Вымершие люди: почему неандертальцы погибли, а мы — выжили - Финлейсон Клайв - Страница 56

Уже довольно давно бытует мнение, что крупный мозг и большие умственные способности имеют тенденцию развиваться среди животных, которым необходимо перемещаться по большим территориям в сложной окружающей среде[423]. Этим животным нужно создавать карты пространства-времени, чтобы находить местоположение и возвращаться к источникам пищи, распределенным в определенных точках на обширных территориях. Животным, которые поедают, к примеру, листья (то есть еду, равномерно распределенную в окружающей среде), не нужно хранить информацию о местонахождении источников пищи. К животным, которые перемещаются на большие расстояния по определенным участкам с предпочитаемой пищей и имеют хорошо развитые умственные способности, относятся шимпанзе, дельфины, киты, гиены, слоны, попугаи, вороны, кальмары, каракатицы и осьминоги[424].

Альтернативный способ рассмотрения эволюции большого мозга и умственных способностей учитывает социальное давление в больших и сложных группах[425]. Животные, живущие в группах, где у каждой особи свои задачи, испытывают напряженность и стрессы и нуждаются в большом мозге, чтобы справляться со множеством различных ситуаций. Для каждой отдельной особи остальные в группе становятся частью сложной и быстро меняющейся среды. Согласно этой гипотезе социального мозга, также известной как гипотеза макиавеллианского интеллекта, требования жизни в сложных социальных группах лучше всего объясняют эволюцию большого и сложного мозга. Эта теория в последние годы становится более популярной, чем теория географического картирования.

Циклы жизни животного также могут иметь важное значение для развития большого мозга[426]. Медленные циклы жизни, судя по всему, являются предпосылкой для умственного развития. Так, два схожих вида животных могут отличаться умственными способностями, если у одного медленные циклы жизни, а у другого — быстрые. Циклы жизни работают как фильтры, которые дают реальный шанс стать умными только медленным. Географическое картирование и макиавеллианский интеллект срабатывают, только если изначально преодолено это препятствие.

Действительно ли географическое картирование, заставившее меня вспомнить деревья и другие отличительные особенности местности, где я был только раз, и макиавеллианский интеллект сильно отличаются друг от друга? Я так не думаю. Позвольте мне объяснить почему. Обе теории говорят о том, как животному лучше справляться с непредсказуемой окружающей средой. В этой книге я предположил, что люди, жившие на окраинах среды, должны были быть наиболее изобретательными. Мы назвали их новаторами. Я имел в виду, что эти периферийные люди воспринимали свое окружение иначе, чем те, кто жил в центре. Для них жизненно важные ресурсы, будь то еда, вода или укрытие, были распределены по ландшафту менее равномерно, чем в центре, поэтому им было сложнее понимать, где можно сорвать куш. К тому же предсказать, где находятся эти ресурсы, было невозможно. Так что пространственно-временная среда новаторов была менее однородной, чем среда консерваторов.

Любые изменения, которые позволяли новаторам улавливать сигналы, помогавшие обнаруживать неуловимые и эфемерные ресурсы, получали немедленное одобрение. Чем менее предсказуемыми становились ресурсы в пространстве и во времени, тем важнее было улучшать гибкие системы обнаружения, которые могли обеспечить быструю реакцию. Не нужно большого ума, чтобы понять, что умные животные в столь непредсказуемых ситуациях оказывались в выигрыше. Стоит ли удивляться, что самые умные животные, как мы видели, распространялись на обширных территориях в поисках участков, где можно найти подходящую пищу? Чем выше были умственные способности, тем больше было возможностей для гибкого поведения, и риск остаться без важнейшего ресурса понижался. Явное преимущество можно было получить, объединяясь в группы: несколько пар глаз всегда лучше, чем одна, не только для того, чтобы найти еду, но еще и для того, чтобы не стать чьим-то обедом[427].

Но объединение в группы создало и дополнительное давление, с которым также приходилось свыкаться. Это напряжение постоянно создавало коллизию между интересами отдельной особи и группы. Для любого индивидуума другие члены группы были либо ресурсами (напарники, сексуальные партнеры, потомки), либо угрозами (конкуренты, мошенники). Напряжение жизни в группах мало чем отличалось от того, которое формировало сознание географического картирования, но оно было более интенсивным по той простой причине, что окружающая среда теперь включала и других представителей того же вида, взаимодействующих при помощи множества способов в очень ограниченном пространстве и в течение очень коротких промежутков времени. Для животных с медленными циклами жизни и сложным умственным географическим картографированием переход к жизни в группах и адаптация мышления к более быстрым и менее предсказуемым изменениям не были столь трудны.

Из этой книги вы могли понять, что выживание заключается в том, чтобы как можно лучше прорабатывать настоящее, опираясь на опыт прошлого, не имея при этом уверенности в будущем. Зачастую радикальные изменения в среде означали, что многие выдающиеся модели устаревают в одночасье, но бывают случаи, когда некий дизайн, разработанный для одной цели, становится пригодным и для совсем другой. Гибкость обезьяньих суставов пригодилась им в ежедневном лазании по деревьям, но однажды это позволит их обезьяноподобному потомку изготавливать орудия, пахать землю и летать на Луну. Способность передвигаться на двух ногах по кронам деревьев уже позволила освободить руку для сбора плодов с самых подвижных ветвей. Эта способность однажды породит олимпийских спортсменов. Универсальная диета, которая включала мясо, способствовала выживанию в окраинных тропических местообитаниях. Однажды она освободит проточеловека из этой тропической тюрьмы, которая успешно оберегала его род в течение миллионов лет. На гораздо более позднем этапе длинной истории культурные и технологические достижения людей тундростепи позволили немногим из них пережить ледниковый период в убежище, из которого они потом вышли, чтобы колонизировать большую часть Евразии и американских континентов. Многие навыки, необходимые для выживания в этих враждебных условиях, оказались полезными и в новом контексте. Так зародилось сельское хозяйство.

Другие достижения имели ограниченное применение. Стратегия ходьбы на костяшках, которая позволяла протошимпанзе перемещаться по земле между деревьями во фрагментированном лесу, завела их в тупик и передала сухопутный мир саванн и равнин в руки людей. Некоторые изобретения были полезными в течение долгого времени, но в конечном итоге провалились. Потрясающее телосложение Homo heidelbergensis, приспособленное к умерщвлению крупных пасущихся животных Евразии среднего плейстоцена, нуждалось в модификации, поскольку эти животные начали исчезать. Неандерталец был адаптивной версией, которая какое-то время справлялась с задачей, но в итоге провалилась вместе с остальными мегаживотными своей эпохи. Это урок стоит выучить. Большинство эволюционных проектов, а возможно и все, при наличии достаточного времени, независимо от того, как хорошо они соответствуют настоящему, однажды столкнутся с угрозой исчезновения.

Непреднамеренная предрасположенность к будущему успеху прекрасно иллюстрируется географическим мышлением древней обезьяны, которая бродила по тропическим лесам периода миоцена. Эта способность позволяла ей находить деревья с фруктами среди лабиринтов бесплодных стволов и ветвей. Такое мышление стало полезным во многих отношениях, особенно для обезьян, которые были вытеснены на окраины лесов, где хорошие деревья было еще труднее найти. Любые изменения мозга, служившие двигателем этого разума и способствовавшие лучшей производительности, закреплялись, и закодированная информация, необходимая для улучшения мозга, передавалась будущим поколениям обезьян. Но всему существовал предел. Этим пределом была цена производства все более дорогого мозга. Но если затраты могли быть компенсированы какими-то изменениями, позволявшими увеличить потребление энергии, или неким способом смягчения затрат в долгосрочной перспективе, то тогда дорогой мозг мог оказаться жизнеспособным[428]. Животное мясо, жир и костный мозг, по-видимому, обеспечили валюту, необходимую для ускорения роста мозга у наших предков[429].