Чалдоны - Горбунов Анатолий Константинович - Страница 25

—

Ничего, девка, нарощу тебе кудри! — похвасталась бабка Секлетинья, любуясь на статную ленчанку. — Лучше прежних будут. И жениха найдем, не хуже Капитана.

Сдержала слово: топленое масло, луковый сок да еще какая-то травка — помогли. Через год сосватал Нину Хромову настоящий капитан дальнего плавания и увез из деревни во Владивосток.

ВОРОТНИК

Рассказ

Появился он на свет в праздник пушистых подснежников, на кедровом островке, опоясанном коварной топью, чахлыми березками и корявым голубичником.

Около норы весело тинькает ключик. Еще недавно лисенку из него так сладко лакалось! Проворные струйки, извиваясь, скользили по шатким камешкам и манили в дальние дали. С любопытством разглядывая свое отражение в текучем зеркальце, он озорно шлепал лапкой по хрустальной воде и тоненько хихикал. Еще недавно была у него сестрица. О, как они славно резвились! Бегали наперегонки, играли в прятки, подкидывали вверх куколки от прошлогодних шишек и ловко ловили. По кромке топи, где источает мед буйное разнотравье и гонит к небу лиловые стрелки ушастая черемша, охотились на мышей. Нагулявшие на припрятанных кедровых орехах жир, эти бусенькие пискуньи прямо таяли на зубах! От вкусных воспоминаний у лисенка потекли слюнки.

Отец исчез еще до рождения лисят. Куда он делся, не знает даже мать. Если не погиб, нашел себе подружку помоложе и покраше? Нелегко старой лисе выкармливать потомство в одиночку. Слух и нюх уже не те, ослабло зрение.

Она возвращалась с охоты обычно под утро, выплевывала на притоптанную щенячьими лапками рыжую хвою еле живого рябчонка или крота: лисята накидывались на добычу — долго мучали ее, а потом съедали. Бородатый филин жадно пялился с мохнатого кедра на щенячий пир и злобно точил крючковатый клюв о толстый сук. Старая лиса, поглядывая на него, предупреждающе рычала.

Сегодня ночью, когда она ушла на охоту, расшалившаяся сестрица, забывшись, отбежала слишком далеко от норы и тут же попала филину в когти. Ее жалобный плач распластал надвое лесную тишину и растаял в лунной мути. Лисенок от страха забился в дальний глухой отнорок и затаился. Упадет ли сухая ветка с дерева, облетит ли кора с трухлявого пенька — замирая, прислушивался: не мать ли вернулась?

Беда в одиночку не ходит. В эту же ночь, а вернее утро, старая лиса не вернулась.

Охота была долгой как никогда, но удачной. Выследила довольно крупного зайчонка-настовика; половинку тушки съела, остальное несла лисятам. Путь ее лежал мимо солонца. На сумрачный лес струилась радостная заря. Крошечные поползни, порхая, зависали низко над пахнущей цветущим баданом землей и склевывали падающие с ветвей багряные зерна росы. Бесхвостые сеноставки на каменных россыпях, готовясь к солнечной косовице, старательно умывали свои заспанные мордочки, черпая мохнатыми ладошечками прозрачную воду, собравшуюся за ночь в ложбинках источенного ветрами сланца.

Перекликаясь, сеноставки пронзительно попискивали, надменно поглядывали на незваную гостью, готовые в любой момент юркнуть в гнездовую дыру между камнями. Старой лисе так захотелось отведать соли, что она, забыв о ждущих ее голодных лисятах, бросила добычу под ольхой и бесшумно нырнула в выбитую изюбриными копытами ямину. Не успела лизнуть покрытое белым кристаллическим налетом дно — из хвойной гущи стоящих неподалеку сосен громыхнуло. Вгорячах сделала несколько прыжков к знакомой ольхе и распласталась на мху, мелко подрагивая.

По круглым поперечинам, прибитым к стволу одной из сосен, спустился охотник. Вот уже несколько ночей он ходит на солонец караулить изюбрей, но олени не появлялись. Цепко оглядел на убоине тронутый линькой клочковатый мех, пошел было и опомнился: «Отпугнет падаль зверя, потеряю солонец…»

Лукаво подмигнул самому себе:

—

Накормлю-ка я свою крикливую женушку лисятинкой…

Добравшись до речки, освежевал старую лису, ополоснул от шерсти куски мяса в проточной воде, а шкуру сунул под колодину.

Обрадовал жену с порога:

—

Кабарожку добыл! Готовь жарёху. Жрать хочу — спасу нет.

С ухмылкой наблюдая, как жена за обеденным столом уплетает за обе щеки приготовленную на скорую руку свеженину, ехидно сказал:

—

Век не догадаешься, кого ешь.

—

Кого?!

—

Лису! Ха-ха-ха…

Успел нырнуть под стол. Тяжелая чугунная сковорода гулко ударилась о стену.

—

Шуток не понимаешь? — заорал из-под стола муж. — Убить же могла!

—

Туда и дорога, — ответила женщина и, громко хлопнув дверью, ушла в огород полоть грядки.

Шутник вылез из-под стола, собрал остатки обеда с пола и отдал Полкашке — поджарому кобелю по второму году. Тот даже не поинтересовался — лисятина это или кабаржатина? На лету проглотил. Со щенка усвоил закон собачьей жизни: дают — бери, а бьют — беги.

Притаившись в глухом отнорке, лисенок все ждал мать. Ему хотелось пожаловаться ей на пугливое одиночество, нежно лизнуть в прохладный нос, рассказать о гибели сестрицы. Выйти из норы он боялся: мерещились шуршащий крыльями филин, предсмертный плач сестрицы и шатающиеся тени косматых кедров, облитых мутной лунной жижей.

Голод взял свое. Подозрительно прислушиваясь к внешнему миру, лисенок выскользнул прямо в солнце. Торопливо налакался небушка из ключика. Озираясь и ступая на цыпочках, стал обследовать окоем кедрового островка. Вскоре обнаружил уходящую вглубь топи еле приметную тропку — она еще хранила запах матери.

Тропка вывела его на просторную поляну, где над шишковатым братским трутом, над огненными пионами и синюхой голубой дружно гудели дикие пчелы. Перед самой мордочкой лисенка метнулась ящерица. Он высоко подпрыгнул, увидел ее сверху и, приземлившись, прижал к траве. Тут же съел, покатался на остатках и направился к зарослям шиповника — неспроста там серая мухоловка бьет тревогу. Может быть, посчастливится опять чем-нибудь поживиться? Вдруг его обдало знойным ветром, накрыло тенью. Он резко отпрыгнул в сторону — это спасло ему жизнь. Промахнувшийся ястреб взмыл в небо и, кренясь, снова ринулся на жертву…

Опомнился лисенок в норе. Зализывая нанесенную вскользь когтями ястреба царапину, дрожал от страха и скулил. Дорого достается опыт жизни сиротам!

А в это время охотник со своей крикливой женой хлебал окрошку на летней кухне и хвастал:

—

Придет зима, добуду тебе лисий воротник. Изюбрятины припасу. Будешь, как сыр в масле кататься.

—

Чем по лесам шастать, лучше бы на работу устроился, — сердито сверкнула глазами жена. — Устала концы с концами сводить.

—

Посоветуй: куда? Мухлевщики так наше государство перестроили, хоть сейчас в гроб ложись, — ответил муж и повернулся к лениво развалившемуся у порога кобелю. — Правда, Полкаша?

Тот с готовностью постучал хвостом по полу: дескать, правдивей некуда!

Расстреляв на солонце старую лису, охотник так ни разу и не задумался о том, что лишил кого-то кормилицы. Любопытства ради выпалил подмоченный заряд картечи, вот уже несколько лет болтавшийся в патронташе, — и лисенок остался без матери.

Шли дни. Сирота постепенно привыкал к одиночеству. Кедровый островок, опоясанный непроходимой топью, и глубокая нора были надежным убежищем от врагов.

В сумерки, когда лес таинственно затихал и в небе вспыхивали так похожие на золотистые глаза матери влажные звезды, лисенок выходил на охоту.

«Надейся сам на себя, не доверяй молчаливому лесу», — слышался ему из хвойных глубин шепот мудрых предков. И маленький отшельник был всегда начеку.

Бурундуки, рябчики, мыши водились в окрестностях в изобилии. К тому же нынче рано высыпали грибы и поспела черная смородина. Лисенок объедался сахаристой ягодой и вялеными обабками, там и сям наколотыми на сучки запасливыми белками. Быстро умнел и рос. Филин, унесший когда-то сестрицу, теперь был ему не страшен; да и завидев ястреба, лисенок больше не прятался в кустах — гордо стоял на открытом месте и вызывающе задирал к небу острую усатую мордочку. Даже свирепую рысь, живущую в истоке речки, не боялся. Хитрый и быстрый, он был для нее недосягаем. Медведей и подавно не принимал всерьез — они сторонятся лисьего духа.