Рысюхин, надо выпить! (СИ) - "Котус" - Страница 19

Пырейников недовольно насупился, но согласно кивнул:

— Законное требование. Наследие должно остаться в роду.

А вот бабуля недовольно морщилась. Не то она сама не учла этот момент, не то надеялась, что я не замечу и потом она меня натыкает носом в кучку. А у меня при разговоре о моих будущих детях опять начали уши гореть. Как хорошо, что у меня есть такой дед, которого можно выставить вперёд в таких щекотливых ситуациях!

«Спасибо, конечно. Но не видел ты ещё щекотливых ситуаций! Это так, вечеринка девочек-ромашек десяти лет».

— И второе. Дар не просто так называется именно этим словом. Дар зависит от бога — хранителя семьи. Если вдруг в семье начинают раз за разом рождаться «нулёвки» — то это может быть признаком недовольства бога. В таком случае хоть под самого Кречета внучку подложите — родится или «нулёвка» или ребёнок с даром бога, который покровительствует отцу. Более того — за попытку обойти наказание и обмануть богов — может прилететь и такому «помощнику» или его роду. Так что пока я не буду полностью уверен, что это НЕ недовольство Пырея — даже разговора на эту тему не будет.

Старик после середины «моей» речи взвился было, но потом как-то потух.

— Ищите, семейные хроники, письма, слухи. Вспомните, что вы делали или не делали перед рождением внучек такого, что отличается от вашего поведения перед рождением сына или правнука. Не выполненные обещания или обеты, допущенное умаление имени бога или рода, отказ следовать воле бога — что угодно. Или просто — слишком глубоко зарылись под дёрн и ваш бог забыл про вас? Ищите и думайте.

Дед в моём теле перевёл дух и посмотрел сперва на одну интриганку, потом на её жертву.

— Моё слово вы слышали: наличие у меня законного наследника или наследницы и уверенность в том, что причина ваших бед — не в гневе вашего бога. После этого мы сможем, если это будет ещё актуально, вернуться к данному разговору. Вашей младшей ещё тринадцати нет, так что время терпит.

— Младшая-то да, терпит, а вот у меня годы уже не те, чтобы долго ждать. Так и помереть можно, не узнав, какая судьба ждёт род. Но я тебя услышал и понял, молодой Рысюхин. Требования справедливые, так что придётся ждать.

— А также предлагаю пока всем забыть, что именно тут происходило. Если что — мы обсуждали возможность изменения изображения на этикетках для спиртного. И увеличение их выпуска. Кстати, всё это на самом деле понадобится не позже осени — и новые этикетки, как для новой, так и для старой продукции, и значительное увеличение общего тиража — с учётом введения в строй ещё одного завода.

В соседе проснулся делец.

— А вот это интересно!

— После сессии. Сдам экзамены, приеду на каникулы — и мы с вами всё обсудим. Пока можно отделываться общими фразами, тем более, что незачем посторонним знать детали договорённостей между родами.

На прощание Пырейников крепко пожал мне руку:

— А ты вырос, Юрий Викентьевич. — Надо же, впервые в жизни по имени-отчеству назвал! — Совсем взрослый стал, и рассуждаешь не как пацан, а как глава рода — в первую очередь о его интересах. Молодец.

— Спасибо за лестный отзыв. Вы, в свою очередь, не торопитесь ставить крест на правнуке. Потенциал дара может меняться в зависимости от воли бога и некоторых других обстоятельств. — И, наклонившись к самому уху добавил: — Это я на себе проверял. Работает. Больше сказать не имею права.

Ещё раз пожав руки мы расстались — если и не довольные друг другом и разговором, то, во всяком случае, снявшие остроту проблемы. Тут я краем глаза заметил пытающуюся улизнуть в сторону лавки бабушку.

— Бабуля! А подожди-ка минуточку, у меня для тебя новость есть!

И, догнав её в коридоре, всё ещё управляющий моим телом дед тихонько, но веско сказал:

— Знаешь, милая. Заметку или письмо в газету можно прислать и по почте. И телефон в Смолевичах есть не только у тебя. Или ты прекращаешь изображать обиду на неблагодарного внука, который почему-то не хочет есть дерьмо ложками, и убираешь за собой то, что наворотила — или я буду вынужден делать это сам. Если понадобится — я не только в газету письмо напишу, но и Сребренникову Петру Ильичу, с просьбой организовать официальное освидетельствование. И психиатру знакомому в Минск, с просьбой исследовать потщательнее.

Мне было неприятно даже присутствовать при этом разговоре, и уж подавно я не смог бы так провести его сам, но в то же время я прекрасно понимал его необходимость. Выходкой с Пырейниковым бабуля просто вынудила принять к ней более жёсткие меры. Как-то странно пискнув, бабушка вывернулась под моей рукой и юркнула в свой кабинет, заперев за собой дверь. Главное, чтобы она свои испуг обратила в нужную сторону — на исправление содеянного, а не на сочинение новых интриг и подстав.

Больше в этот день никаких сюрпризов и неожиданностей не было. Дед «вернул управление», как только мы вернулись к себе. Я спокойно собрался, спокойно упаковал оставшиеся бумаги — работать настроения не было совершенно — спокойно вернул гитару соседям, которые по счастью отсутствовали дома, спокойно пообедал и так же спокойно уехал в Минск. Даже «палку-копалку», как обозвал дед мой меч, не забыл.

Тот поезд, на котором я ездил летом, отменили, зато появился пассажирский Минск-Могилёв, отправлявшийся и прибывавший на место назначения примерно в то же самое время, что и ранее опробованный мною вариант. Правда, состав поезда был странный: на пять пассажирских вагонов было пять почтовых, причём один — удлинённый, четырёхосный. Забавно, но мне, в принципе, всё равно.

Глава 10

По всей видимости, зимой (или в праздники) маршрут особой популярностью не пользовался. По крайней мере, к моменту отправления поезда соседа у меня не было. Проводник принеся чай с баранками пояснил ситуацию:

— Так после Нового Года всегда так, вагон едва на половину заполнен, по два человека в купе только если вместе едут. Зато на следующий круг пойдём уже с нормальной загрузкой.

Совершив обязательный дорожный ритуал с распитием чая, я плюнул на идею поработать в дороге и решил поспать, раз уж никто не мешает. В первой половине ночи были какие-то рывки и толчки, которые пару раз меня будили, но поднять не смогли. Проснулся я хорошо отдохнувшим около восьми утра. Стоп, какие ещё восемь⁈ Мы же должны были приехать в Могилёв в начале восьмого!

Вызванный проводник терпеливо пояснил, что поезд опаздывает почти на два часа из-за того, что рельсы были заметены. Особенно сложно пришлось в Тальке, где требовалось переформировать состав, а стрелки оказались забиты снегом.

— В Тальке⁈ Это же деревня в получасе езды до Осипович!

— Деревня-то деревня, но вот три почтовых вагона и один пассажирский мы там отцепили, а ещё один почтовый забрали.

— Странное что-то там делается. Ещё дорога эта…

— Простите, какая дорога⁈

— Нет-нет, ничего, это я о своём…

Пока ждали прибытия в конечную точку, дед поднял тему, про которую я уже и подзабыл немного.

«Помнишь историю с песней из моего мира, которую уже сочинили?»

«Да, точно. Ты ещё перепугался жутко».

«А ты — нет⁈ Очень зря, в таком случае».

«Ну, да — могло быть неприятно…»

«Неприятно⁈ Ладно на обвинения в плагиате нарваться — хотя это тоже уголовщина и жуткий урон к репутации. Представь, если бы оказалось, уже после печати пластинок, что на том же Дальнем Востоке „Надежду“ поют лет пять как? Вот просто представь, как бы всё обернулось, и кто что говорил бы и делал».

Я так и сделал — и мне стало плохо. По-настоящему, хоть врача зови. Дед же, вместо сочувствия, решил добить:

«И это ещё, действительно, мелочь, хоть и неприятная. Ты представь, если его, автора в смысле, разоблачили и вытащили из него всё, что знал? И теперь следят — не вылезет ли где-то песня из числа тех, что от него узнали?»

«И что же теперь делать⁈»

Мне стало по-настоящему страшно. Ведь действительно — если где-то лежит списочек, с которым кто-то сверяет каждую новую песню…