Чалдоны - Горбунов Анатолий Константинович - Страница 23

—

Гибридней некуда, — солидно поддержал Сема.

На Костю-Бороду никто уже не обращал внимания. Тот сидел поодаль от развеселой кучи-малы, печально смотрел в голубое зеркальце лунки. А под ним, озорно посвечивая снизу вверх блескучими глазками, ползал по дну нерестовый налим, стараясь содрать с крючка понравившуюся наживку. Поплавок мелко-мелко задрожал и нырнул. Костя-Борода встрепенулся и… выволок на лед соленый огурец. Чуткое ухо развенчанного кумира уловило издевательское похихикивание братьев Лапкиных. Он с презрением посмотрел в сторону марионеток и натолкнулся на жесткую ухмылку Гоши Огородникова. По спине пробежали мурашки: какой еще номер отколет эта непредсказуемая личность, чтобы удержать на своем чурбане корону дутой рыбачьей доблести?

А номер у Гоши был готов. На балконе хранится окунь — жена от родственников с Байкала привезла. Опупеют рыбаки, когда увидят такого гиганта. Поубавится прыти у Кости-Бороды, поубавится…

В следующую субботу Гоша Огородников опять был на льду. Как положено, поплескал на окуня водичкой, обвалял в снегу и примостил около лунки.

Прищеголяли братья Лапкины — в солдатских рукавицах. Вытаращились на красноперого, потеряли дар речи.

—

Ну и махина! — опомнился наконец Тимоха.

Сема приподнял окуня.

—

К маме не ходи, три кило с гаком! И как ты этакого жеребца обуздал?

Огородников бесшабашно сдвинул шапку набекрень:

—

В солдатских рукавицах можно и черта обуздать. Ой, да вы сегодня в обновках?! Ну, берегись, рыба!

Братья хвастливо повертели зелеными клешнями и зарделись от удовольствия. На льду показалась орава рыбаков. Костя-Борода плелся в хвосте. «Припух герой, — мстительно улыбнулся Гоша. — Погоди, задам тебе жару-пару. А то в культ личности обрядился, как папуас в шубу».

Громадный окунь поразил воображение, как говорится, и старого, и удалого.

—

Неужели такие полосатики в Ангаре еще водятся?

—

Гоша — гений!

—

Хоть в президенты выдвигай!

От похвалы у Гоши перехватило дыхание. Он забыл напрочь о культе личности, об издевательствах братьев Лапкиных, о сварливой жене, которая в любую минуту может хватиться окуня… Ослепительные крылья рыбачьей славы вознесли его к небесам.

Братья Лапкины сновали в жужжащей толпе, сбивая с панталыку рыбаков.

—

Это событие не грех отметить, — хвастливо хлопал в ладоши солдатскими рукавицами Тимоха.

—

У нас и огурчики есть, — подзадоривал Сема.

Гриша Пустых неожиданно обнаружил под полушубком в кожаной кобуре… фотоаппарат. Щелкнуться с Гошей Огородниковым в обнимку и окунем в ногах сразу же выстроилась очередь.

Вдруг среди праздничного шума раздался отчаянный вопль Кости-Бороды:

—

Мужики, опомнитесь! На льду — авантюрист!

Развеселая куча-мала, разинув рот, остолбенела.

Прожигая насквозь пылающими глазами уже ставшего в героическую позу перед объективом Гошу Огородникова, экс-кумир учинил допрос с пристрастием — намеренно играл свирепо желваками…

—

Откуда окунь?

—

Из лунки, вестимо, — вызывающе прищурился Гоша, лихорадочно соображая, где же он допустил ошибку, ибо в наивном вопросе соперника явно чувствовался подвох.

—

Слышали? — В голосе Кости-Бороды зазвенели стальные нотки.

—

Не тетери, — зашебутились рыбаки. — Объясни толком.

Костя-Борода ухватил солдатскими рукавицами окуня и попытался протолкнуть в Гошину лунку. Увы… Красноперому и в трех таких лунках тесно будет.

—

Обман! — Лицо допросчика сияло от радости. Он резко повернулся к растерявшемуся от внезапного разоблачения Огородникову:

—

Где взял окуня?

—

Жена с Байкала привезла… — залепетал тот и осекся. И с треском, ломая ослепительные крылья рыбачьей славы о сучья зимнего солнца, шмякнулся на грешный лед.

По русскому обычаю лежачего не бьют, и Костя-Борода, покосившись на Гришу Пустых, благородно не стал ворошить историю с тихоокеанской селедкой.

В гробовой тишине Гриша Пустых вразвалку, не предвещая ничего доброго, подошел к затравленно озирающемуся недотепе.

—

Знаешь, Гошарик, что за такие проделки полагается? — и сделал пальцы в клеточку.

—

Сеть, что ли? — недоуменно захлопал телячьими ресницами Огородников.

—

Ага, сеть, — согласился санитар и одарил братьев Лапкиных широкой улыбкой.

—

Кто же тут огурчиками угостить грозился?

Посыпались шутки-прибаутки. Прилетевшие из города воробьишки подчирикивали и подплясывали, обирая вокруг лунок хлебные крошки.

Гоша Огородников деликатно разглагольствовал с Костей-Бородой о культе личности, о влиянии его на процессы мировой рыбалки. Пришли к печальному выводу: дважды в одну и ту же воду удочку не макнешь.

—

Как ты догадался про селедку? — поинтересовался Гоша.

—

Пять лет на Тихом океане служил! — расхохотался Костя-Борода. — Столько ее переел, тебе и не снилось.

Отведав соленых огурцов, Гриша Пустых озверел: в упор безжалостно расстрелял из фотоаппарата развеселую кучу-малу — на переднем плане братья Лапкины в солдатских рукавицах, с красноперым великаном посередине. Редчайший снимок был удостоен конкурсной премии!

В мареве зимних зорь взошли сразу две новых звезды рыбачьей славы! А как же иначе? Природа не терпит пустоты.

Юное поколение рыбаков ходило за Тимохой и Семой буквально по пятам, клянча автограф. Они бы похрустывали солеными огурцами и расписывались прямо на льду, не снимая солдатских рукавиц, и до сих пор, если бы не подлый Гриша Пустых… Взял и охарактеризовал братьев Лапкиных в городской психиатрической больнице как демократически подкованных товарищей. И всю рыбачью славу заграбастал себе.

МЕСТЬ

Рассказ

—

Ты куда, Тереха, поскакал? — окликнула сына бабка Секлетинья, резво постукивая березовой клюкой о накатанную до блеска конскими санями дорогу. Она возвращалась домой не солоно хлебавши от старинной товарки — ходила занять деньжат на бутылочку, а та не дала: верни, дескать, сначала старые долги, которых набежало на целый ящик спирта.

—

На встречины! — крикнул на бегу Терентий. — Капитан приехал…

—

Учуял, упырь, выпивку. — Секлетинья торопливо заковыляла вслед, догоняя зимний закат.

Вася Зуб приехал в гости к матери, как всегда, после навигации. В морской форме — тельняшка, подсиненная рубашка, китель с капитанскими нашивками, шапка с «крабом». Нынче он нарисовался в родное Заборье жениться. Инга, дочь Терентия, заждалась жениха. Неразлучная подружка ее Нина Хромова тоже волновалась: тайно обожала Васю.

С невысокой завалинки они смотрели в окно на хмельное застолье, шутливо толкались локтями и хихикали. До петухов бы любовались на Зуба, если бы их не огрела своей березовой клюкой бабка Секлетинья:

—

Кш, бесстыдницы! — Нину Хромову ударила пошибче, уж больно та нарядно одета была: собольи шапка и воротник, унтики из сохатиною камуса, осыпанные цветастым бисером…

Вася Зуб не пил. Важно сидел за столом, подробно рассказывал о своих дальних плаваниях, местами так накалял страсти-мордасти, что, кажется, вот-вот лопнет электрическая лампочка. Хотя мужики и знали, что дальнее плавание всего-то по реке Лене от Осетрово до поселка Витим, мимо родной деревни, и что он ходит шкипером на наливной баржонке, возит ГСМ, но удивленно ахали:

—

Даешь, Капитан, стране угля!

—

Сорвиголова…

Васина мать Ксения Игнатьевна, а по-деревенски просто Зубиха, высокомерно взглядывала на гостей, источала мед:

—

Ешьте, пейте, дорогие гости! Эй, Терентий Кузьмич, пошто не закусываешь? Закусывай, закусывай…

Поднесла ковш крепленого вина бабке Секлетинье: