Вымершие люди: почему неандертальцы погибли, а мы — выжили - Финлейсон Клайв - Страница 23

Генетики рассмотрели ныне живущее население со всего мира, чтобы выяснить, каким образом мы все взаимосвязаны. Подобные исследования становятся все более детальными и дают неплохую картину нашего расселения по всему миру из небольшой исконной популяции[152]. О глобальной экспансии мы поговорим в следующих главах. Из этих исследований также становится ясно, что африканские популяции обладают наибольшим генетическим разнообразием, следовательно, у них было больше времени для накопления мутаций. Наличие какой-либо мутации служит маркером, связывающим различные современные популяции, а также помогает оценить время разделения разных популяций (см. главу 1). Общий вывод, который мы можем сейчас сделать: все генетическое разнообразие, накопленное до 80 тысяч лет назад, встречается только у живущих африканских популяций. Только после этой временной отметки мы находим специфические мутации, которых нет у африканцев и которые говорят о переселении в другие части мира[153].

Вполне возможно, что географическая экспансия, происходившая в Африке до 80 тысяч лет назад, затронула и прилегающие районы. В ней также участвовали популяции протопредков, а также самых ранних предков. Мы видели, как протопредки достигли Ближнего Востока, поэтому не было бы неожиданностью, если бы их нашли еще и на Аравийском полуострове, и в Индии. Но когда эти группы населения вымерли, их сигнал был потерян. Жители ближневосточных пещер Схул и Кафзех, с которых мы начали эту главу, доказывают нам, что не все истории заканчивались успехом. Позднее 100 тысяч лет назад эти люди исчезли, а климат ухудшился. Они могли исчезнуть из-за потери ресурсов или местообитания, или же их могли вытеснить другие люди, неандертальцы. Возможно, мы никогда этого не узнаем. Как бы то ни было, эти протопредки, их ожерелья и все с ними связанное прекратило существование. Возможно, это лишь один из многих неудачных экспериментов, которые мы никогда не сможем полностью понять. В крайне нестабильном мире случайностей и климатических изменений многие популяции людей попросту исчезли.

Глава четвертая

Держись того, что знаешь лучше

Трудно себе представить, как люди могли приспособиться к жизни в столь сложных условиях. В этой душной и влажной сауне — чаще экваториального дождевого леса — задыхаешься буквально на каждом вдохе. Это не просто угнетающий климат: высокий лес всегда темен, сквозь полог вниз пробивается лишь скудный свет, который не позволяет разглядеть животных. Это настоящая противоположность сухим саваннам Тропической Африки, изобилующим травоядными животными. И все же здесь много животных. Ты понимаешь это, когда слышишь непрерывный громкий шум загадочных гигантских насекомых и пребываешь в постоянном страхе: как бы не наступить на смертельно опасную королевскую кобру. Таково было мое первое впечатление о дождевом лесе на острове Борнео.

Я оказался на Борнео с миссией ЮНЕСКО, моей задачей было осмотреть пещеру посреди дождевого тропического леса. Каждое утро я просыпался на островке относительно открытой растительности, на поляне, где располагалась штаб-квартира Национального парка Ниах — низменного леса площадью 31 квадратный километр, расположенного в 16 километрах от побережья. Здесь, среди больших разноцветных бабочек и птиц-носорогов, меня отпустила клаустрофобия, которую я ощутил среди гигантских досковидных корней окружавшего меня леса. В самой нашей природе заложена тяга к открытым ландшафтам, далеким горизонтам, лоскутному одеялу деревьев и открытых пространств. Если у нас не было к ним доступа, мы создавали их сами.

Биолог Вашингтонского университета в Сиэтле Гордон Орианс разработал несколько оригинальных тестов, в ходе которых показал детям с разных континентов изображения различных видов местообитаний. Он обнаружил, что изображения африканской саванны больше всего нравятся детям младшего возраста, когда на предпочтениях еще не отражается личный опыт взросления в определенном месте. Его «саванная гипотеза» предполагает, что в своем биологическом облике мы сохранили предпочтение местообитаний и ландшафтов, в которых сформировались как вид. Именно в саваннах мы находили пищу и укрытие на протяжении большей части нашей эволюционной истории, и последние 10 тысяч лет цивилизации не смогли искоренить эту связь[154].

Возможно, это было одной из причин, почему я почувствовал себя неважно в глубоком лесу. Чтобы добраться до пещеры Ниах, я должен был ежедневно совершать трехкилометровую прогулку по дождевому лесу и пересекать на лодке-плоскодонке мутную оранжевую реку.

Дистанция казалась вдвое больше из-за жары и влаги, к которым я не привык. А вот местных жителей — ибанов — жара и влага не смущали: они обгоняли нас, нагруженные мешками с гнездами саланганов, обитавших в пещере. Эти гнезда потом отправлялись в какой-нибудь престижный ресторан в далекой стране, где становились главным ингредиентом модного деликатеса — китайского супа из птичьих гнезд.

Массовый сбор гнезд приводит к значительному сокращению численности саланганов. В течение многих лет гнезда снимали только после того, как птицы вырастят своих птенцов, два раза в год, однако похоже, что теперь природный баланс нарушен и происходит полный произвол.

И это часть человеческой природы: традиционные методы охотников-собирателей были в целом устойчивыми. Стоило нам только найти применение излишкам, как мы быстро исчерпывали свои ресурсы.

Пещеру Ниах не зря называют великой (рис. 8). Как и многие известняковые пещеры, сформировавшиеся в экваториальном климате, Ниах огромна. Было исследовано более трех километров ходов, местами высота пещеры достигает 60 метров, а ее ширина — 90 метров. Свет глубоко внутрь не проникает, передвигаться без подсветки невозможно. Так почему Ниах так важна для нашей истории? Вряд ли дело в ее размере или саланганах. В предыдущей главе мы говорили о том, как молодой и энергичной Дороти Гаррод удалось совершить гигантский прорыв в изучении доисторических времен, особенно на Ближнем Востоке. Потребовался еще один великий человек, чтобы вывести Ниах на передовую исследований доисторических эпох.

Если имя Дороти Гаррод навсегда вписано в историю археологии горы Кармель, то имя Тома Харриссона выгравировано в пещере Ниах. Харриссон родился в Аргентине в 1911 году, получил образование в школе Хэрроу, а затем изучал экологию в Кембридже. У него было множество интересов — от орнитологии и путешествий до журналистики, радиовещания, кинопроизводства и антропологии. Во время Второй мировой войны Харриссон, служивший в британской армии, был десантирован на Борнео, чтобы завербовать местных лесных жителей против японцев. После войны Харриссон остался на Борнео и стал куратором музея Саравака.

В 1954–1967 годах во время работы в музее он вместе со своей женой Барбарой проводил раскопки при западном входе пещеры Ниах[155]. Среди самых удивительных находок был человеческий череп (так называемый глубокий череп), возраст которого, определенный при помощи радиоуглеродного анализа, составляет 40 тысяч лет[156]. В то время археологическое сообщество скептически относилось к выводам о том, что найдены останки древнейших предков в Юго-Восточной Азии. Спустя десятилетия, в 2007 году, группа ученых под руководством кембриджского профессора археологии Грэма Баркера опубликовала данные, которые подтвердили выводы Харриссона[157]. Люди из пещеры Ниах остаются самыми древними из известных предков в Юго-Восточной Азии. Успех в Ниах — это дань проницательности, настойчивости и терпеливости Харриссона, особенно с учетом неприятных условий раскопок в так называемой Адской впадине.