Серая Женщина - Гаскелл Элизабет - Страница 24

Итак, огромная недвижимость Фицджеральдов принадлежала Люси, однако это ровным счетом ничего не значило.

Одним мрачным ноябрьским вечером мы с дядей сидели в своем доме на Ормонд-стрит. Я простудился и плохо себя чувствовал, не говоря уже о тисках безысходного отчаяния. Мы с Люси часто писали друг другу, но этого было мало, а встречаться не отваживались из страха перед ужасной третьей лишней, которая уже не раз заменяла собой настоящую Люси. В тот день, о котором я рассказываю, дядя заказал во многих церквях Лондона воскресные молитвы за избавление терзаемой злыми силами души. Он еще верил в силу молитв, я – уже нет и, более того, переставал верить во все на свете. Так мы и сидели: он пытался отвлечь меня рассказами о былых днях, а я почти не слушал и думал о своем, когда старый слуга Энтони распахнул дверь и без объявления впустил чрезвычайно импозантного и приятного на вид джентльмена, чей костюм свидетельствовал о принадлежности к католическому священному сану. Вошедший незнакомец взглянул на дядю, потом на меня, после чего поклонился именно мне и проговорил:

– Я не назвал своего имени, потому что оно вряд что-нибудь вам скажет, если вы, сэр, будучи на севере, не слышали об отце Бернарде, капеллане из Стоуни-Херста.

Впоследствии я вспомнил, что действительно слышал об этом человеке, но в тот момент имя не вызвало никаких ассоциаций, так что пришлось признаться в неведении. Тем временем гостеприимный дядюшка, хотя и ненавидевший папистов со всей силой, на которую был способен истинный протестант, предложил посетителю кресло возле камина и велел Энтони принести стаканы и бутылку кларета.

Отец Бернард принял любезность со свойственной светскому человеку элегантной легкостью и любезной признательностью, а затем повернулся ко мне и пронзил пристальным, острым взглядом. После недолгой вводной беседы, цель которой состояла в выяснении степени моего доверия к дядюшке, он немного помолчал и произнес совсем иным, крайне серьезным тоном:

– Я приехал с сообщением для вас, сэр, от женщины, к которой вы отнеслись с искренней добротой. Она является одной из моих кающихся грешниц в Антверпене, а зовут ее Бриджет Фицджеральд.

– Бриджет Фицджеральд! – воскликнул я. – В Антверпене! Скорее же расскажите все, что о ней знаете, сэр!

– Рассказать предстоит немало, – ответил отец Бернард. – Но могу ли прежде спросить, знаком ли этот джентльмен – ваш дядюшка – с теми подробностями, которые известны нам обоим?

– Ему известно то же, что и мне, – ответил я, ухватив дядю за руку, поскольку тот собрался встать и выйти из комнаты.

– В таком случае, готов беседовать с двумя джентльменами, которые, хотя и придерживаются иной веры, в полной мере сознают тот факт, что злые силы неустанно следят за нашими дурными мыслями. И если хозяин наделяет их силой, воплощают мысли в действия. Такова моя теория природы того греха, которому я не отваживаюсь не верить, как желали бы некоторые скептики, – греха колдовства. Мы с вами знаем, что Бриджет Фицджеральд повинна в этом смертном грехе. С тех пор как вы видели ее в последний раз, в наших церквях прозвучало множество молитв и месс, прошло множество покаяний, и все ради того, чтобы по воле Господа и святых заступников грех исчерпал себя, однако воля не проявилась.

– Будьте добры, объясните, кто вы и каким образом связаны с Бриджет. Почему она оказалась в Антверпене? Умоляю, сэр, ничего не скрывайте. Если проявляю нетерпение, простите: я болен, в лихорадке, и оттого растерян.

Невыразимо успокоительным, убедительным тоном святой отец издалека начал рассказ о знакомстве с Бриджет…

Я знавал мистера и миссис Старки еще во время их жизни за границей, поэтому, когда приехал в Стоуни-Херст, чтобы служить капелланом в поместье Шербурнов, наше знакомство естественным образом возобновилось. Таким образом, я стал исповедником целого изолированного от Святой Церкви семейства. Шербурны оказались ближайшими соседями, исповедовавшими истинную веру. Конечно, вам известно, что тайна исповеди соблюдается непреложно и уходит в могилу вместе со священником. Но я уже достаточно изучил характер Бриджет и понял, что имею дело не с простой женщиной, а с той, что готова совершить как добро, так и зло. Верю, что время от времени оказывал ей духовную поддержку, а она в свою очередь видела во мне слугу той Святой Церкви, которая обладает способностью трогать людские сердца и освобождать от груза грехов. Знаю, что даже самая страшная буря не могла помешать ей преодолевать дикие болота, чтобы исповедоваться и получить прощение. После этого, успокоенная и умиротворенная, она возвращалась к служению госпоже, причем никто в доме не знал, где она была в ночные часы, которые обычно предназначены для сна. После отъезда дочери и особенно после таинственного исчезновения Мери мне не раз приходилось налагать сложные длительные епитимьи, чтобы снять грех нетерпеливого осуждения, часто ввергавший Бриджет в более предосудительный и тяжкий грех богохульства. Она отправилась в долгий путь, о котором вы, должно быть, слышали: в бесплодный путь в поисках Мери, – а в это время я получил приказ вернуться к исполнению прежних обязанностей в Антверпене и в течение долгих лет ничего не слышал о Бриджет Фицджеральд.

Несколько месяцев назад, возвращаясь вечером домой, на улицу Мейр, я увидел на ступенях святилища Богоматери Семи Скорбей женщину. На голову ее был надвинут объемистый капюшон, так что, несмотря на свет фонаря, лицо оставалось в густой тени. Руками крепко обхватив колени, она сидела, глядя в землю, и не оставалось сомнений, что она пребывает в безысходной печали, так что я не смог не остановиться и не заговорить. Разумеется, начал по-фламандски, предположив, что беседую с бедной горожанкой. Незнакомка покачала головой, но лица не показала. Я перешел на французский, и она ответила, но так неуверенно и скованно, что я решил воспользоваться своим родным языком. Женщина сразу узнала мой голос, встала, схватила за руку, подвела вплотную к часовне, упала на колени и заставила опуститься рядом, воскликнув: «О, Пресвятая Дева! Ты больше не желаешь слушать меня, так послушай же этого праведного человека! Тебе давно известно, что он выполняет все твои заветы и старается излечить разбитые сердца. Послушай его!»

Она повернулась ко мне: «Если вы помолитесь, святой отец, она услышит вас. А меня не слышит. Ни она, ни святые на небесах не ведают моих молитв, ибо злой дух уносит их, как унес ту, первую. Ах, отец Бернард, помолитесь за меня!»

Я вознес молитву за страждущую душу, не зная, в чем именно заключается печаль. Но Святой Деве все ведомо. Бриджет крепко держала меня за руку и время от времени тяжко, страстно вздыхала. А когда закончил молиться, поднялся с колен, перекрестил ее и собрался благословить во имя Святой Церкви, она отпрянула, подобно испуганному зверю, и проговорила: «Я повинна в смертном грехе, но не исповедалась и не получила отпущения».

Я тогда сказала ей: «Встань, дочь моя, и иди со мной».

В одной из исповедален церкви Святого Иакова, куда я ее привел, она опустилась на колени. Я приготовился слушать, но до меня не доносилось ни слова: злые силы лишили несчастную дара речи. Как стало известно впоследствии, так случалось всякий раз, когда она жаждала исповеди.

Бриджет была слишком бедна, чтобы оплатить необходимую процедуру экзорцизма. А те священники, к которым обращалась, либо по невежеству не понимали ее ломаного французского и ирландского варианта английского языка, либо принимали ее за умалишенную. Действительно, ее дикие манеры внушали подобные мысли, поэтому они пренебрегали единственным способом развязать скованный язык, чтобы страдалица могла исповедаться в смертном грехе и после должного покаяния получить искупление. Но я давно знал Бриджет и чувствовал, что эта грешница послана мне высшей волей, а потому провел все необходимые священнодействия, предусмотренные нашей Церковью в подобных случаях. Считал себя тем более обязанным это сделать, ибо выяснил, что Бриджет приехала в Антверпен с единственной целью: разыскать меня и исповедаться. О природе этого страшного признания мне запрещено упоминать. Многое вам известно… а может быть, даже все.