На своем месте (СИ) - Казьмин Михаил Иванович - Страница 37

— Скажите, Алексей Филиппович, — униматься Красавина явно не собиралась и переключилась на меня, — а можно ли сочинить такую пьесу? Чтобы весь розыск как бы за один день прошёл?

— Не вижу к тому никаких непреодолимых препятствий, — ответил я. Читал когда-то в прошлой жизни что-то в этом духе, кажется, у Агаты Кристи.

— Я бы с удовольствием в ней сыграла! — у Красавиной прямо горели глаза. Ну да, кто бы сомневался, не только с удовольствием, но ещё, пожалуй, и с успехом…

— А я вот, Алексей Филиппович, о другом подумал, — похоже, Смирнов собрался перехватить ведение беседы.

— И о чём же, Иван Фёдорович? — заинтересовался я.

— Вы, надеюсь, слышали или читали о сказках для детей господина Александра Волкова? — хм, а вот этого я не ожидал. Кажется, на мою провокацию издатель приготовил достойный ответ…

— У вас же в «Русском слове» читал, — как можно спокойнее ответил я. — Но сёстры мои для сказок слишком уже взрослые, а сын ещё маловат.

— Поверьте, Алексей Филиппович, сказки просто замечательные! — молодец Смирнов, даже Красавиной меня не выдал. — Но они всё-таки для детей, а я вот хотел бы услышать ваше мнение о сказках для взрослых.

— Сказки для взрослых⁈ — удивление мне и разыгрывать не пришлось, уж этакое услышать я точно не ожидал.

— Именно, Алексей Филиппович, именно! — пылко подтвердил издатель. — Вы же наверняка знаете, что подобные сочинения давно издаются во Франции и в Англии. Там есть литераторы, что крайне увлекательно пишут о полётах на Луну, о создании гомункулов, даже о путешествиях во времени!

В нынешней своей жизни я такого, должен признать, не читал, но по жизни прошлой помнил, что задолго ещё до Жюля Верна в Европе что-то похожее на фантастику уже пописывали, и это не говоря про всяческие утопии, коими некоторые умы на Западе забавлялись и намного раньше. Поэтому, а также для поддержания разговора я неопределённо ответил, что да, мол, слышал что-то подобное и даже, кажется, почитывал.

— Но мне представляется, что такое можно писать и у нас, — не унимался Смирнов. — Я совершенно уверен, что наша публика читала бы эти книги с немалым удовольствием.

— А вы бы, Иван Фёдорович, с таковым же удовольствием на этом чтении зарабатывали, — подпустил я издателю шпильку.

— Не без того, Алексей Филиппович, не без того, — с некоторым самодовольством признал Смирнов. — Но, сказать по совести, очень хотелось бы, чтобы пришёл ко мне сочинитель, чьи творения и по полёту воображения, и по красоте изложения превосходили бы английские и французские. И чтобы описывал он невероятные приключения героев именно русских, нашему читателю близких и понятных.

— Не стану спорить, Иван Фёдорович, — слишком углубляться в развитие темы я, по понятным причинам, не стремился, но вошедшего в раж издателя было уже не остановить.

— Нет, Алексей Филиппович, вы только представьте! — вещал Смирнов. — Представьте себе блестяще написанный роман о человеке из будущего, попавшем в наше время!

— Откровенно говоря, Иван Фёдорович, мне не то что роман таковой, мне само этакое событие представить слишком уж сложно, — вымученно усмехнулся я. Да-да, прям так сложно-сложно, сложнее некуда…

— А читать такой роман вы бы стали? — несколько снизив возбуждение, поинтересовался издатель.

— Почитал бы на досуге, — смилостивился я. — Хотя ума не приложу, какой с такого чтения был бы толк, кроме разве что развлечения.

— Не скажите, Алексей Филиппович! — Смирнов снова оживился. — Показать нашу жизнь глазами человека из более развитого, более совершенного времени было бы и занимательно, и поучительно.

— Вы-то, Ангелина Павловна, что на сей счёт полагаете? — переключился я на актрису в попытках сбить Ивана Фёдоровича с осёдланного им конька. Не скажу, что мне так уж не нравился его интерес к этой теме, но чувствовал я себя при её обсуждении как-то не особенно уютно.

— А почему из будущего к нам, а не наоборот? — обратилась она к нам обоим. — Я бы охотнее прочитала о жизни в будущем! Какой там в будущем театр, какие платья носят… — она мечтательно закатила глаза. Хм, если говорить о бывшем моём мире, он всё же по сравнению со здешним за будущее сойти смог бы, то не скажу ничего про театр, а вот тамошние платья, как и вся мода вообще, Ангелину Павловну уж точно бы шокировали. Или, наоборот, привели бы в неописуемый восторг, такого я тоже не исключал.

Эти слова Красавиной вызвали оживлённую и вполне дружелюбную дискуссию, в ходе которой Иван Фёдорович сравнительно легко и быстро растолковал нам с Ангелиной Павловной, что убедительно, так, чтобы читатель поверил, описать будущее — дело крайне сложное и для большинства литераторов едва ли посильное, а вот показать нашу жизнь глазами человека, ранее о ней только читавшего, было бы и вправду очень даже увлекательно. Но тут Красавина со всеми положенными извинениями и даже с заметным сожалением сказала, что ей пора собираться в театр, Смирнов со столь же дежурными извинениями сообщил, что намерен Ангелину Павловну проводить, ну и мне не оставалось ничего иного, кроме как вспомнить о важных своих делах, тоже, разумеется, сопроводив это известие сожалением, что приходится прервать столь интересную и приятную беседу, и надеждой на её продолжение в недалёком будущем.

…И что это было? — размышлял я и по пути домой, и на общей семейной прогулке в ожидании обеда, да и после обеда тоже. Господин Смирнов в этакой слегка завуалированной форме предлагал мне написать первый в этом мире роман о попаданцах? Ну вот уж вряд ли, хотя с него сталось бы. Но это неявно сделанное предложение определённо шло в паре со столь же неявным, но вполне себе подразумеваемым подозрением — Смирнов давал мне понять, что считает или, по меньшей мере, готов посчитать меня таким попаданцем! Причём понять это он давал именно и только мне, потому что для меня его подозрения звучали почти явно, а вот Красавина, судя по её поведению и словам, совершенно не представляла истинный смысл высказываний своего нового содержателя.

К месту вспомнилась та самая мысль, что проскользнула по краю моего сознания, когда я узнал от Шаболдина сведения, заставившие меня задуматься о возможной связи Смирнова с делами, которыми мне пришлось заняться после проникновения в дом незваного гостя. Тогда у меня в памяти мелькнула картинка, как мы с Оленькой представляли издателю рукопись «Волшебника Изумрудного города» и иллюстрации к ней, и как Смирнов тогда с невысказанным, но заметным на глаз подозрением отнёсся к выбранному мной псевдониму. [1] Но такие подозрения имели бы под собой основание в одном-единственном случае — если бы сам господин Смирнов знал, что на самом деле именно Александр Волков и написал книгу, причём написал её не в этом мире и не в этом времени! Но это ладно, тогда, повторюсь, Смирнов ничего не сказал, а взгляд, даже самый-пресамый подозрительный, к делу, как говорится, не пришьёшь. А вот сегодня, заговорив о попаданческом романе, Иван Фёдорович не только свои подозрения высказал почти что открытым текстом, но и дал мне неубиваемый законный повод заподозрить в попаданстве его самого. Случайно ли издатель проговорился или сознательно дал понять, что «сам такой»? Ответ представлялся мне очевидным — никаких случайностей тут и близко быть не могло, это специально поданный сигнал. Поданный, кстати, с умом — кто знает, тот поймёт, а кто не знает, тому и не надо. Зачем вдруг господину Смирнову понадобилось столь отчаянно сигналить, это тоже вопрос. Может, и правда, пошёл у него какой-то разлад с тайными, и он теперь хочет завлечь на свою сторону меня, может, ещё какая причина есть, а то и не одна, теперь и с этим разбираться придётся.

Но тогда получается, что и люди князя Свирского тоже, как сказали бы в моей прошлой жизни, в теме. И господин Тихонов, он же «Иван Иваныч», с ними вместе. Вот же как неудачно вышло — десять лет жил не тужил, деньги и прочие плюшки из послезнания своего извлекал, а теперь… И ведь по собственной глупости спалился, сам же придумал Волковым назваться, плагиатором не хотел сам перед собою выглядеть, любимого автора моего детства уважить решил, чистоплюй! Выдумал бы себе другой какой псевдоним, так бы и жил до сих пор спокойно! Да и сегодня я хорош — заговорил, понимаешь, о детективной писанине, провокатор недоделанный! Поделись, называется, подлянкою своей, и она к тебе не раз ещё вернётся!