На своем месте (СИ) - Казьмин Михаил Иванович - Страница 21

Я, помнится, не раз уже отмечал, что наружностью своей издатель являл выраженные признаки нездоровья, вот и сейчас выглядел Иван Фёдорович едва ли не хуже, чем когда мы виделись прошлый раз. Не все болезни подвластны здешней медицине со всеми её магическими штучками, не все… Однако же на хваткости господина Смирнова его неведомая мне хворь не сказывалась никак.

— Левенгаупт оставил поверенному завещательное распоряжение выслать мне книгу немедленно по выходе её из печати, — на мой ответ Смирнов понимающе и почтительно кивнул. Затем он быстро подсчитал количество строк и сумму моего гонорара, каковой незамедлительно и выплатил. Тут, конечно, не в сумме дело, восемьдесят рублей для меня деньги крайне невеликие, но вот всегдашнее стремление Ивана Фёдоровича вести дела аккуратно и честно снова порадовало. Хотя не знаю, может, это он так не со всеми?

Мы со Смирновым поговорили ещё и о других наших общих делах. Уже вышла за авторством всё того же «Александра Волкова» книга про Урфина и его деревянных солдат, и близился день окончательного расчёта издателя со мной и с Оленькой, а вот относительно приключений деревянного мальчишки мне пришлось Ивана Фёдоровича огорчить — написание сказки пока что откладывалось. Впрочем, узнав причину этой задержки — моё согласие взяться за перевод книги Левенгаупта — Смирнов понимающе закивал.

Вопрос с рекламой новейших детских колясок выделки мастерской Загладина в Москве тоже удалось решить к взаимному удовлетворению, в итоге денег у Смирнова очень скоро прибавится, а чуть попозже прибавится их и у Загладина. У меня, ясное дело, тоже.

— Алексей Филиппович, — издатель слегка замялся, но тут же и продолжил: — У меня к вам вопрос несколько неожиданный…

Я безо всякого притворства показал своё внимание. Что речь пойдёт о чём-то ином, нежели только о публикации моей заметки о последнем труде Левенгаупта, я понял ещё утром, когда позвонил Смирнову по телефону и предложил ему отправить рукопись с посыльным, но Иван Фёдорович вежливо настоял на личной встрече, и пока мы с ним беседовали, всё ждал, когда же издатель перейдёт к главному на сегодня вопросу. Что вопрос этот будет ни о книге Левенгаупта, ни об издании моих сказок, ни о рекламе детских колясок, я понимал, но теперь, кажется, дождался.

— Вы ведь знакомы с Ангелиной Красавиной? — ого! Вот уж чего не ожидал…

— Знаком, — просто сказал я, ожидая продолжения. Чего бы такого могло Ивану Фёдоровичу от Ангелины Павловны понадобиться?

— И что вы можете сказать о ней? — вопрос издателя показался мне не особо удачным, и я попытался мягко, но доходчиво довести до Смирнова необходимость задавать такие вопросы более обдуманно.

— Многое, — я позволил себе многозначительно усмехнуться. — Очень многое. Но, чтобы не красть своё и ваше время, я бы попросил вас, Иван Фёдорович, сформулировать ваш интерес более предметно.

— Более предметно? — похоже, господин Смирнов несколько растерялся. Причину его растерянности я, как мне казалось, понял, и понимание это никакой радости мне не принесло.

— Именно, — подтвердил я. Пусть уж сам скажет…

— Видите ли, Алексей Филиппович… — нерешительность Смирнова только усиливала мои подозрения, — … у меня сложилось впечатление, что Ангелина Павловна, хм, старается вызвать к себе мой интерес… определённого свойства. Надеюсь, вы понимаете.

Я мысленно выругался. Надеется он… Но какая же она всё-таки неуёмная зараза! Опять взялась за старое!

— В таком случае, — я тяжело вздохнул, — у меня для вас, Иван Фёдорович, плохие новости.

— Даже так? И какие же? — видно было, что издатель напрягся.

— Я не врач и не возьмусь судить о состоянии вашего здоровья, — сразу выставил я защитную оговорку, — но вот Ангелина Павловна, надо полагать, считает, что вы тяжело больны и жить вам осталось недолго. Простите, Иван Фёдорович, я не вполне точно выразился, — поправился я. — Не считает. Она в том уверена.

Смирнов нервно зашевелил пальцами, на его лице отчётливо проступила смесь испуга и недовольства.

— Почему вы так говорите? — спросил он.

— Потому что именно так Ангелина Павловна и привыкла устраивать свою жизнь, — ответил я. — Заводчик Фалалеев, с коим она сожительствовала в Минске, через год скончался от застарелой болезни. Отставной палатный советник Гуров, если бы его не отравила невестка, также прожил бы недолго, потому как был давно и неизлечимо болен. Причём о болезни Гурова Красавиной было точно известно ещё до того, как они познакомились. Согласитесь, Иван Фёдорович, это уже выраженный modus operandi, [1] — ввернул я учёную латынь, чтобы придать своим словам убедительности.

— Пожалуй, вы правы, Алексей Филиппович, — криво усмехнулся Смирнов. — Прямо чёрная вдова какая-то…

— Не совсем так, — решил я добавить своим словам объективности. — И с Фалалеевым, и с Гуровым Ангелина Павловна жила душа в душу, оба они прожили остаток своих дней, окружённые с её стороны добротою и любовью. Это установлено доподлинно. [2]

— Что же, Алексей Филиппович, премного вам благодарен за прямоту и столь ценные сведения, — задумчиво произнёс Смирнов. — Но вы же понимаете…

— Понимаю, — оборвал я его. — Строго между нами.

Уж не знаю, в каких мыслях и чувствах оставил я уважаемого издателя, сам же покинул его в некотором недоумении. Вот почему, спрашивается, наводить справки о Красавиной он взялся у меня, а не у своих приятелей из Палаты тайных дел? Хотя… Ну что они могли ему сказать? Только то, что есть в розыскном деле по отравлению Гурова. А я-то с актрисой знаком лично, да и по розыскному делу знаю куда как больше, нежели в нём можно вычитать. Впрочем, у того, что Смирнов не обратился с этим вопросом к тайным, могла быть и другая причина — дело-то сугубо личное, вот и не пожелал Иван Фёдорович посвящать в него своих партнёров. В любом случае, не настолько вопрос этот для меня важен, чтобы так уж сильно о нём задумываться, и уж тем более не стал важным сейчас, так что не буду я в дальнейшем Смирнова о том спрашивать. Пусть моя осведомлённость об особых отношениях успешного издателя с тайным ведомством остаётся пока что при мне.

Кстати, а вот с вопросом, откуда госпоже Красавиной известно состояние его здоровья, Иван Фёдорович к тайным наверняка обратится. М-да, тут Ангелине Павловне не позавидуешь — её образ действий в данном случае может доставить ей куда больше неприятностей, чем пользы.

Но какова Красавина! Неужели кончились деньги, что покойный супруг оставил ей в облигациях? Или она полагает, что лишними деньги не бывают? Поговорить, что ли, с нею да сделать ей внушение? А вот зачем? Так ли оно мне нужно? Как я понимаю, это и тайные сделать могут, а уж их-то внушение всяко построже моего окажется. С другой стороны, на Красавину у меня были виды в привлечении средств к устройству общества женского здоровья или хотя бы женского гимнастического общества, и если тайные совсем уж её застращают, могут возникнуть известные, то есть как раз пока и неизвестные, сложности, но всё же, поразмыслив, я решил от профилактической беседы с актрисой воздержаться. Вот если она сама, испугавшись тайных, ко мне прибежит, тогда и поговорю.

Встал передо мной и другой вопрос — стоит ли рассказать об очередной затее Ангелины Павловны Шаболдину? Оно, конечно, разговор со Смирновым вышел доверительным и разглашать даже приставу обстоятельства частной жизни собеседника я не вправе. Опять же, случись, не дай Бог, что с Иваном Фёдоровичем, розыск там вести тайные будут, а не губные. Нет, можно рассказать приставу сей анекдот, не называя предмет нового интереса Красавиной, но в чём тогда вообще будет смысл такого сообщения? В общем, подумал я, подумал и решил ничего приставу не говорить, во всяком случае, не говорить сейчас. Получит эта история своё развитие, тогда и поглядим. Если, конечно, получит.

Имелась, однако же, и другая причина, по которой рассказывать Шаболдину об очередных поползновениях Красавиной я желанием не горел. Состояла она в том, что пусть и сам пристав, и его начальство прекрасно понимали, от каких неприятностей избавило их моё предложение устроить мировую с Мартыновым, пусть они и оформили всё самым безупречным образом, но история с воровским проникновением в мой дом так и осталась досадной неудачей губного сыска, хотя и никакой вины самих губных в том не было. Если бы не Палата тайных дел с её непонятными играми, того «Иван Иваныча» Шаболдин рано или поздно разыскал, а так… В общем, подбрасывать после такого Борису Григорьевичу ещё одну задачку, решить которую ему наверняка опять не дадут, было бы с моей стороны по меньшей мере неприличным.