Свет твоих глаз (СИ) - Айрон Мира - Страница 10

Эти леденцы так и назывались: карандаши, и продавались в магазинах местного пивзавода. Завод, несмотря на название, выпускал не только пиво, но и газированную воду, квас, пряники и сладости.

— Карандаш? — усмехнулся Анатолий. — По карандашам и леденцам я не специалист. Это к маме, она в карандашах и леденцах хорошо разбирается.

Люда подняла взгляд от разделочной доски и посмотрела в мрачное лицо мужа. Посмотрев, поняла: Анатолий обо всём знает. Уже кто-то доложил. Что ж, запираться смысла нет. Она бы и сама поговорила с мужем, но Миша просил её не делать этого в одиночку, всё надеялся решить сам.

— Расскажи нам, Людмила, какой у Мишки Мельникова карандаш? Как тебе, понравился?

— Толя, прекрати, — тихо ответила Люда. — Не при ребёнке.

— Не при ребёнке? — взвыл Анатолий, вскочил и, схватив косу Люды, начал наматывать на руку. — А ты вспоминала о ребёнке-то, когда с комсоргом кувыркалась?

— Мамаааа! — завопила Юлька, с ужасом глядя на отца.

Длинный леденец выскользнул из рук дочки и упал на пол. Юлька зарыдала. Люда, словно очнувшись, рванулась, что было сил, несмотря на адскую боль, и с размаху зарядила Анатолию пяткой по колену.

Охнув, муж ослабил хватку, и Люда, вырвавшись, оттолкнула его. Анатолий, держась за колено, с размаху сел обратно на табурет.

— Если хоть пальцем коснёшься меня или Юльки, я тебя посажу! — тихо, но яростно сказала Люда, не отрываясь, глядя в небольшие серые глаза мужа. — Даже не сомневайся!

Людмила посмотрела на дочь:

— Юля, в комнату иди. Не бойся, папа ничего нам не сделает. Иди.

Подобрав "карандаш", Юлька, продолжая плакать, вышла из кухни.

— Думаешь, Мишка твой защищать тебя кинется? — усмехнулся Анатолий, потирая колено. — Силу почувствовала? Дура и есть дура. Как я раньше не понял тебя, не разглядел? Нужна ты ему сто лет! Он своё получил, и таких идиоток у него ещё сотня будет, особенно, когда он в большое начальство выбьется. Малахольный он и трусоватый. Соглашатель и слюнтяй. А ты можешь дальше слушать его байки, развесив уши.

— Я не собираюсь ничего тебе доказывать, Толя, — сняв косынку и фартук, Люда устало села на другой табурет.

— А ты чего расселась? — недобро сверкнул глазами Анатолий. — Манатки свои собирай и уматывай из моего дома. И отродье своё забирай.

— Толя, ты совсем рехнулся? — прошептала Люда. — О собственном ребёнке такое!

— А я теперь не уверен, что мой ребёнок-то, — пожал плечами Анатолий. — Юлька на меня совсем не похожа, полностью в твою родову пошла. Откуда я знаю? Может, ты и раньше валандалась с кем? В тихом омуте, как выяснилось, черти водятся. Ты же не человек, а позор. Всех опозорила, никого не пожалела, — меня, родителей своих, мою мать. Только и разговоров везде о вас с Мишкой. Знаменитости вы теперь!

— Ну раз так, то это ты сам сказал, — встала Людмила. — Не дочь тебе Юля? Моя только? Вот и отлично. Только потом, на старости лет, не надо становиться сентиментальным и заливать всем, каким хорошим отцом ты был. А мы справимся. На развод сама подам, можешь не беспокоиться.

— Конечно, справитесь, — с сарказмом ответил Анатолий. — Особенно тогда, когда Мишка твой пошлёт тебя куда подальше, и правильно сделает. Такие бабы, как ты, никому не нужны. Только вот ко мне ползти после не надо — я назад не приму.

— Не переживай, не приползу.

Люда достала из кладовки сумку и чемодан, начала быстро скидывать туда вещи. Велела Юльке собрать всё самое необходимое. Правда, не представляла даже, куда идти. Как родителям в глаза смотреть? И примут ли мама с папой их вообще, особенно отец?

Решив, что лучше переждать пару дней, Люда, перекинув через плечо сумку, взяв одной рукой ладошку дочери, а второй — ручку чемодана, отправилась к Ларисе. Лариса не станет задавать лишних вопросов; она поймёт Люду как никто другой. И живёт Лариса одна в небольшом частном доме, оставшемся ей от бабушки. На день-два, наверно, разрешит остановиться, а потом Люда придумает что-нибудь.

…Конечно, Лариса приняла их и разрешила жить у неё столько, сколько нужно. Получилось, правда, не слишком долго. Анатолий на следующий же день сменил замки, а все оставшиеся вещи Люды и Юли вывез к родителям Людмилы.

В тот же вечер к Ларисе пришёл Евгений Савельевич. Ясное дело, он был уже в курсе всех последних и самых горячих новостей, и поведение дочери восторга ему, мягко говоря, не внушало. Однако он сказал, что пока они с матерью живы, их дочь и внучка по людям скитаться не будут, — у них есть дом.

* * * * * * *

Михаил постоянно на шаг отставал от Люды. Поняв, что от мужа Людмила ушла, он пытался найти её, но так и не смог. Анатолий даже не открыл ему, послав через двери трёхэтажным матом и заявив, что он за бабами Мельникова не надсмотрщик. У родителей Люды не было, а её напарница, Лариса, сказала, что понятия не имеет, где Людмила, когда Михаил вчера приходил в детский сад.

Он же не знал, что Люда сама попросила Ларису никому ничего не говорить, и теперь боялся сойти с ума от тревоги. А тут ещё позвонил первый секретарь Горкома комсомола Севостьянов и настойчиво пригласил Михаила на приём. Вне очереди и без записи.

Как всё быстро! Ведь только вчера утром Михаил поговорил с женой и дочерью. Вера повела себя на удивление спокойно; у Михаила создалось впечатление, что она уже знала обо всём.

Дочь Света, кажется, не до конца поняла, что происходит. Во всяком случае, на известие о том, что папа теперь будет жить отдельно, она отреагировала вполне спокойно, даже не плакала. Спросила только, будут ли они видеться и гулять вдвоём с папой в парке, как всегда гуляют. Получив подтверждение, совсем успокоилась.

Вера пыталась мужа увещевать. Это у неё всегда хорошо получалось, — увещевать и давить. Терпеливо и долго, как на собрании, говорила о карьере, о возможностях, о пути, который они проделали вместе. Пообещала, что на "один раз" она закроет глаза, если Михаил готов взяться за ум.

Однако Мельников был твёрд: забрал уже приготовленные вещи и переехал к родителям. На развод он подал ещё раньше. Когда уходил, Вера спокойно сказала ему, что не оставит всё это так. И разлучница, и предатель-муж за всё ответят.

…- Входи, Мельников, — хмуро сказал Севостьянов, словами не ответив на приветствие Михаила, но протянутую руку пожал. — Присаживайся.

Михаил сел и молча уставился на деревянные панели расположенной напротив стены.

— Сигнал поступил, Мельников, — вздохнул первый секретарь, и Михаил посмотрел в его усталое породистое лицо.

Михаилу всегда казалось, что Севостьянов больше похож на дворянина из девятнадцатого века, какого-нибудь князя, например, а не на первого секретаря Горкома комсомола.

Чувствовалось, что разговор Севостьянову крайне неприятен, но деваться некуда, приходится.

— Что же ты творишь, Михаил? Да ещё в такой ответственный для тебя момент? Потерпеть не мог? Или сгулять как-нибудь… поаккуратнее? Вот от тебя меньше всего ожидал фортеля, честное слово!

Михаил открыл было рот, но Севостьянов поднял вверх ладонь, давая понять, что его речь ещё не закончена.

— Как два слона в посудной лавке! Один из семьи ушёл, у родителей обитает, вторая — то же самое… Ломать — не строить.

— Людмила у родителей? — всё же встрял Михаил, не обращая внимания на пламенный и красноречивый взгляд Севостьянова.

— Вы что как маленькие-то? Тоже мне, Ромео и Джульетта местного пошиба! У обоих семьи, да и возраст у вас уже не такой, чтобы чудить.

— Мы с Людмилой любим друг друга, — опять отвернувшись к стене, ответил Михаил. — И будем вместе, как только всё это закончится.

— Я тебя понял, — махнул рукой Севостьянов. — И далее этот бред слушать не намерен. Значит, так. Сегодня среда. Даю тебе время до понедельника, чтобы одумался. Супруга твоя готова идти на примирение. Придёте сюда вместе с Верой Николаевной. Повинишься, признаешь ошибки и неправоту. Всё забудем, и сразу начнёшь подготовку к вступлению в новую должность. Такая работа предстоит, что времени на глупости не останется. Пора горячая сейчас, и чем ближе ноябрь, тем пора будет горячее. Всё, иди, отвечать мне не надо. Я знаю наизусть всё, что ты мне сейчас скажешь. Все там были; не ты первый, не ты последний.