Филарет - Патриарх Московский (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 33

В сундуке, разделённом на небольшие отделения, лежали «конфетные батончики», замотанные в вощёную бумагу. Рядом лежали обрамлённые в золото и серебро самоцветные каменья и «просто» золотые украшения.

— Ух, ты! — не выдержал я, и моя рука самопроизвольно потянулась к груде колец.

— Ха! — усмехнулся царь. — А я уж, грешным делом, подумал, что не интересуют тебя блага земные. Ан, нет, живой ты, Федюня, человече. Не юродивый.

— Извини, государь. По глазам больно ударило солнечное мерцание каменьев.

— Ха-ха! И какое сильнее всего?

— Вот это, государь, — показал я на маленький, как раз на мой указательный палец, перстенёк.

Царь покрутил из стороны в сторону головой и странно скривил лицо.

— Вот, ведь! Бывает же!

Он подумал, почесав бороду.

— Ладно, бери! Хотел сыну подарить, как подрастёт. Но, нет! Другой ему подарю! Может хоть у него судьба иная случиться! Бери!

Я не стал «ломаться», а цапнул золотой перстенёк с рубином и насадил его на палец. Бли-и-ин, как классно он засверкал в солнечных лучах!

— Ты про бумагу-то не забыл? — просил, усмехаясь государь. — Оберни корабельники-то. И сложи в сундук.

Я быстро освоил мастерство скрутки «батончиков» и переложил их в царские закрома.

— Котелок себе возьми, пригодиться.

— Можно я снова Семёна возьму? Хочу перенести свои вещи в «лабораторию».

— Как ты сказал? — удивился Иван Васильевич.

— Лаборатория. Ты ведь сам так называл. И ещё про какое-то стекло говорил…

— Вот ты слухач какой! И что ты про стекло слышал?

— Ничего, государь. Только, то, что привезли.

— Да-а-а, Федюня, — покрутил царь головой. — От тебя не спрятаться, не скрыться…

— Листья жёлтые, скажите, что вам сниться, — продолжил мысленно я и спросил. — Что за стекло? Там нет стекла.

— Стекла там нет. Оно у воеводы Данилы Романовича во дворе, в ящиках и соломе. Шары стекольные для бомб. Мастер, что тут был отравлен, придумал, а мы понаделали, привезли. Теперь вот в Москву надо везти к пороховщикам.

Я почесал голову.

— Мне бы серу, уголь и огнепроводный шнур… Я бы намешал порох и сделал бомбы.

— Да ну тебя, Федюня, — махнул на меня рукой царь. — Ты уже совсем себя возомнил!

Царь смотрел на меня скептически.

— Ты порох-то в глаза видел?

Я утвердительно кивнул головой.

— А делал?

Отрицательное вращение.

— Ну, вот! А собираешься! Знаешь сколько порохов разных? На пищали один, но пушки другой, на бомбы — третий. И на разные пушки — тоже разный.

Я пожал плечами.

— Как хочешь, государь. Но я знаю, как делать порох для бомб.

Царь долгое время разглядывал меня, как странную зверушку.

— Опять скажешь, грек показал?

— Не скажу. Ямчуг, сера, уголь.

— А пропорции?

— Воевода же знает, как мешать зелье для ружей и пушек?

— Ну, знает, — неохотно согласился царь.

— Ну, так вот. Пусть скажет. Просто в смесь для пушек надо добавить ямчуга.

Я пожал плечами.

— Найду пропорцию. Там подвал глубокий с каморами. В нём и буду пробовать взрывать. В кружках намешаю пороха и подожгу. Делов-то…

— Делов-то, — передразнил царь. — А как взорвёшься и завалит тебя?

— Одну камору укреплю…

— Нет. Не гоже так. Бомбы собирать — собирай, а испытывать будешь у реки за Слободой. Там обрыв. Вот с него и кидай бомбы. А то ещё взорвёшь нас всех. Тут храмы и терема возводят, а ты землю трясти начнёшь. Порушишь всё.

— Твоё слово, правое, государь. — склонил голову я. — Серу и уголь дашь?

Иван Васильевич развел руками.

— Бомб надо не десять и не сто… Хотя бы тысячу. Управишься ли?

— Помощников ежели дашь, тогда управлюсь!

Царь сокрушённо махнул рукой.

— Дам и серу, и помощников! Что с тобой сделаешь? У воеводы спросишь.

— Тогда я пошёл?

— Ступай уже!

И я ушёл. Взял в помощники рынду Семёна Яковлева и перенёс с его помощью мои пожитки, сыры и котлы с котелками. Три раза ходили. Бронзовый котелок вызвал у Семёна особое любопытство.

— Что ты в нём носишь туда-сюда?

— Сыр, — посмеялся я, открывая крышку.

— Ага, сыр! А сюда, что несли тяжёлое, словно свинец или золото.

— Ладно… Открою секрет, а то помрёшь ещё в муках. Серебро в нём было жидкое. Знаешь такое?

— Это которым золотят купола?

— И это тоже.

— Знаю, как не знать. И тута видел. Врата вон золотили по зиме…

— Ну, вот и весь секрет.

Пока управились с переносом вещей, позвали обедать. И все, кто не стоял на посту, направились в трапезную. Я там питался редко. Каждый, даже воевода, приходил со своей ложкой и миской.

Сначала выносили жареное: печень, мясо, рыбу, птицу и каши. Всего было много, а потому едоки не жадничали. После этого желающие могли похлебать щи, да мясные бульоны. Их приносили не сразу, чтобы оставались горячими. Я, если приходил питаться в общую столовую, то любил пробовать всего понемножку и так наедался, что еле доползал до постели. Но так было за прошедшую неделю всего два раза.

Когда я пришёл столоваться в первый раз, то предъявил выписку из разрядного приказа, за кем мне сидеть. Оказалось, что по ровней мне был только воевода Данила Романович. Я не понимаю, как это получилось, но знать, глянув на бумагу, даже ничего против не сказала, а просто передвинулись в сторону, освободив мне место возле воеводы. Сесть ниже ровни для меня было незазорно по малолетству, и я спорить не стал. О сем факте было вписано в дворовую столовую книгу: «… отрок боярин Фёдор Никитич…», и так далее.

Сегодня я не излишествовал, так как меня что-то сильно смущало. Какие-то мысли и видения, связанные с колодцем. Что именно, я вспомнить не мог, а потому мучался отсутствием аппетита.

Решив, что запланированное на сегодня я исполнил, я решил понежиться на перине. Уставшее и перенапрягшееся тело требовало к себе уважения. Поворочавшись и устроив тело с наибольшим комфортом, я быстро уснул, но отдохнуть не получилось. Меня замучили кошмары. Я ворочался в перине и потому взмок, как в парилке.

Проснувшись под вечерний благовест уставшим и раздражённым, я кое как оделся, доплёлся до храма и, встав рядом с воеводой, кое как выдержал службу. Храм был красив, но он меня уже не восхищал. Всматриваясь в отблески свечей на золотых окладах, мне вспомнились блики на золоте, и вдруг я «увидел» то за что на мгновение зацепился мой взгляд в колодце. Увидел, конечно же мысленно, но картинка была такой точной, что я вздрогнул и едва не вскрикнул.

Услышав последнее «Аминь!», я бросился вон из церкви, делая вид, что мне «приспичело», но уже на пол пути, я взял себя в руки и пошёл размереннее. В «лаборатории» я перво-наперво запер дверь на засов и закрыл все ставни, а их было довольно таки много. Кстати, тюфяк мы перенесли сюда и спать я в основном собирался здесь. В подвале по понятным пичинам было намного прохладнее, нежели на верху.

Несколько успокоив зуд нетерпения, я приблизился к колодцу и зажёг все свечи-лампады, которые имелись в «лаборатории». Раздевшись, я залез в колодец и спустился вниз, держась и опираясь на скобы. То, что я увидел, погрузившись по шею, заставило моё сердце затрепетать. В стене колодца на глубине около полутора метров, почти у самого дна, имелся горизонтальный лаз.

Колодезная муть уже улеглась и лаз в свете множества лапад был виден великолепно. Нырнув я пытался заглянуть в него, но уже в полуметре от проёма темнота поглощала всё.

Я представил, что где-то там в лазе должна быть воздушная полость и до неё можно было как-то доплыть. По другому быть не должно — подумал я. И я могу донырнуть, ведь я хорошо и плавал, и нырял. Мне нравилось нырять и в глубину, и на расстояние. Я убеждал себя, что мне надо нырнуть и что я смогу, но так и не убедил. Было жутко страшно, и я стал дрожать. Наверное о холода, убеждал я себя, но понимал, что дрожу я от страха. Выбравшись из колодца я долго растапливал печь, найдя не потухшие угольки, а потом долго сидел, засунув руки в топку вроде как греясь.