицу конопляным маслом пополам с нутряным овечьим жиром, начал растирать её тело берёзовыми вениками. Пара много не поддавали, но и холодно в парилке отнюдь не было.

— Тут в хребтине сосуды кровяные идут. Одни направляют кровь в голову, другие обратно. Кровь в голову несёт воздух, которым мы дышим. Без воздуха мозг умирает.

— Видел я те сосуды, — ухмыльнулся государь. — Когда голова с плеч слетает, кровь так и хлещет поначалу. Пока сердце не остановится.

— Ну тебя, Ванечка! Не здесь о казнях! Не люблю кровь.

— Молчу-молчу, душа моя, — проговорил государь, прижав палец к губам.

Хорошо попарившись, помывшись и напившись квасу, который теперь ставили только на кипячёной воде, как и все остальные напитки, мы оделись и попрощались на выходе из мыльни.

— Спаси тебя Бог, Федюня, — поблагодарила царица.

Царь… Правильно… Царь-государь потрепал меня по голове.

— Завтра после утренней службы будем гимнастику делать, — сказал я и устало побрёл домой в сопровождении двух охранников.

Так прошло два дня, когда из Москвы прискакали гонцы с известием о пожаре. Царь во время вечерней бани высказал желание ехать и в ожидании посмотрел на меня. Я вообще не имея привычки, что-то говорить, если меня не спрашивают, молчал, как «рыба об лёд».